Большой Ближний Восток — самый конфликтный регион мира

Термин «Большой Ближний Восток» появился недавно в Соединенных Штатах. И время, и место возникновения данного словосочетания далеко не случайны, ведь это произошло в тот период, когда президент Джордж Буш-младший, воспользовавшись потрясением, испытанным американским обществом в результате террористических актов 11 сентября 2001 г., приступил к осуществлению проекта подавления «оси зла», в которую он включил в основном ближневосточные и средневосточные государства. Поскольку в английском языке термин Middle East¹ употребляется в основном по отношению к Палестине, Сирии, Ливану, Иордании, Египту и странам Аравийского полуострова, а Буш ввел в свою «ось зла» еще и Ирак с Ираном, понадобилось ввести новое понятие, объединяющее государства, в которых у власти, по мнению авторов этого изобретения, находятся деспотические и агрессивные режимы, угрожающие миру и безопасности. Их надлежало  «демократизировать», и по сути дела регион, обозначенный как «Большой Ближний Восток», стал для команды Бушем новым полем боя за мир и демократию.

На самом деле, конечно, регион, который в нашем лексиконе обычно делился на две части: Ближний Восток и Средний Восток (последний включал в себя Ирак, Иран, Афганистан и Пакистан), в ХХ веке привлекал к себе повышенное внимание — вначале европейских держав, в том числе СССР, а затем и США. Причины этого вполне понятны.

Нефть

В прежние времена на вопрос: «Чем важен Ближний Восток?» — любой человек ответил бы: «Военный плацдарм и нефть». Однако, после Второй мировой войны военно-стратегическое значение Ближнего Востока резко упало, и никому не приходило в голову, что по пространствам этого региона будут перемещаться танковые колонны великих держав.

Другое дело — нефть. Ее значение только выросло, к ней добавился природный газ, и Ближний Восток стал важнейшим в мире источником потребляемых в мире углеводородов. На долю региона приходится 61, 7% разведанных мировых запасов нефти и 40,6% запасов газа. В недрах одной только Саудовской Аравии находится 26% мировых запасов нефти, более 9% приходится на долю Ирана, чуть меньше — на долю Ирака. Производство нефти в странах Залива достигает 17 млн. баррелей в день. Экспорт нефти из этих стран составляет 20% всего мирового экспорта, а их доходы от вывоза нефти достигают 600 млн. долларов в день.

Без ближневосточной нефти мировая экономика сегодня не могла бы существовать. Конечно, в отношении отдельных стран дело обстоит по-разному. Россия в этой нефти не нуждается, она сама стала первым в мире экспортером этого товара. В нефтяном импорте США удельный вес Ближнего Востока уменьшился и составляет 17,6% , в том числе импорт из Саудовской Аравии — 11,3% , в то время как на долю Канады, Мексики и Венесуэлы приходится 41,3% американского импорта нефти. Однако Западная Европа, Япония, Китай, Индия зависят, главным образом, от импорта нефти из стран Залива. Роль поставок ближневосточной нефти в страны, являющиеся главными геополитическими союзниками Вашингтона (Западная Европа и Япония) настолько велика, что уже с середины ХХ века гарантия этих поставок стала одним из двухпартийных внешнеполитических императивов США, наряду с такими, как сохранение НАТО, обеспечение безопасности Японии и Израиля.

Здесь следует выделить два фактора: обеспечение бесперебойного снабжения ближневосточной нефтью тех стран, экономика которых от этого зависит, и проблема цен на нефть. Оба эти фактора тесно связаны с политической обстановкой в регионе. Так, беспрецедентный рост цен на нефть в 70-х годах прошлого столетия был в значительной мере связан с войной между Израилем, Египтом и Сирией в 1973 г. «Буря в пустыне», разразившаяся в 1991 г., также повлияла на рост цен. Но однозначной увязки здесь не прослеживается, и любые прогнозы несостоятельны. Так, перед началом американо-британского вторжения в Ирак в 2003 г. одни эксперты предсказывали невероятный взлет цен (до 100 долларов за баррель и даже выше), в то время как другие прогнозировали, напротив, резкое падение цен. Ни того, ни другого не произошло. Дело в том, что нефтепроизводящие страны научились достаточно гибко маневрировать ценами, то сокращая, то увеличивая добычу нефти. Например, резкое уменьшение производства и экспорта иракской нефти, (что было связано с противостоянием между Саддамом Хусейном и США) не повлияло существенным образом на состояние мирового нефтяного рынка.

Россия, вопреки мнению некоторых наших политиков и журналистов, не может быть заинтересована в «заоблачных» ценах на нефть, несмотря на колоссальные экспортные доходы. Сверхвысокие цены на нефть на мировом рынке непременно вызывают рост нефтяных цен на внутреннем рынке. Это, в свою очередь, неизбежно влечет за собой удорожание стоимости бензина и рост цен на различные виды продукции и т.д., что прямо отражается на уровне жизни населения и негативно влияет на его настроения. Нынешний уровень нефтяных цен можно признать оптимальным, и есть основания полагать, что он сохранится — с некоторыми колебаниями в ту или иную сторону — на обозримый период. Но это в конечном итоге зависит от политической ситуации, от того, как будут развиваться события в «горячих точках» ближневосточного региона.

Американский унилатерализм, Аль-Каида, Афганистан

В целом можно сказать, что на протяжении второй половины ХХ века ближневосточный регион имел для американского руководства значение в трех аспектах: 1) нефть, 2) «поле битвы» с Советским Союзом в рамках «холодной войны» и 3) обеспечение безопасности Израиля. По первому пункту главным партнером и союзником США, естественно, стала Саудовская Аравия, по второму и третьему — Египет.

Конец «холодной войны» и биполярного мира привел американских внешнеполитических стратегов в состояние некой растерянности, поставил их на распутье. Прежняя модель внешней политики перестала быть актуальной с исчезновением глобального и по существу единственного серьезного противника — Советского Союза. Первоначально Буш-старший попытался предложить в качестве основы новой внешнеполитической концепции формулу «нового мирового порядка», вскоре оказавшуюся наивной и нереальной. Но исторический момент ее выдвижения имел большое значение: она появилась после иракской агрессии и была как бы попыткой ответа на уже обозначившуюся тенденцию мирового «беспредела». В самом деле, совершенно неясно, осмелился ли бы Саддам Хусейн столь же нагло и беспардонно напасть на Кувейт в период «биполярного мира»; возможно, он был первым, кто интуитивно почувствовал кардинальное изменение правил поведения на мировой арене, и решил, что отныне «все позволено». Возникла угроза вступления мира в полосу анархии, когда действует «закон джунглей». Вашингтон, правда, вполне законно — по поручению ООН — выполнил роль ударной силы, карающей агрессора, что уже объективно предвосхищало его поползновение стать мировым жандармом. Соединенные Штаты, казалось, утверждают свою новую роль — незаменимой, единственной силы, способной выступить от имени и по поручению мирового сообщества ради пресечения агрессии. С течением времени эта оговорка — «от имени и по поручению» — в глазах архитекторов американской внешней политики как-то незаметно отошла в тень, уступив место убеждению, что США и сами вправе определять, где и когда им можно применять свою силу для «наказания нарушителей». Отсюда был всего один шаг до утверждения американского унилатерализма, концепции односторонних действий, диктуемых формально интересами международной безопасности, но фактически могущих быть мотивированными государственными интересами Соединенных Штатов (так, как их могла понимать вашингтонская администрация).

А администрация Буша-младшего оказалась под влиянием именно «унилатералистов», связанных с неоконсерваторами, все больше задававшими тон в республиканской партии. В основе их идеологии лежали уверенность в беспрецедентном военном превосходстве США как единственной сверхдержавы, победителя в «холодной войне», презрение к другим странам (как к «одряхлевшей Европе», так и к «недоразвитому Третьему Миру»), убеждение в том, что внедрение американской модели демократии будет благом для всего мира и в то же время резко уменьшит угрозу военных конфликтов («демократии не воюют друг с другом»), наконец — пока еще смутное ощущение китайской угрозы. Все это создавало благоприятную почву для возрождения давней, но ранее мало кого интересовавшей формулы создания Pax Americana , для идеологии мессианства.

При Клинтоне, отнюдь не принадлежавшем к числу «ястребов», великодержавные и унилатеральные тенденции не получили развития, хотя время от времени проводились отдельные силовые акции. Но Буш-младший подобрал себе такую команду, в которой тон стали быстро задавать силовики-унилатералисты — Рамсфелд, Чейни и Вулфовиц (в 2005 г. перешедший на пост президента Всемирного банка). Тем не менее, и при такой расстановке сил «ястребы» вряд ли смогли развернуться, если бы не фантастический подарок, который им преподнесли боевики Аль-Каиды 11 сентября. Теракты в Нью-Йорке и Вашингтоне оказались именно тем, что было нужно для того, чтобы на полных оборотах заработала машина силовой стратегии. Команде Буша удалось убедить потрясенное и ввергнутое в состояние паранойи американское общество в необходимости действовать в одностороннем порядке, не считаясь не только с ООН и мировым общественным мнением, но даже с собственными союзниками.

Решение нанести удар по Афганистану было вполне ожидаемым и предсказуемым, поскольку всем было известно, что именно там, под сенью Талибана, находится Аль-Каида, организаторская роль которой в акции 11 сентября была установлена моментально (впоследствии сам Бен Ладен и его сподвижники с гордостью это подтвердили, поставив в глупое положение множество людей, заявлявших, что взрывы были делом рук ЦРУ и Моссада). Собственно говоря, вся акция 11 сентября и была хорошо рассчитанной провокацией, устроенной Аль-Каидой именно для того, чтобы не оставить Бушу ни малейшего выбора и подтолкнуть его к военной операции против мусульманской страны, которая, в свою очередь, должна была вызвать беспрецедентный взрыв антиамериканских настроений во всем исламском сообществе. Видимо, предполагалось, что военные действия в Афганистане продлятся достаточно долго, каждый день на экранах телевизоров будут показывать убитых мусульманских женщин и детей, и исламские народы поднимутся против своих правителей, неспособных или не желающих дать достойный отпор  американскому агрессору. Вполне вероятно, что Бен Ладен даже мечтал о революциях или переворотах в таких странах, как Пакистан, Саудовская Аравия и Египет и об установлении там власти исламистов. Это вполне укладывалось в его замысел изгнать из мусульманского мира единственную оставшуюся сверхдержаву. Ведь он сказал однажды: «Советский Союз вошел в Афганистан в конце 1979 года, а через несколько лет с помощью Аллаха его флаг был спущен и выброшен в мусорную яму, и не осталось ничего, что можно было бы назвать Советским Союзом. Это освободило исламские умы от мифа о сверхдержавах. Я уверен, что мусульмане смогут положить конец легенде о так называемой сверхдержаве Америке…»².

Бен Ладен правильно рассчитал, что ни один президент Соединенных Штатов не мог бы оставить без ответа удар по жизненным центрам страны. Ошибся он в одном: война закончилась слишком быстро, исламский мир не успел «раскачаться и разогреться», подняться на борьбу против своих «нечестивых правителей». Быстрая военная победа американцев явилась результатом комбинированного воздействия нескольких факторов: во-первых, неизмеримое технологическое превосходство американских вооруженных сил; во-вторых, несломленная боевая мощь Северного альянса (таджикско-узбекского), сумевшего сохранить до прибытия американцев ценнейший плацдарм на севере страны; в-третьих, позиция России, сразу солидаризировавшейся с Соединенными Штатами и позволившей им использовать воздушное пространство государств Центральной Азии.

В этих условиях руководство Талибана приняло единственно правильное решение: не ввязываться в безнадежную борьбу за главные города страны и уйти из них, чтобы сохранить живую силу и перейти к партизанской, диверсионно-террористической войне. Прошло пять лет, и мы видим, что Талибан возродился. Война разгорается все больше. Поэтому, в конечном счете, нельзя назвать американскую операцию в Афганистане успешной. Американцам не удалось обеспечить порядок и стабильность в стране, создать сильную центральную власть и покончить с наркобизнесом. Правда, объективно рассуждая, надо признать, что нет в мире силы, которая была бы способна все это сделать в такой стране, как Афганистан, и это еще двадцать лет тому назад показал провальный исход советской интервенции.

Неудовлетворительным для Америки оказалось и влияние афганской операции на общую антитеррористическую кампанию. Как отмечал известный американский политолог Джозеф Най-младший, «был решен самый простой аспект проблемы: свергнуть слабое и деспотическое правительство нищей страны. Но все высокоточные бомбовые удары уничтожили лишь малую часть сети организации Аль-Каида, которая сохранила свои ячейки примерно в 60 государствах. Посредством бомбардировок не решить проблему таких ячеек в Гамбурге или Детройте»³.

Однако афганская неудача Буша бледнеет по сравнению с иракским фиаско.

Ирак, сунниты и шииты

Интервенция в Ираке была задумана Бушем сразу же после событий 11 сентября. Американский публицист Роберт Кейган убежден: «Буш с самого начала думал об Ираке. Я думаю, что Ирак был у него на уме»⁴. Другой американский автор, Джордж Пэкер, писал в своей нашумевшей книге «Ворота убийц», что уже в январе 2002 г. Буш отнес Ирак к «оси зла», а в феврале приказал генералу Томми Фрэнксу, стоявшему во главе Центрального командования, начать перемещать войска из Афганистана в район Персидского Залива. В марте во время встречи с Кондолизой Райс и тремя сенаторами президент сказал: «К такой-то матери Саддама. Мы его убираем»⁵

Нападение на Ирак косвенно связано с терактом 11 сентября и вряд ли состоялось, если бы этого теракта не было. Дело в том, что саддамовский Ирак уже с начала 1990-х годов был бельмом на глазу у Вашингтона, хотя до этого он был фаворитом американцев и рассматривался ими как незаменимый противовес главному врагу в регионе — хомейнистскому Ирану. Роковой для Саддама шаг — необдуманная агрессия против Кувейта, с чего и начались все беды багдадского диктатора и несчастья для иракского народа — коренным образом изменил всю ситуацию. Для американского общественного мнения Саддам Хусейн стал буквально исчадием ада, и ненависть к нему намного усилилась после того, как Саддам в 1991 г. стал забрасывать ракетами Израиль. Все это происходило на фоне давно нараставших в США антимусульманских настроений, впервые давших о себе знать после «исламской революции» в Иране и захвата в заложники американских дипломатов. Для американских обывателей слово «мусульманин» стало чуть ли не синонимом слова «террорист», При этом следует отметить, что американцы, вообще мало что знающие о других народах, не делают различия между мусульманскими этносами. В глазах многих американцев Ирак стал воплощением «исламского зла». Созревала почва для почти общенационального согласия по вопросу о необходимости искоренить это зло, и после 11 сентября накопилась критическая масса «антиисламского гнева». Не имело значения, что среди девятнадцати террористов-смертников пятнадцать были гражданами Саудовской Аравии, а иракцев не было вообще. Большинство американского народа поддержало операцию против Саддама. Подтасованные данные разведки были использованы Бушем и его командой для обоснования этой операции.

Дальнейшее известно. Из всех новостей, которые приходят с Большого Ближнего Востока, самые кошмарные вести идут из Ирака. Ситуация там такова, что еще совсем немного — и продолжавшаяся 15 лет гражданская война в Ливане покажется по сравнению с Ираком детской забавой.

Почти все сейчас признают, что решение Буша ударить по Ираку обернулось катастрофой и для самой этой несчастной страны, и для американской политики, и для борьбы с международным терроризмом. Примечательно, однако, что президент Путин вскоре после американского вторжения в Ирак назвал его ошибкой, воздержавшись от употребления такого слова, как «агрессия», что, несомненно, было бы милее сердцу многих людей из его окружения.

Американцы сделали доброе дело, избавив многострадальный иракский народ от кровавой фашистской диктатуры. Но это — единственный плюс интервенции. Все остальное заставляет задуматься — стоило ли свергать Саддама, если крах его режима обернулся неслыханным даже в кровавой истории Ирака разгулом насилия, выбросом всех глубоко запрятанных, «примороженных» тоталитарной властью темных страстей, давних обид, межобщинной ненависти? Джинн был выпущен из бутылки, свобода принесла взрыв, крушение всех устоев общества. Стало очевидным, что иракской нации не существует. В полной и ужасающей мере проявились такие традиционные черты иракского характера, как жестокость, склонность к насилию. В первую очередь это проявилось в противостоянии арабов-суннитов и арабов-шиитов.

Шииты составляют лишь одну десятую часть почти полуторамиллиардного мусульманского населения планеты. Первоначально они откололись от господствующего толка ислама из-за вопроса о том, кто должен был наследовать повелителю правоверных пророку Мухаммеду, умершему в 632 г. Те, кто полагал, что таким преемником (халифом) должен был быть Али, зять пророка (узурпаторы отняли у него это право; он стал халифом, но лишь четвертым по счету, и вскоре был убит), назвали себя приверженцами «партии Али» (шиа Али), но их одолели враги, назвавшие себя суннитами. Не найдя между собой согласия по поводу того, должна ли верховная власть (имамат) в мусульманской общине переходить к избранному халифу (это позиция суннитов) или передаваться по наследству только прямым потомкам Мухаммеда (это позиция шиитов), приверженцы двух толков ислама образовали две непримиримые враждующие группировки, каждая из которых лишь свою ветвь ислама считает истинной. Так продолжается почти полтора тысячелетия.

На протяжении всей своей истории шииты в арабских странах подвергались гонениям, чувствовали себя людьми второго сорта. Это помогло им сплотиться, солидаризироваться, ощутить свою особую общность. Шиитам всегда была присуща традиция мученичества, жертвенности, доходившей до исступления и экстаза. Накапливавшиеся столетиями чувство унижения, непреходящая вековая боль — все это рано или поздно должно было дойти до критической точки и вырваться наружу. «Скрытый снаряд» взорвался, когда в 1979 г. победила «исламская революция» в Иране, единственной шиитской державе, и к власти пришли шиитские богословы во главе с аятоллой Хомейни, создавшие теократическое государство. Это государство способствовало созданию воинственной и фанатичной группировки «Хизбалла» (Партия Аллаха) в Ливане, где шииты составляют около трети населения, и в ходе гражданской войны эта организация проявила себя как мощная, дисциплинированная и глубоко мотивированная сила. К удивлению арабов других конфессий, извечно дискриминируемая и презираемая маргинальная община породила наиболее стойких и самоотверженных борцов против западных и израильских оккупантов.

И вот наступила очередь иракских шиитов. Багдадская власть еще со времен турецкого (суннитского) господства находилась в руках суннитов. При диктатуре Саддама Хусейна главным объектом преследований были курды, но под удар попали и арабы-шииты, репрессии против которых напоминали геноцид. Шииты, составлявшие до 60% населения Ирака, находились на самом низу социальной лестницы.

И вот все переменилось, и последние стали первыми. Американцы принесли в Ирак демократический принцип — «один человек — один голос», и шииты путем свободных выборов получили преобладание в парламенте, обеспечили себе вместе с курдами доминирующие позиции в правительстве. А на обочине общества остались сунниты, в том числе офицеры армии, которую оккупационная администрация по глупости распустила, и которые вступили в альянс с нахлынувшими в Ирак суннитами — террористами, боевиками Аль-Каиды. И сейчас в Ираке по существу идут две войны: одна — против оккупационных войск (в ней главную роль играют суннитско-алькаидовские боевики) и вторая, несравненно более жестокая — между суннитской и шиитской милициями. Происходит этническая чистка, все готовятся к «пост-оккупационному» периоду, зная, что американцы рано или поздно уйдут, и тогда начнется уже ничем не сдерживаемая, настоящая война за власть в стране.

Таким образом, шииты впервые в истории стали доминирующей политической силой в Ираке. Это не значит, что Ирак превращается в шиитскую страну. Ни арабы-сунниты, всегда бывшие не просто господствующей, а и наиболее продвинутой общиной, обеспечивавшей квалифицированными кадрами все сферы общественной жизни, ни курды никогда не согласятся на роль отодвинутого на задний план народа.

Вряд ли Ирак формально распадется на три государства, как многие предсказывают. Это нереально вот почему: в случае распада страны на севере будут курды (это вполне возможно, их там компактное большинство), в центре (там, где Багдад) — арабы-сунниты и на юге — арабы-шииты, но в Багдаде проживает минимум полтора миллиона шиитов, и они ни за что не согласятся отдать суннитам древнюю столицу. Скорее всего будет еще более худший вариант — ввиду чересполосицы населения (в центральном Ираке соседствуют суннитские и шиитские  города, кварталы, деревни) может произойти такая общинная чистка, после которой люди одной конфессии будут жить в одном районе, опасаясь зайти в другой. Это будет конец государства в нормальном смысле этого слова. Пожалуй, единственное, что может предотвратить такой ход событий — это воздействие арабского мира, который не может допустить развал одного из трех «исторических» арабских государств (два других — Египет и Сирия). Но эта проблема упирается в растущую конфронтацию между суннитскими арабскими странами и Ираном, энергичнейшим образом рвущимся к позиции гегемона в мусульманском мире. А Россия вряд ли сможет оказать на эту почти безвыходную ситуацию сколько-нибудь серьезное воздействие.

На ситуацию в Ираке влияют три внешние силы: государства Арабского Востока, Иран и США, и каждая из них должна, исходя из своих интересов, каким-то образом решить нарастающий суннитско-шиитский конфликт.

Из арабских стран наиболее значительная роль принадлежит Саудовской Аравии, Египту и Иордании. Все они относятся к суннитской сфере; еще одна страна с суннитским большинством, к тому же сосед Ирака — Сирия — отброшена Соединенными Штатами на обочину и конструктивной роли пока что играть не может. Вообще же из двадцати одной арабской страны сунниты находятся у власти в двадцати, и любая попытка изменить этот традиционный баланс сил вызывает глубочайшую тревогу суннитских элит. Даже такой умеренный и осторожный суннитский правитель, как король Иордании Абдалла, предупредил в 2004 г. об опасности образования «шиитского полумесяца», имея в виду распространение шиитского политического активизма от Ирана (а теперь уже и со стороны все более «шиитизирующегося» Ирака) на северо-запад — по направлению к Сирии и Ливану и на юго-запад — к Персидскому Заливу, который арабы называют Арабским. Так, в Бахрейне, где правят сунниты, шииты составляют до 75% населения; не исключен подъем шиитского движения в Саудовской Аравии, где шииты, составляющие 10-15% населения, проживают главным образом в Восточной провинции, а ведь там расположены основные нефтепромыслы. Ваххабизм — официальная религия Саудовской Аравии, относящаяся к суннитскому толку ислама — настроен по отношению к шиитам наиболее враждебно и непримиримо. Ваххабитские улемы (ученые-богословы) в своих проповедях проклинают шиитов как «пятую колонну, врагов подлинного ислама» А недавно погибший вождь иракских ваххабитских исламистов, лидер Аль-Каиды в Ираке Абу Мусаб аз-Заркауи называл шиитов «непреодолимым препятствием, затаившейся змеей, хитрым и зловредным скорпионом, шпионящим врагом и глубоко проникающим ядом».

Вырисовывается серьезная угроза позициям правящих суннитских династий, которые только в Соединенных Штатах могут видеть внешнюю опору, союзника в борьбе против надвигающихся перемен. Главный их враг — не Израиль, а Иран. Не случайно все упорнее циркулируют слухи, что саудийские правители обдумывают вопрос об оказании помощи иракским баасистско-каидовским боевикам , опасаясь, что те не смогут устоять перед шиитскими милициями (такими, как «Армия Махди», руководимая молодым и амбициозным клириком Муктадой ас-Садром). Парадокс в данном случае заключается в том, что именно от рук суннитских боевиков гибнет сейчас в Ираке семь из каждых десяти убиваемых американских солдат, и помогать им — значит идти против курса Вашингтона, объективно являющегося союзником правящих суннитских элит и врагом шиитского Ирана, которого эти элиты больше всего боятся.

В не менее парадоксальном положении оказываются и американцы, которые, с одной стороны, всеми силами противоборствуют с Ираном, во главе которого сейчас стоят шиитские радикалы, сугубо антиамерикански настроенные экстремисты, но с другой стороны вынуждены в Ираке опираться прежде всего на иранскую клиентуру в лице местных шиитов — хотя бы потому, что последние получили власть при помощи Соединенных Штатов. Иракские шииты заинтересованы в американской поддержке для сохранения этой власти, а потому не проводят активных антиамериканских акций в то время как сунниты (бывшие баасисты и боевики Аль-Каиды) всеми фибрами души ненавидят Америку, свергшую Саддама и отнявшую у суннитской общины ее привилегии. Вместе с тем президент Буш, предпринимающий сейчас последнюю отчаянную попытку спасти положение и создать условия для того, чтобы Америка могла уйти из Ирака не так позорно, как в свое время из Вьетнама, понимает, что для этого надо как-то «утихомирить» суннитов, привлечь их умеренное крыло к реальному сотрудничеству с шиитами и курдами в рамках правительственной коалиции. Но для этого требуется, чтобы иракская шиитская верхушка, доминирующая во власти, пошла на достаточно серьезные уступки суннитам, чего от нее ожидать пока что трудно. Станет ли премьер-шиит громить, например, «Армию Махди», которой приписывают основную долю вины за зверские убийства суннитского гражданского населения, если этот премьер знает, что в грядущей (после ухода американцев) решающей войне за власть именно эта группировка будет ударной силой шиитов, противостоящей суннитским боевикам?

Что касается Ирана, то его правители, рвущиеся к гегемонии в регионе, безусловно рассчитывают установить свой контроль если не над всем Ираком, то хотя бы над его южной и центральной частью. Но вместе с тем они не могут не отдавать себе отчета в том, что превращение Ирака или хотя бы большей его части в клиента Тегерана подтвердит опасения суннитского арабского мира по поводу «шиитской экспансии» в регионе и лишит Иран возможности претендовать на роль лидера мусульманского сообщества (а не только шиитской его части).

Таким образом, объективно позиции всех трех внешних сил, влияющих на обстановку в Ираке, содержат в себе глубокие внутренние противоречия. Конца иракской трагедии, грозящей масштабными потрясениями во всем регионе, пока не видно.

Палестинская проблема

Три кардинальных фактора составляют суть разногласий между Израилем и палестинскими арабами.

Первый из них — это вопрос о статусе Иерусалима, провозглашенного израильским кнессетом вечной, единой и неделимой столицей еврейского государства, в то время как палестинцы — как все арабы и мусульмане вообще — убеждены в необходимости утверждения в этом городе столицы арабского государства. Как говорил Ясир Арафат, «не родился еще арабский лидер, который бы отказался от Аль-Кудса»⁶. Как создать в одном городе столицы двух государств — над этим вопросом политики и эксперты бьются десятилетиями.

Второй фактор — вопрос о еврейских поселениях на Западном берегу, являющийся одновременно и вопросом о границах будущего палестинского государства. Максимум, на что Израиль сейчас может пойти — это демонтаж ряда поселений за исключением двух больших блоков, расположенных вблизи Иерусалима, но арабы, считающие существование всех вообще еврейских поселений формой оккупации их земли, не склонны принять такой вариант. При этом они опираются на резолюцию 242 Совета Безопасности ООН, требовавшую вывода израильских войск с оккупированных в 1967 г. территорий (а к ним относится и Восточный Иерусалим). По существу все последующие планы урегулирования, включая  «дорожную карту», базируются на этой резолюции, в развитие которой и была выдвинута известная формула «Земля в обмен на мир». Преобладающая часть израильтян, однако, убеждена в том, что эта формула себя совершенно не оправдала: отдавая землю, получают взамен не мир, а господство на отданной территории наиболее экстремистских и воинственных палестинских фракций (пример — Газа, отдав которую израильтяне получили рядом с собой некий «Хамасленд»).

И третий фактор — проблема палестинских беженцев, живущих в соседних арабских странах и существующих за счет ООН; зарегистрированных беженцев, проживающих в 32 лагерях, насчитывается около 2,5 млн. человек. Согласно решению ООН они должны иметь право вернуться в Палестину, причем многие из них — на нынешнюю территорию Израиля. Несомненно, ни одно израильское правительство на это не пойдет, ибо, если даже в Израиль въедет хотя бы половина этого контингента, вследствие различия в уровнях рождаемости через короткий срок еврейское государство перестанет быть таковым. В Израиле считают, что те беженцы, которые захотят вернуться в Палестину, должны быть размещены на территории арабского палестинского государства, даже если они или их предки родом с земель, вошедших в 1948 г. в состав Израиля. Можно сказать, что если первые два вопроса — о Иерусалиме и еврейских поселениях — еще могли бы быть в принципе решены, если бы не тотальное взаимное недоверие, то проблема беженцев представляется абсолютно тупиковой. Трудно представить себе такую палестинскую власть, которая могла бы отказаться от принципа полного возвращения беженцев; это немедленно было бы расценено как предательство.

«Проект Осло», представлявшийся 13 лет тому назад историческим прорывом, так и не стал маршрутом, ведущим к мирному сосуществованию евреев и арабов в Палестине. Не стоит думать, что причиной сегодняшнего полного тупика стала победа ХАМАСА на выборах; даже если бы этой победы не было, три кардинальных противоречия все равно не могли бы быть преодолены на переговорах израильского руководства с Махмудом Аббасом. Конечно, нельзя отрицать, что приход к власти экстремистской группировки серьезно ухудшил положение: Израиль не станет предпринимать даже минимальных шагов, таких, как демонтаж части поселений, пока ХАМАС не признает — четко и недвусмысленно — право еврейского государства на существование, но ожидать этого от хамасовцев трудно. На такой шаг пошел Арафат в конце 1980-х гг., но в отличие от него лидеры ХАМАСА — это глубоко набожные, идейно мотивированные — вплоть до фанатизма — люди, преданные идее создания арабской Палестины под руководством духовных кругов, верящие в возможность уничтожения «сионистского образования», этого «чужеродного тела».

Беда в том, что компромисс, без которого проблему не решить, предполагает взаимные уступки, но сейчас психологический климат в регионе таков, что любая уступка будет расценена одной стороной как чрезмерная, а другой — как недостаточная. Положение усугубляется и тем, что обе стороны сталкиваются с проблемой слабости действующей власти, которая не может себе позволить пойти на какие—то послабления. Поэтому перспективы «прорыва» выглядят неутешительно.

Для России этот конфликт сам по себе не является жизненно важным. Опасность лишь в том, что он может стать катализатором таких крупных потрясений в регионе, которые невольно приведут нас к новому противостоянию с Западом, нарушат с трудом создаваемый баланс мировых сил. Но есть и другой фактор: именно в ближневосточном регионе Россия, по расчетам некоторых политиков, может продемонстрировать свое возвращение на мировую арену в качестве великой державы. В самом деле, в Европе, где доминируют НАТО и ЕС, наши возможности ограничены, на Дальнем Востоке действуют такие силы, как Китай, Япония, США, влияние которых намного превосходит наше, Африка и Латинская Америка в любом случае находятся на втором плане. А вот на Ближний Восток, особенно сейчас, когда американцы завязли в Ираке и вообще катастрофически теряют всякий престиж в регионе, можно вступить твердой державной ногой.

Часто приходится слышать, что без России ближневосточное урегулирование невозможно. Но при всем уважении к действительно квалифицированным специалистам-ближневосточникам, работающим в нашем МИДе, трудно вообразить, что они, например, выдвинут такой план раздела Иерусалима, до какого никто в мире не додумался за несколько десятилетий. А если говорить об осуществлении какого-то пусть даже давно известного, но все еще не реализованного варианта решения конфликта, то для этого нужен кнут или пряник. Кнута у нас в регионе нет, как, впрочем, нет его ни у США, ни у кого-либо другого, нет и пряника в виде финансовой и экономической помощи; такой пряник есть у американцев, готовых заплатить огромные деньги и палестинцам и израильтянам, но и это, как мы видим, не помогает сдвинуть дело с мертвой точки.

Мнение о том, что у России выгодное положение, поскольку она, в отличие от США, не скомпрометирована в глазах арабов и к тому же имеет такой резерв проведения своей политики, как наличие миллиона русскоязычных израильтян, не очень убедительно. На арабов нельзя бесконечно воздействовать разговорами о дружбе и сотрудничестве, и даже действительно важные вещи, (например, продажа оружия и техническое содействие), недостаточны для того, чтобы добиться реального прогресса в урегулировании конфликта таким способом, который устраивал бы арабскую общественность. А русскоязычные израильтяне в большинстве своем занимают наиболее жесткую антиарабскую позицию и не верят в компромиссы и уступки, на которых, естественно, всегда настаивает Москва как один из участников «квартета», требующего ухода Израиля к границам 1967 г.

Есть, правда, еще и такое соображение: России под силу то, чего не может себе позволить Запад, а именно: установить и поддерживать канал воздействия на экстремистов, позитивно повлиять, например, на ХАМАС, который при всех его эксцессах, что ни говори, законным образом пришел к власти. Логика здесь такая: повернуться спиной к экстремистам, изолировать их — контрпродуктивно, они только еще больше ожесточатся. В рамках этой логики и следует рассматривать и два приглашения лидера ХАМАСА Халеда Машаля в Москву. Плохо лишь то, что эти визиты никак не повлияли на позицию хамасовцев; насколько стало известно, их в Москве и не убеждали в необходимости признать Израиль, и они уехали уверенные в том, что добились успеха, прорвав международную блокаду и не поступившись при этом своими принципами. Объективно это лишь усилило их позиции и не привело к сдвигу в общей обстановке.

Иран

Анализируя иранскую ядерную эпопею, можно вспомнить такое выражение, как «сказка про белого бычка». Но на самом деле здесь нет ничего странного, нужно только рассмотреть мотивы заинтересованных сторон. Иранское руководство, видимо, твердо намерено если не произвести атомную бомбу, то, по крайней мере, достичь такого уровня технической готовности, который позволил бы в любой момент ее создать. Реально Тегерану не нужна бомба, ее не на кого бросать — Америка слишком далеко, а удар по Израилю поразил бы не только 6 миллионов евреев, но и примерно столько же арабов, и трудно себе представить, чтобы правители Исламской республики на это пошли. Главное — добиться такого уровня обогащения урана, который означал бы достижение «пятиминутной готовности»; это близко к северокорейскому сценарию. Вот тогда амбиции иранских лидеров были бы удовлетворены полностью: в одиночку, в противоборстве с Западом, Иран действительно стал бы  ядерной державой, посрамив «Большого Сатану» — Америку и став в авангарде исламского мира.

Идя по этому пути, Тегеран ничего не боится, считая, что все козыри у него на руках. Он не опасается такого рода санкций ООН, которые были бы для него губительны (запрет вывоза нефти или тем более силовая акция ), а частичные, «беззубые» санкции Ирану не страшны. Возможно, ужесточение санкций было бы даже на руку иранскому руководству — тогда Иран мог бы выйти из Договора о нераспространении ядерного оружия, прервал бы все контакты с МАГАТЭ, избавился бы от международных инспекторов и мог бы уже беспрепятственно вести работы по дальнейшему обогащению урана. А иранский народ, которому было бы сказано, что «американский Сатана и сионизм хватают нас за горло, но мы не встанем на колени», еще больше сплотился бы вокруг своего правительства.

Иран не боится американской интервенции, видя, как Буш завяз в Ираке. О большой сухопутной операции и речи не может быть, а если даже будут нанесены «точечные удары» по ядерным объектам, то и это не так уж страшно. Пусть Иран будет отброшен назад в осуществлении своей ядерной программы, пусть погибнут люди — режим сохранится. Для ближневосточных лидеров сохранить власть — это уже победа, жертвы их не страшат. Вспомним, как Саддам Хусейн в 1991 г., будучи разгромлен и изгнан из Кувейта, объявил, что он — победитель, и иракский народ ему поверил — ведь он удержался у власти, смело принял вызов Америки и не капитулировал, а потеря территории и десятков тысяч людей — это неважно. (Правда, во второй раз этот номер у Саддама не прошел, и он проиграл уже окончательно).

Однако, игра в «кошки — мышки» не может продолжаться бесконечно, и Совету Безопасности придется занять более жесткую позицию. Перед российской дипломатией стоит архисложная задача: проявляя сверхчеловеческое терпение, упорно добиваться  разрешения конфликта, все время повторяя, что годится только политический путь, что лучше все новые и новые этапы переговоров, чем военная акция. Ставки для России довольно высоки: во-первых, крайне нежелательно терять выгодного экономического партнера, многомиллиардные контракты. Во-вторых, прекращение активной фазы конфликта могло бы принести Москве серьезный международный выигрыш: Россия оказалась бы державой, сумевшей своей терпеливой дипломатией предотвратить кризис мирового масштаба. Ради этого не стоит жалеть усилий, даже соглашаясь с унизительной ролью «ведомого» в игре с Тегераном. В-третьих, в Москве убеждены (и не без оснований), что усиление давления на Тегеран будет контрпродуктивным, изолирует и ожесточит иранских лидеров и обеспечит им поддержку населения. В-четвертых, сохранение и углубление тупика рано или поздно может привести к войне: Израиль, не доверяя ни единому слову иранских лидеров, отрицающих свое намерение создать бомбу, но в то же время говорящих о том, что еврейское государство будет стерто с карты мира, не будет сидеть сложа руки, когда станет ясно, что Ирану осталось сделать один шаг до обладания ядерным оружием.

Вместе с тем Россия не может без серьезного ущерба для своей международной репутации (по крайней мере в глазах наших западных партнеров) продолжать вести такую линию, которая объективно выглядит как стремление ограждать Тегеран от всяких неприятностей и фактически помогать ему, затягивая время, продвигаться по пути обогащения урана. Ведь Иран, практически отклонив как российское предложение об обогащении урана на нашей территории, так и весьма выгодный для себя «пакет пятерки», продемонстрировал свое намерение идти дальше, чем того требует выполнение программы создания «мирного атома», и Москве все труднее утверждать, что нет никаких доказательств стремления Тегерана произвести бомбу. Поэтому определенное ужесточение позиций России неизбежно, вопрос лишь — до какой степени.

Может ли Иран дать задний ход? В принципе может, и без особого ущерба для себя. В насквозь идеологизированном авторитарном государстве власть всегда способна преподнести народу любые свои действия в выгодном для себя свете. Тегеранские лидеры смогут заявить всему миру, что достигнутый компромисс лишь подтверждает то, что они всегда говорили: у них и в мыслях не было создавать ядерное оружие. А своему населению они объяснят, что благодаря их стойкому поведению они добились максимально благоприятных условий для быстрого развития мирной ядерной энергетики. И народ будет доволен — ведь иранцы вовсе не желают войны. А весь мир вздохнет с облегчением. Но реализация этого сценария пока что выглядит не слишком правдоподобной.

Опасные иллюзии и реальные угрозы

Итак, существует ли «Большой Ближний Восток», если понимать этот термин не в географическом, а в геополитическом плане? Во всяком случае, не в тех смыслах, которые в него вкладывал Джордж Буш. Таких смыслов было два:

а) демократизация региона; сегодня об этом уже не говорят, и не только вследствие иракской катастрофы. В Вашингтоне поняли, что механическое привнесение в регион принципов западной демократии, скорее всего, приведет к торжеству исламистов на свободных выборах. Поэтому уже не слышно разговоров такого типа: «Как же мы можем опираться на такие недемократические режимы, как те, что существуют в Саудовской Аравии и Египте?. Лучше такие режимы, чем ХАМАС или алжирский Исламский фронт спасения»;

б) превращение региона в поле победоносной битвы против международного терроризма. Получилось все наоборот: исламистский терроризм в результате иракской операции обрел второе дыхание, ряды экстремистов выросли. Террористические акты в европейских странах показали, что исламизм вербует новых сторонников уже за пределами мусульманских стран. И можно сделать вывод, что из бушевской концепции Большого Ближнего Востока ничего не вышло.

В заключение следует сказать, что получают распространение тезисы такого рода: Россия, встав с колен и продемонстрировав полную независимость своей политики, но в то же время наталкиваясь на растущую неприязнь со стороны Запада, может переориентироваться на «восточное направление» вплоть до образования некоего альянса с мусульманским миром, в первую очередь с ближневосточными государствами. Это не что иное, как отголоски известной и доказавшей свою несостоятельность концепции создания, под знаменем многополярности, антиамериканского фронта, включающего Россию, Китай, Индию и исламский мир. Речь идет об опасной иллюзии, которую вроде бы подкрепляют такие, например, факты, как исключительно теплый прием ,оказанный президенту Путину во время его недавней поездки в Саудовскую Аравию и Иорданию. Не надо только забывать, что на самом деле эти правительства рассчитывают только на Америку как на своего спасителя в момент кризиса; в 1990 г., когда танки Саддама Хусейна, захватив Кувейт, вышли к Саудовской Аравии, правители этого государства в панике бросились звонить не в Москву, а в Вашингтон, умоляя прислать войска. Не Кантемировская дивизия, а американская морская пехота предотвратила саддамовскую агрессию. И сейчас, когда правительства суннитских стран — Саудовской Аравии, Иордании, Египта — ощущают угрозу с двух сторон — от суннитских же, ваххабитских террористов в образе Аль-Каиды и родственных ей группировок, и от формирующейся «шиитской дуги» — они знают, что могут полагаться лишь на помощь США. А горячий прием, оказанный президенту Путину в Саудовской Аравии и Иордании, объясняется не только традиционным пониманием того, что между арабским миром и Россией никогда не было конфликтов и арабы относятся к России с симпатией, видя в ней по инерции, идущей с советских времен, противовес Соединенным Штатам. Для арабских правителей важнее другое: сугубо антиамерикански настроенная общественность их стран не может не прислушиваться к пропаганде радикалов, обвиняющей арабских королей и президентов в прислужничестве Америке. Необходимо отбиться, «отмыться» от этих обвинений, продемонстрировать народу свою независимость, готовность сотрудничать с государствами, противостоящими Соединенным Штатам в геополитическом плане. А самое известное, традиционно близкое и дружественное арабам из таких государств — Россия. Поэтому наивно было бы думать, что арабские правители всерьез думают о каком-то глобального типа альянсе с Москвой.

Реальную угрозу международной безопасности представляет исламистский терроризм. Ведь можно представить себе, например, следующие сценарии, вытекающие из неудачи США в Ираке: первый — американцы бесславно уходят оттуда , не добившись ничего (повторение вьетнамской ситуации), Аль-Каида торжествует, расценивая это как свой триумф и доказательство возможности силовым, наступательным путем обратить в бегство и вторую сверхдержаву (первая, как говорил Бен Ладен, была изгнана борцами за дело ислама из Афганистана); боевики сосредотачиваются на акциях в Европе, включая, возможно, и Россию, и на палестинской проблеме. Второй — какое-то более или менее разумное решение иракского конфликта, уход американцев без позора и катастрофы, рост озлобленности исламистов и возобновление террористических акций как в США, так и в Европе, энергичная работа по вовлечению мусульманского населения в Европе (да и в Центральной Азии, и в Российской Федерации) в борьбу во имя защиты ислама, и как результат — опаснейшее приближение к тому «столкновению цивилизаций», о возможности которого предупреждал американский профессор Сэмюэл Хантингтон.

Касаясь этой темы, английская Financial Times писала об исламистах: «Именно к такому глобальному столкновению они и стремятся подтолкнуть мир, причем они как будто бы предвидят возможность восстановления той мощи и влияния ислама, которыми он обладал до конца ХVIII столетия. Они намереваются не только использовать падение доверия к Соединенным Штатам в общественном мнении арабского и мусульманского сообществ, но и спровоцировать реакцию, которая перевела бы эту враждебность в русло боевой акции, разворачивающейся по всему мусульманскому миру»⁷. Первой серьезной провокацией такого рода, как уже отмечалось выше, был террористический акт 11 сентября 2001 г.

Воинствующие исламисты, которых еще называют джихадистами (от слова «джихад», интерпретируемого ими как «священная война», хотя это понятие, согласно Корану, имеет и иной смысл — максимальное усилие ради личного исполнения требований ислама), а также салафитами (от слова «салаф» — «предки»; здесь имеется в виду возвращение к идеям и установкам основоположников ислама), руководствуются идеями Бен Ладена. Еще в 1997 г. этот лидер террористической исламистской сети сказал: «Быть убитым за дело Аллаха — это великая честь, которой удостаиваются только те, кто принадлежит к элите сообщества. Мы счастливы умереть такой смертью за дело Аллаха так же, как вы счастливы, что живете. Нам нечего бояться, мы желаем этого»⁸. А отвечая на вопрос корреспондента еженедельника Time «по поводу слухов о его попытках заполучить ядерное и химическое оружие, Бен Ладен откровенно заявил: «Если я стремлюсь получить доступ к этому оружию, я выполняю свой долг. Было бы грехом для мусульманина не попытаться приобрести оружие, способное предотвратить нанесение неверными ущерба мусульманам»⁹

Было бы непростительной ошибкой полагать, что это лишь пустые слова…

Об авторе: Георгий Мирский, главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, профессор кафедры мировой политики ГУ-ВШЭ.