Роль и место России в современной мировой политике

Новое качество мира

Включающая в себя Россию европейская (евроатлантическая) цивилизация, лидирующая в мире с некоторыми перерывами в последние два с половиной тысячелетия, продолжает вести себя в начале новой эпохи так, будто у нее по-прежнему нет сопоставимых с нею соперников^[1]. Мы продолжаем выяснять между собой отношения в стилистике, мало отличающейся от периода каменного века, словно за нашей «корридой» никто не наблюдает, и не имеет корысти в системном ослаблении нашей цивилизации в целом и каждой ее части в отдельности. Однако наша цивилизация уже давно не свободна от бросающих ей вызов и аналогичных ей по ресурсам мировых конкурентов.

Чаще всего в качестве главной угрозы видят исламский фактор. Ведь когда в прошлом европейская цивилизация так же отвлекалась от реальности, как теперь, она каждый раз получала неприятности из исламского мира — от арабов и турок. Но ныне намного серьезнее выглядит проблема Китая. Его поддержка явно просматривается в действиях Ирана и осложнении отношений Африки с Европой. Китай является общей головной болью для США и России.

Даже в периоды, когда на планете не происходили изменения столь масштабные, как те, что наблюдаются в последнее время, системное переосмысление всей мировой ситуации было необходимо каждые несколько десятков лет, иначе наступал острый кризис международных отношений. Последнее такое переосмысление состоялось 30-40 лет назад. Накопившиеся с тех пор технические решения создали новую ситуацию, требующую системного анализа. В отсутствие итеративного комплексного переосмысления продолжающиеся технические решения загоняют ситуацию в тупик не потому, что эти решения плохи сами по себе, а потому, что обстановки, для которой они приспособлены, уже давно не существует.

Раньше мир был простой системой: несколько игроков и ограниченное число переменных (национальных интересов) у каждого из них. После Второй мировой войны, например, — два противостоящих друг другу блока. Остальной мир был при них либо статистами, либо сторонними наблюдателями. Движение неприсоединения не выросло в самостоятельную силу. Дополнительным фактором «нового мирового беспорядка» служат отсутствие империй, архаизм и неэффективность заимствованных из той эпохи мировых регуляторов.

За последние двести лет свет привык к существованию под контролем, надзором и управлением империй. Когда судьбы планеты решались в Европе, в ней самой (а значит, и в остальном мире) все определяло соотношение сил и взаимодействие Британской, Российской, Французской, Австро-Венгерской империй и сколачивавшей Второй рейх Пруссии на фоне затяжного кризиса Китайской империи, угасания Оттоманской Порты и расчленения европейцами Персидской империи. В период «холодной войны» основные события происходили в рамках противостояния патронов и клиентов двух систем. Ломать устоявшиеся мировоззренческие стереотипы и сформированные ими навыки поведения труднее всего и отдельному человеку, и элитным группам и целым нациям.

Давно пора прекратить выяснять, кто кому «более ценен» — Запад России, или она ему. Мы в равной степени нужны сейчас друг другу. Русские нужны американцам не меньше, но и не больше, чем наоборот. Наши достоинства и недостатки комплементарны: достоинства одних восполняют недостатки других. Мы все усложняем, американцы все упрощают (иначе и не может быть, ибо так описывают мир наши языки), истина же — посередине.

Вместо этого мир в целом демонстрирует катастрофический архаизм мышления. Он увяз в обсуждении старых тем в старых категориях, старых постановках и старой манере. Либерализм, преодолев границы экономики, для которой сначала и был создан, стал нетерпимым, выродился из концепции уважения разнообразия и свободы мнений в окостеневшую догму, «священную корову». Демократию коммерциализируют, пытаются превратить в предмет экспорта, как обычный товар. И ничего не получается, потому что демократия — нечто гораздо большее, нежели обычная технология.

Экономика из инструмента вырастает в самодовлеющую сущность. У нас всерьез обсуждается такой нонсенс, как «великая энергетическая держава». Западные экономисты не менее «глубокомысленно» обсуждают другого монстра — сколько людей нужно постинформационной экономике. Между тем, как, например, США уже с 2004 года критически меньше вывозят высокотехнологичной продукции, чем ввозят ее из стран, которые не занимают свое время подобными кощунственными вопросами.

Запад продолжает испытывать прямо-таки мистический ужас перед Россией. Продолжая провозглашать себя эксклюзивными наследниками Византии, мы сами отчасти постоянно его провоцируем. Ведь мы восприняли оттуда, главным образом, веру, содержание образования и искусство. Зато Запад получил от Византии все, чем гордится, как исключительно самостоятельным «ноу-хау»: парламент, партии, местное самоуправление, философию, право, университеты. И Запад не постеснялся бросить ее на произвол турок. Естественно, что отцеубийце страшен любой, кто, претендуя быть единственным законным потомком жертвы, самим своим существованием напоминает о совершенном преступлении и не дает злодею покоя. Кроме того, Россия — единственная в Европе страна, возрождающаяся после любой катастрофы, как птица Феникс, и рассчитывающая при этом в основном только на собственные силы. Наконец, наша культура настолько сильна, что делает детей любого иностранца, переехавшего к нам, русскими. Сочетание этих трех качеств у мудрых вызывает восхищение, у слабых же — боязнь, ибо последние не могут себе объяснить, как такое возможно в принципе.

Но свои химеры Запада есть и у нас. Нам внушили недоверие к нему с помощью убеждения, что он генетически нам враждебен, что главный вектор его истории — стремление уничтожить Россию военным путем. Это лукавое утверждение. Достаточно провести элементарный подсчет, чтобы уяснить, что государства Западной Европы воевали промеж себя куда чаще, чем с нами. А столкновения с Польшей, Литвой и разнообразными немцами не выходили за рамки конфликтов соседей за экономические интересы и спорные по этой причине сопредельные территории. Не говоря уже о том, что мы сами частенько инициировали такие драки.

Мы путаемся в наследии «холодной войны». Одни продолжают праздновать свою «победу», другие комплексуют из-за своего «поражения». Если виктория за Западом, то где ее плоды? Если Россия проиграла, то что мы потеряли? Наоборот, мы самостоятельно победили свой тоталитаризм, да еще дали свободу своим окраинам и половине Европы, а Запад освободили от самого страшного рабства — его собственного страха. Хватит меряться.

Теперь мир стал сложной динамической системой, открытой, неустойчивой и неравновесной по определению. Обе мировые системы прошлого распались. На их месте образовалось огромное количество сопоставимых по ресурсам и вполне независимых игроков, и не только национального масштаба, у каждого из которых большое количество собственных переменных.

В новом мире действуют не законы, а вероятности и тенденции. Он требует не администрирования, а инновационных методов управления. Всякое увеличение в любом его сегменте упорядоченности и стандартизация создают за пределами зоны порядка не стабильность, а вызывают взрыв энтропии. В свою очередь, эта энтропия, в соответствии с универсальными законами, увеличивает давление на упорядоченный сектор. И так без конца, пока всеобщий хаос не породит новое динамическое равновесие. Точно так же, как переход лидерства в экономике знаний к максимально интеллектуально (т.е. логически) насыщенным (а значит, более высокого уровня внутренней организации) технологиям в производстве и управлении усиливает общую нестабильность рыночной среды и сокращает продолжительность циклов относительно спокойного развития национальных экономик.

Иные круги на Западе и в России хотят замкнуться в себе, не понимая, что увеличивают энтропию за своими пределами, сами на себя навлекая в соответствии с всеобщими законами мироздания ее все возрастающий натиск. Масштаб этого натиска уже позволяет опасаться, что он в состоянии поглотить западный мир как Атлантиду, не исключая и Россию. Процессы, сопровождающие инерционное расширение ЕС и НАТО — тому пример. Соблазнительная на первый взгляд идея вступления России в НАТО (это замкнуло бы пояс безопасности в северной четверти земного шара) только увеличит неорганизованность внешнего по отношению к этой конструкции мира и критическое напряжение энтропии на ее границах. Если выстраивать такую систему, то надо одновременно содействовать созданию ее внешнего партнера.

Если мы хотим выжить в системе международных отношений принципиально новой сложности, то на смену привычным механизмам исполнения решений должны придти трудные и нелинейные итеративные процедуры, а принятие любых решений должно выстраиваться как многоступенчатая пирамида согласований (намного более разветвленная, чем даже в нынешней ООН), дополненная пестрой мозаикой горизонтальных (в том числе и сетевых) многосторонних коммуникаций. Надо понять, что на смену игрокам одного типа (государства-нации или империи) приходят акторы принципиально разные: кроме наций, это институты гражданского общества, национальные и транснациональные корпорации, профессиональные сообщества, правозащитные организации и т.д. Главными фигурами такой системы должны быть креативный лидер и переговорщик, а менеджеру при этом остается довольствоваться ролью поддержки и обеспечения продуктивной деятельности двух первых персонажей.

Раз так, то миру новой сложности, если эту сложность сохранять, нужны не классические менеджеры, а лидеры совсем новой формации и квалификации (подобно тому, как в экономике знаний главным лицом становится творческий лидер, а задача менеджера заключается лишь в его поддержке). И еще вопрос, возможно ли регулирование такой сложной системы в принципе, или, понимая вызов, надо стремиться вернуть на мировую арену модель простой системы. А если выбирать второе, то как выстроить эту новую простоту, как она будет выглядеть, как будет организовано внутреннее устройство каждой из ее частей, и кто будет их лидерами?

Наступательный порыв европейской цивилизации в освоении мира обеспечивал кураж. В современной Западной Европе мы наблюдаем усталость, паралич воли и глубочайший духовный и культурный кризис. Ценности прав человека пришли в противоречие с традиционными христианскими ценностями, ценности фундаментальные — с ценностями прагматическими. Интеллектуальное лидерство сменилось дефицитом идей и знаний. Этические причины демографического провала, публичное одиночество человека и социальная фрагментация, либерализм, обернувшийся своей противоположностью, стали самыми опасными занозами.

Западная Европа — в системном кризисе. Он отличается от обычного кризиса тем, что требует внешнего источника перезагрузки и перезапуска. В прошлый раз, когда это случилось с Европой, ее переформатировала ее культурная периферия — германцы и кельты. Вопрос в том, кто перезапустит европейский проект теперь.

И тут Россия представляет собой уникальный «интерфейс» для своей (евроатлантической) цивилизации в ее отношениях с исламским миром, реализующий свои собственные цели через их обеспечение в общих интересах. У нас имеется оптимальный на сегодня опыт политического и религиозного диалога с мусульманами, глубокие традиции выстраивания позитивного взаимодействия с арабскими странами и Ираном, между христианами и мусульманами в нашей стране. Концерт действий Русской православной церкви и государственных институтов в этом контексте и на такую перспективу не только органичен, но и бесценен, и должен поддерживаться и поощряться всеми ответственными политическими силами и слоями нашего общества.

Есть два типа культурной периферии современной Европы. Оба способны «перезагрузить» европейский проект. Чужеродная — африканская и азиатская — периферия, подталкиваемая Китаем и нацеленная на его полное поглощение и перекодирование. И однородная в своей основе — Россия, Америка, Канада, Индия, Латинская Америка, Австралия — ориентированная на сохранение его базовых параметров.

Если заново упрощать мировую систему, то одной из ее сторон должна остаться евроатлантическая цивилизация. Кураж, чтобы обновить ее, есть у США и России. Мы лучше сохранили христианские ценности, чем Старый Свет. Свежий культурный потенциал, есть, кроме нас, еще у Индии и Бразилии. Группа РАБИ (Россия, Америка, Бразилия, Индия) должна стать той новой культурной периферией, которая перезапустит европейский проект для стадии экономики знаний. Спарринг-партнером уважающей культурное разнообразие внутри себя (и в группе своих сателлитов) евроатлантической цивилизации будет часть Азии и Африки во главе с Китаем, которому куража тоже не занимать, и который видит себя безраздельным лидером будущего.

Моральный и научный релятивизм, идущий в пакете с ценностями западной демократии, пришел в острое противоречие с нравственностью мировых религий. Развитие биотехнологий поставило человека на грань превращения из самостоятельного субъекта в рядовую вещь, подлежащую произвольным модификациям. Стало ясно, что наука не только не может сама производить этику, но и практически полностью вышла из-под нравственного контроля.

Доминирующий в экономическом развитии предельно заземленный прагматизм сформировал мощный запрос на высокие духовные идеалы. С разных сторон нарастает поиск этических принципов, которые могли бы быть признаны универсальными. Христиане, мусульмане, иудеи и буддисты ищут модели продуктивного взаимодействия и взаимного контроля религии и науки.

Силы, противостоящие вестернизации и глобализации по всему свету, борются и с сопровождающими их аморальностью и душевной нищетой, т.е. системой антиценностей, а не ценностей. Секулярная этика (секуляризм) не справляется с проблемой взаимозависимости и пропорционального соотношения прав, свобод и ответственности человека. Такое положение перестало устраивать значительные и влиятельные слои внутри самих западных обществ, но именно оно никогда не вдохновляло и их внешних оппонентов.

Нет широко разрекламированного конфликта между христианской (в ее американской ипостаси) и исламской цивилизациями. Влияние религии на политику в США всегда было велико, но исламские лидеры слабо представляют себе детали религиозной обстановки за океаном, как и там — нюансы мусульманской жизни. Евангелистскую элиту Штатов идеологически объединяет с их исламскими коллегами отсутствие институтов духовенства и иерархии, неприятие абортов и гомосексуализма, свободного секса и индустрии развлечений, агрессивного секуляризма и откровенного цинизма; их одинаково беспокоят глобальная бедность и деградация Африки, другие социальные проблемы. Разделяет же их на религиозной почве лишь отношение к Израилю, чья поддержка евангелистами имеет конфессиональную основу. Противодействуя американскому мессианизму, исламское мессианство противостоит на самом деле не христианской (евангелической), но секуляристской (антирелигиозной, т.е. и антихристианской) экспансии, которая развивается в парадигме релятивизма по инерции, заложенной либералами, давно сдавшими свои позиции евангелистам.

Молодежь парижских пригородов восстает тоже не только против собственно принудительной ассимиляции, то есть дискриминации в рамках гражданской интеграции, а и против уподобления тому, что традиция считает абсолютным злом. И она находит поддержку в активизировавшихся массах в целом – от протестующих белых фермеров до католических организаций.

Пресловутые двойные стандарты в настоящее время суть следствие уже не столько самонадеянности западной безнаказанной и бесконтрольной силы, которая стремительно исчезает, сколько повсеместного торжества все того же релятивизма. Отсюда – солидарные требования авторитетных представителей различных религиозных направлений к более нравственной внутренней и внешней политике.

Западное христианство находится на спаде. Локальная активизация религиозной жизни в США и отчасти Латинской Америке лишь подчеркивает это обстоятельство. Политика компромиссов и снисхождения к изъянам секулярного социума ради сохранения в нем формальных позиций привела его за полтораста лет к значительной утрате нравственного авторитета в обществе. Достаточно сказать, что идея Бенедикта XVI частично вернуться в обычной практике к служению литургии на латинском языке вызвала протесты даже в Италии и прочих странах романской языковой группы. Недаром Папа ищет укрепления организационного и духовного ресурса христиан на путях сближения Рима с отколовшимися от него церквями Запада и Константинопольским патриархатом соответственно.

Ислам, наоборот, переживает возрождение. Отдельного внимания заслуживает особый пассионарный всплеск и громкая заявка на специальное влияние в мусульманском мире гонимого прежде меньшинства – шиитов. Которые теперь, благодаря позиции Ирана и активизации Хезболлы и Хамаса, пользуются, если не считать противоречий в Ираке и Ливане, все более широкой поддержкой.

«Конфликту цивилизаций» здесь тоже нет места. Христиане, мусульмане и иудеи ведут плодотворный межрелигиозный диалог на двусторонней и многосторонней основе. Последователей всех трех религий объединяет общее понимание базовых нравственных ценностей. Противоречия же имеют исключительно светский, политический и межгосударственный характер.

Духовный вакуум в номинально христианских странах более ста лет заполняют ислам, буддизм, даосизм, откровенно языческие верования (от различных ветвей индуизма до германских, кельтских, славянских и прочих культов), религиозно-философские учения вроде конфуцианства, антропософии, теософии и т.п., оккультизм, синкретические верования типа Вуду, новые течения и религиозные суррогаты. Современный кризис секуляризма усилил массовый психоз познания будущего, а с ним — распространение сектантства, полуязыческих ритуалов, магизма и экстатико-гипнотического шарлатанства. Восток здесь особенно активен и эффективен. Забрав рынок ширпотреба, ныне он завоевывает душу евроатлантической цивилизации, включая СНГ и Россию.

Отступление на этом направлении сопровождается негативным психологическим трендом Запада. Только США сохраняют активные психологические установки. Раскол ЕС и НАТО по вопросу участия в операции в Ираке и их безволие в Афганистане показывают, что эти объединения стремительно теряют позитивную энергетику. Экономика потребления вывела породу анемичных гедонистов, не желающих жертвовать своим комфортом и удовольствиями даже ради собственного будущего.

Прямо противоположные процессы идут на Востоке. Внимание там привычно привлекает исламский фактор. Такой фокус верен лишь в малой степени. Самый серьезный вызов тут брошен Турцией, которая рвется в Европейский союз. Турецкая политическая и экономическая элита рассматривает вступление туда как реванш за неудачи трехсотлетней давности. Она всерьез рассчитывает «порулить» единой Европой благодаря своему большому населению и рынку, темпам роста, турецким рабочим на Западе и численности своей армии. Но Турция — последовательно светская страна. Проект же политического ислама как таковой никогда не был успешен. Не стоит его демонизировать и теперь. Намного опаснее ныне выглядят традиционные мотивации Китая: только Поднебесная имеет высший мандат на управление миром. Уверенность же в том, что это по силам, а с нею национальная гордость и моральный дух китайцев постоянно возрастают обратно-пропорционально усталости Запада.

Четким отражением качества психологических установок служит демография. Проблема низкой рождаемости в развитых странах — не в экономике, а в головах. Сто лет назад было принято, что детей в семье должно быть много, а карьера и доходы родителей обязаны обеспечить им достойную жизнь. Ныне служба, деньги и личные удовольствия поставлены превыше всего, дети считаются им помехой, и их стало мало. Хотя гибкость рынка труда (высокие доходы частично занятых; быстро растущий сегмент работающих на дому) и социальные гарантии многодетным матерям могли бы вызвать сейчас всплеск рождаемости скорее на Западе, чем в России. Иную картину дает Китай. В нем по-прежнему доминирует сельское население, где такого психологического надлома не произошло. Поэтому даже программа контроля над рождаемостью работает там, в основном, в городах. Да и их уже собираются пересматривать под предлогом нехватки рабочих рук для реализации планов Поднебесной о строительстве до 2012 года четырехсот новых городов-миллионников.

Передача информации (от устной до мультимедийной, в зависимости от эпохи, форм) — базовая функция любой культуры. Ни одна традиция без нее не состоялась бы. Особое значение это качество приобретает в информационном обществе. Его лидеры, западные демократии, парадоксально утрачивают свои преимущества в информационной области. Туда все активнее и искуснее внедряются технические возможности антизападников. Стремление к прибыли побеждает западный инстинкт самосохранения. Ярче всего это доказывают ситуация в Интернете, расширение формата вещания каналов Телесур и Аль Джазира, создание новой студии Аль Арабиа и активная обработка мирового общественного мнения китайцами. Информационное противостояние превратилось в серьезный вызов безопасности.

Окружающее ныне Россию информационное поле в целом для нее неблагоприятно. Запад мы убедили в своей «азиатчине», которую он традиционно воспринимает негативно. Вытекающая отсюда недоверчивость маскируется удобной химерой непредсказуемости. Для Востока, который мы осваивали как типичные западные культуртрегеры, мы никогда, как бы кто нас ни пытался убедить, не были своими. Услужливое желание понравиться вызывает брезгливость у обеих сторон. Открытую у евроатлантистов, лукавую, использующую ситуацию для реализации своекорыстных интересов за наш счет, у восточных партнеров. Тут наиболее показательно поведение Ирана: тегеранская сторона не только пыталась остановить выплаты за уже выполненные Россией контракты по бушерскому проекту, но и в оскорбительной форме давала понять, что считает поддержку ее ядерных амбиций в ООН нашей прямой обязанностью.

У Европы к этому примешивается ревность к стране, которой единственной из европейских наций до сих пор удается самостоятельно возрождаться после любого падения. В последнее время возможность нашего превращения в серьезный и разноплановый фактор на мировом рынке включил в отношении к нам и жесткие правила конкурентной борьбы, не отличающейся большой корректностью.

Важнейшие современные разделительные линии имеют сложную конфигурацию. Чтобы их найти, недостаточно обнаружить эфемерный «цивилизационный разрыв», ответив на вопрос, кто, благодаря прикладным навыкам своего человеческого капитала приспособился к глобализации, а кто, из-за их отсутствия, нет. Пусть США, Китай, европейцы и ведущие страны ЮВА и АТР адаптировались к ней, а мусульмане — нет. Наличие креативного ресурса, хоть и разного происхождения, включает затем США и Китай в одну группу, а его отсутствие относит Европу и «азиатских тигров» в другую, заодно с исламским миром. Мощная психическая энергия сначала сводит вместе США (тут ЕС им не товарищ), мусульман и Китай, но потом делает их противниками. Нравственные ценности объединяют все религии, а жизнь сталкивает часть христиан и мусульман. Пекин же внимательно следит за их борьбой на взаимное уничтожение, сохраняя позицию «третьего радующегося» и не забывая при случае сыграть на амбициях каждой из сторон. Моральный релятивизм одинаков в Америке и Европе, но он же противопоставляет их секулярные традиции их собственным христианским политическим и религиозным лидерам. Восток переваривает глобальную экономику потребления, Запад все глубже покоряется восточной мистикой.

Новое качество культуры

Экономика знаний бросает миру свои вызовы. Главными в ней полагают прагматические знания. Но тогда само понятие имеет исключительно академическую ценность. Ибо так понятая любая экономика есть экономика знаний, начиная с «человека умелого», жившего 2 млн. лет назад, и который, как считает современная биология, вообще не имеет к нам, кроманьонцам, никакого отношения. На самом деле, формула «экономика знаний» действительно описывает принципиально новый этап развития человечества именно и только потому, что основополагающими в экономике знаний являются фундаментальные знания и культурные традиции.

Технологии не могут рождаться иначе, как на базе фундаментальных открытий, которые в момент своего совершения не имеют никакой практической ценности. Нобелевские премии вручают за достижения, которым, когда они были сделаны, никто не мог не то что найти, а хотя бы представить какое-либо прикладное применение. Основополагающие прорывы совершаются в экономике знаний на стыке информационных технологий с фундаментальными знаниями. Залог успеха в экономике знаний — не прикладные навыки индивида, а фундаментальные качества традиционной культуры.

Если конкурентное преимущество в экономике знаний у нынешних мировых экономических лидеров — время, т.е. быстрота смены технологических циклов, базирующаяся на культуре времени и скорости, то у России — культура фундаментальных научных исследований и универсального образования. Непрерывное образование в экономике знаний нужно тогда, когда университет ничем не отличается от техникума. Когда же в университете дают действительно высшее, то есть широкое, образование, специалисту в дальнейшем часто вполне достаточно самообразования. Американские университеты дают, в основном, прикладное образование, русские — фундаментальное. Мы оптимально и взаимовыгодно дополняем друг друга. Целесообразно создать специальную программу, аналогичную американской программе обменов, для более широкого привлечения студентов из США для обучения в русских ВУЗах с целью развития у них дальнозоркости, а самим чаще ездить в Америку за прагматизмом.

Экономика знаний трансформирует содержание самого понятия «человеческий капитал». Ранее он подразумевал наличие у человека, прежде всего, прагматично-адаптивных качеств. Соответственно, и основной упор в воспитании и образовании делался на Западе в последние десятилетия на их укоренение и развитие. По инерции и от высшего образования там продолжают требовать углубления прикладного направления.

Однако, следуя по этому пути, западные университеты все более утрачивают базу создания новых технологий экономики знаний — фундаментальную науку. США балансируют лишь за счет «импорта мозгов», все больше из Азии и России, в то время как Европа вынуждена вступать в кооперацию с Россией, Японией, Индией, Кореей и Китаем. В самом же ЕС наибольших успехов в экономике знаний добились страны, сохранившие у себя универсальное, в старом европейском понимании слова, образование – Финляндия, Эстония и Венгрия, не спешащие делать его более «прагматичным». ФРГ хочет отказаться от американской модели обучения и заимствовать финскую, доказавшую наибольшую инновационную продуктивность.

Парадокс тут заключается в том, что Финляндия и Эстония получили свою систему образования от Российской империи и СССР. А широта русского образовательного стандарта воспроизводит немецкую норму позапрошлого века. В Венгрию же она попала оттуда же через Австрию и не прошла, в отличие от ФРГ, реформирования по американскому образцу, благодаря нахождению страны в советском лагере. Выходит, немцы стремятся вернуться к своим же достижениям, да уже не имеют для этого собственного ресурса. Что касается России, то уровень фундаментальности нашего образования пока превышает все три вышеназванные страны.

Форварды экономики знаний борются за время: быстрота смены технологических циклов — одно из главных конкурентных преимуществ в экономике знаний. Но само сокращение ней жизненного цикла продукции парадоксально загоняет общество потребления, хотя и по иной причине, в тот же тупик, что и директивная экономика «социализма»: быстрое моральное устаревание продукции снижает у ее производителя заинтересованность в ее высоком качестве. Ответ на вопрос, как разрешить эту дилемму, не найден.

Если сводить знания в экономике знаний только к прикладным умениям, то само понятие «экономика знаний» теряет смысл за пределами удобства изложения в учебном процессе. «Прагматическая» точка зрения на него не сообщает ничего нового: коли эффективными знаниями считать исключительно прикладные навыки, то всякая экономика, начиная даже не с «неолитической революции» (не говоря уже о ремесленном производстве и т.д.), а намного более ранняя, есть экономика знаний, поскольку построена на навыках, в основе которых лежат знания, базирующиеся на эмпирических наблюдениях. Недаром всю историю человечества мастер передает секреты профессии своим ученикам. Тогда современная «экономика знаний» отличается от всех прочих ее этапов не принципиально, ибо технологический уровень рос с началом изготовления и совершенствования каменных орудий всегда, но лишь количественно (числом новых решений). Что делает сам термин приемлемым разве что в сугубо академической классификации.

Более того, уже австралопитек, додумавшийся 2 миллиона лет назад^[2] превратить чоппер (гальку с острым краем, полученным от скола с одной стороны камня) в полноценный отщеп (то же самое, но со сколами с двух сторон каменного сырья), применил не только практические умения, но и навыки абстрактного мышления. Речь же идет даже не о питекантропе, который на порядок моложе австралопитека, а о существе, кое (впрочем, как и питекантроп, и синантроп, и неандерталец), по мнению многих палеобиологов и антропологов, вовсе не является прародителем современного человека (кроманьонца), будучи на самом деле представителем гоминид, вытесненных человеком. Так узкий подход к знаниям заводит концепцию «экономики знаний» в никуда.

Против чрезмерной ориентации на практицизм и специализацию знаний в ущерб их комплексности и «непрактичности» свидетельствуют не одни гуманитарные последствия завышенных в нарушение системного подхода к жизни надежд на всемогущество технологических решений насущных проблем человека, впервые поставившие его на грань полного самоуничтожения именно в ХХ веке. Ведущими силами прогресса и экономическими стимулами и, вместе с тем, их главными ограничителями в наступившем столетии наука, культура и образование становятся не в узко специализированном и техническом (услуги, овеществленный результат и т.п.), а как раз в самом широком гуманистическом их понимании.

Такой результат имеет свою историю и в Европе, и в Азии. Философский концепт человеческого Разума, возведенный лучшими умами эпохи Просвещения в Культ, стал началом как периода замечательных утилитарных открытий, так и, по причине однобокого крена в сторону рационализма, механистического восприятия человека и общества. Попытки навязать живому организму инженерные модели, формально заимствованные из мира машин, у одних привели к коммунистическому эксперименту, у других — к превращению человека в один из продуктов (и товаров) экономики потребления. И то, и другое имеет своим следствием демографический спад. В одном случае он вызван чрезмерной унификацией, нарушающей универсальный закон необходимого многообразия, согласно которому применительно к биосфере живое не воспроизводится в отсутствие избыточного полиморфизма. В другом — превращением человека из личности в функцию, что вступает с западным индивидуализмом в противоречие, несовместимое с жизнью (винтики сами не размножаются).

Крайний индивидуализм, также выросший из Культа Разума, в свою очередь, порождает гедонизм и цинизм в отношениях между людьми. А погоня за гипертрофированно персонифицированным наслаждением жизнью и циничный утилитаризм в отношениях полов тоже плохо сочетаются с деторождением. От индивидуализма происходит и доминирующий в секулярном обществе релятивизм. Права человека уже стали фактически синонимом свободы самовыражения. Но последняя приходит в непреодолимый конфликт с базовой европейской ценностью неприкосновенности человеческой жизни. Аборты, эвтаназия или равенство гомосексуальных пар именно что нарушают принцип непрерывности жизни. Не говоря уже об адоптации однополыми семьями детей, которая идет вразрез с фундаментальным правом, в данном случае ребенка, на выбор.

Такая неразрешимая контроверза рвет в клочья единую ткань европейской цивилизации, лишает ее силы и перспективы. Недаром Тэтчер заговорила о приоритете традиционных ценностей над универсальными правами человека, а вдова Миттерана — о том, что современный либерализм превратился в свою противоположность, стал нетерпимым, а значит, и непродуктивным, мертвой догмой. Идеологи же исламского терроризма открыто заявляют, что они борются не с иной системой ценностей (как наивно полагают на Западе), а с секуляризмом, в котором господствует релятивизм, то есть полное отсутствие ценностей, и потому царит безнравственность, id est абсолютное зло. Актуализация базовых ценностей, Ценностей с большой буквы необходима не романтикам или религиозным радикалам, но всем нам. Иначе мы пропадем под тройным напором демографического кризиса изнутри и исламских террористов и Китая извне.

Так выживание всего нашего евроатлантического сообщества оказывается жестко и прямо зависящим от самой, казалось бы, «непрактичной» категории культуры — нравственности. На этом прагматизм универсальных культурных феноменов не заканчивается. В экономике, и обществе в целом, доверие не возникает помимо традиционной (без всякого релятивизма!) нравственности. А без доверия невозможен бизнес. Точно как из «абстрактных» теоретических открытий рождаются технологии.

Сама экономика рассматривается в культурной традиции как инструмент, обслуживающий интересы человека. Но в обществе потребления экономика стала самодовлеющим фактором. Поскольку покупателю надо все время предлагать новый товар, то производитель не очень заинтересован в долгосрочной качественности продукта. Результат парадоксально оказывается тем же, что в директивной экономике — качество массовой продукции в экономике потребления неуклонно и заметно быстро падает. Кроме того, стремительное ускорение технического прогресса ведет к тому, что уже скоро товар сможет устаревать быстрее, чем его успеют купить. Тогда расширение экономики, как при «социализме», утратит смысл. Тупик. Это вопрос, который современные экономисты практически не рассматривают, ибо те, кто его затрагивают, не знают, где найти выход. А для любого западного политика всякое покушение на экономику потребления, в которую встроены и широкие социальные гарантии, означает профессиональную смерть. Между тем, и тут, очевидно, придется вернуться к состоянию, естественному для культуры.

Точно так же причина «китайского чуда» кроется не в каких-то «прикладных» чертах ханьца, а в самых глубинных характеристиках его мировоззрения во всей нераздельной полноте сочетания в нем конфуцианского рационализма, чиновничьей этики служения, деловитости, семейной структуры общества, социальной этики (благо сообщества выше благополучия индивида) масс с интуитивностью и созерцательностью даосов и буддистов с их философским отношением к скромному материальному достатку и социальной защищенности вообще. Этот уникальный коктейль национальных качеств из «абстрактных» культурных категорий позволяет Компартии Китая не только пренебрегать социальными ограничениями — пенсиями, бесплатной медициной и образованием и оставлять практически вне рамок экономики около 1 млрд. своих граждан, но и не опасаться перерастания ежегодных 80-90 тыс. локальных гражданских возмущений в единый масштабный протест. Отсюда и стремительный экономический рост, возможность за пять лет возвести 400 новых городов-миллионников и согнать в них из сельской местности работников для планируемых производств.

Прагматизм широкого формата образования и науки в экономике знаний имеет еще два основополагающих измерения. Во-первых, все технологии становятся возможны благодаря только фундаментальным открытиям. А таковых в настоящее время — острый дефицит. Значит, и ресурсы технологического прогресса уже ограничены. Следовательно, спрос на универсальное, целостное, а не узко специализированное, образование и науку будет только расти. Во-вторых, фундаментальное базовое образование дает его обладателю высочайшую свободу маневра в выборе и перемене сферы занятости, чем обеспечивает обществу в целом такой принципиальный показатель его способности к современному росту, как высокая социальная мобильность.

Шансы России

Впервые за последние сто лет Россия может стать локомотивом родной цивилизации. Все толкуют, что в начале ХХ века наша страна, за исключением автомобиле- и сельхозмашиностроения, где лидировала Америка, развивалась наиболее динамично. Меньше знают о самом ярком параметре этого показателя.

Активность русского дельца в последнюю четверть XIX столетия не просто сделала отечественную экономику привлекательной для иностранных инвестиций. Несмотря на памятные социальные волнения, ведущие европейские промышленники и банкиры — Нобель, Симменс, Крупп, Шуккерт, Ротшильды, Тиссен, Даймлер, компания Lloyd, банк Societe Generale, бельгийские и голландские транспортники и корабелы и т.д. стали тогда переносить к нам из разных стран свои головные предприятия и штаб-квартиры.

Конечно, Российская Империя была куда обширнее нынешней Федерации. В ней, кроме Москвы, Питера и Нижнего, были такие форварды, как Хельсинки, Варшава, Киев, Одесса, Харьков, Баку, Ревель, Рига. Но сути дела это не меняет: в пресловутом 1913 году отчизна была на пороге превращения в главный мотор панъевропейского прогресса. Вот что мы потеряли в огне Первой мировой и Гражданской и муках большевистских экспериментов.

Несмотря на утраты, теперь мы располагаем не меньшим числом ведущих современных центров не хуже старых — Новосибирск, Челябинск, Екатеринбург, Казань, Калининград, Омск, Томск, Иркутск, Владивосток, Хабаровск, Архангельск, Петрозаводск, Мурманск, Ростов, Саратов, Самара, Тюмень, Пермь и проч. И опять картина повторяется. К нам стремятся флагманы передового («умного») евроантлантического бизнеса. Количество их предложений оставляет далеко позади сырьевой сектор и неоднозначные успехи сборки — автомобилей и бытовой техники — и остальных ТНП.

Некоторые — Microsoft, Intel, Sun, Motorola, Nokia, Boeing— уже давно разрабатывают и/или производят свои интеллектуальные продукты в России. Другие — их еще больше — хотели бы перебазировать к нам свои научно-технические подразделения и линии. НР, Siemens, Unilever, Schindler, Photronics, Sysko Systems, Indesit, Electrolux, Biplast, Nilsson, Bosch, Sest, Georg Fischer, RBL, Европейское аэрокосмическое агентство идут со своими технологиями за нашими мозгами и творчеством.

Перед Россией вновь открылась реальная перспектива выдвинуться в лидеры мирового развития, даже не привязывая всех к своим энергоресурсам. Это не гипербола. Технологии не живут без универсальных (целостных, фундаментальных) знаний. Насколько узко понимаемый прагматизм изжил себя, показывает острейшая дискуссия вокруг школьного образования, развернувшаяся во Франции. Проблемой стало даже преподавание родного языка (при нарочито трепетном отношении к нему многих поколений!), не говоря об истории и иных тонких материях.

Недаром лучшие французские умы уже несколько десятилетий пишут, что главным ресурсом грядущего будут творчество, образование, культура как парадигмальные качества. Способность же производить их в национальном масштабе (на родине или за рубежом) сохранили в евроатлантической цивилизации только русские. А поскольку такие умения важнее технологий, то мы и обладаем сейчас основным конкурентным преимуществом.

Вторично за сто лет упустить свою удачу было бы преступно. Если мы пробросаем свой козырь, то им вскоре сыграет Китай, а возможно и Индия. Первый быстро набирается соответствующих навыков. У второй их не меньше нашего, но ее потенции пока сдерживает избыточно жесткая социальная стратификация: коли ей удастся правиться с этой проблемой, то она легко нас обойдет, ежели мы сейчас же не уйдем в резкий отрыв. Но Индия еще может быть и обратит свои эвентуальные достижения к общей пользе. А вот Китай все заберет под себя и повернет против «белой» цивилизации.

Что позволяет мне столь категорично закреплять за нашей страной выданные выше характеристики? И оптимистично смотреть в будущее при условии правильного выбора пути? Европейская и парадигмальная идентичности России имеют четкие эмпирические опоры.

Исторически Россия воспринималась собою и другими как североевропейская нация. Русским князьям лишь около ста лет было недосуг размышлять об этом, но до конца XIII и начиная с конца XIV вв. они рассматривали себя только так. И передали эту традицию потомкам. Так же к стране относились и писатели, и иноземные монархи и народы. Пушкин, например, именовал Российскую империю Гипербореей. А Кюстин язвил ее (оставим противоречия и извращения его творчества за скобками) именно потому, что не сомневался в ее европейской природе. Азиатские же компании, в отличие от западных, и сейчас не спешат к нам со своими технологиями, видя в нас часть Запада.

Как и иные европейские нации (Великие Географические Открытия были продуктом поиска западного пути на Восток — в Индию), мы расширяли свое влияние, главным образом, на юг и восток. Другое дело, что у нас было неизмеримо больше возможностей для континентальных приращений, чем у остальных.

Русские казаки были сродни не только пограничным ватагам в Персии, Арабском Халифате, Турции или византийским акритам, но и их аналогам в Литве и Польше, да и фронтирьерам западных королевств. А казачьи методы культуртрегерства и освоения новых пространств «на службе Его Величества» на Кавказе, в Сибири, Поволжье, на Урале, в Средней Азии и на Дальнем Востоке слишком уж напоминают манеры конкистадоров в Латинской Америке, пиратов Карибского моря, да и средневековых рыцарских орденов в Восточной Европе, Прибалтике и на Ближнем Востоке.

Впервые объявили Россию восточным порождением славянофилы: братья Аксаковы, Даль и прочие. Ибо согласно их мифологии спасение Европы должно было непременно последовать с Востока. Они-то и навязали свои заблуждения отечественной и зарубежным элитам. Евразийство же и вовсе есть продукт западников, оказавшихся в эмиграции и разочаровавшихся там в европейской культуре. Сочинения Савицкого, Трубецкого и Флоровского доказывают, что я ничего не преувеличиваю. Парадоксально, но из обеих утопий, сданных в архив, сознание многих современников по всему миру бережно хранит почему-то одну «восточную» девиацию. Наконец, «евразийская» демагогия Дугина маскирует всего-навсего изоляционистский экстремизм.

Среди излюбленных аргументов западных критиков «восточного» характера России одно из центральных мест занимает обвинение в ее участии в разделах Польши. Якобы, это есть яркое проявление нашей «чуждости» европейскому миру.

При этом как-то забывают, что борьба за «польское наследство» была делом России не больше, чем Пруссии и Австро-Венгрии. На всех трех тронах тогда сидели буквально кузены и кузины. Выходит, рвать Речь Посполитую на части было на протяжении нескольких поколений любимой внутрисемейной «забавой» немецких принцев. Называть их чохом восточными сатрапами ни у кого не поворачивается язык. Значит, и не в лучших своих проявлениях Россия всего лишь следовала общеевропейским тенденциям.

Итак, чтобы выстроить продуктивную стратегию развития России, необходимо отрешиться от изживших себя заблуждений. Убедившись же в европейской природе страны, легко определить ее специфику в рамках евроатлантической цивилизации.

Если западноевропейцев всегда больше увлекали технологии, то русских — размышления на универсальные темы, теоретизирование, выработка парадигмальных знаний. Для таких наших пристрастий имеются солидные прозаические причины.

Во-первых, адепты фундаментальных исканий имели больше шансов сохраниться в многократные периоды лихолетий: поживиться у них было нечем, а угонять их, как то регулярно случалось с уникальными ремесленниками, в полон не имело практического смысла. Во-вторых, сами просторы формировали на Руси глобальное мировоззрение. В-третьих, последнее качество многократно усилила идеология Третьего Рима, внесшая в русское сознание понятие его вселенской ответственности.

В ХХ в. все парадигмальные открытия в гуманитарной сфере были совершены соотечественниками: теория ноосферы Вернадского (хотя сам термин был предложен французом Леруа), ностратическая языковая теория Иллича-Свитыча, новая индо-европеистика Иванова и Гамкрелидзе, расшифровка Кнорозовым письменности майя в отсутствие билингв. Всем известны фундаментальные достижения Дубны и Новосибирского Академгородка (о свойствах «темной» материи/энергии, например). Математики заметили, что у иностранцев, приезжающих к нам на обучение, через несколько месяцев просыпается теоретическое мышление. И наоборот, у наших выпускников, стажирующихся на Западе, оно скоро пропадает.

Специальную российскую приверженность творчеству подтверждает сравнительный анализ трудовых мотиваций по результатам общенациональных опросов, проведенных несколько лет назад. Если в США на первом месте среди стимулов к деятельности стоят деньги, на втором карьера, а в Западной Европе лидирует та же пара, но в обратном порядке, то в России список открывают привлекательность творческого элемента в работе, возможность применения в ее ходе полученных знаний, перспективы профессионального роста, отношения на работе, а деньги и карьера делят пятую-шестую позиции. Стоит ли удивляться, что у нас, как правило, хорошо получаются: штучный интеллектуальный и промышленный продукт, уникальные технологии и образцы, да малые серии?

У нас не выходит выпускать типовые автомобили: монотонно, а потому неинтересно. Зато процветают десятки ателье по производству уникальных лимузинов стоимостью от 3 до 15 млн. долларов: они завалены иностранными заказами на годы вперед (максимальная мощность каждой мастерской — вокруг десятка машин в год). Тут сплошной эксклюзив: и форма, и инженерные решения, и техника, и детали, и работа. Из той же истории недавно возрожденная и представленная на авто салоне в Женеве модель Руссо-Балт, которую планируют выпускать до сотни в год.

По той же причине мы создаем отличные летательные аппараты. Что по достоинству оценено в новом совместном с ЕС и Израилем проекте военно-транспортного вертолета следующего поколения: Россия разработала аэродинамику, дизайн, современные конструкторские решения и конструктивные материалы, общие технические качества, летные характеристики. И еще сформировала заказ на электронику и двигатели, исполнение которого взяли на себя наши партнеры. О том, что проект строительства европейского исследовательского термоядерного реактора стал возможен лишь благодаря нашему участию, я уж и не говорю.

Что касается столь инновационной сферы, как биотехнологии, то Гленн Швайцер, директор департамента Центральной Европы и Евразии Национального совета исследований США недавно высказался в том смысле, что у нас есть отличные НИИ (!), на основе которых нам следует их развивать. Значит, и с системой РАН надо быть осторожнее.

Наконец, Европа и Америка прекрасно понимают, что Россия им ближе, чем Индия и Дальний Восток. Так что интерес к нашей стране западного интеллектуального бизнеса далеко не случаен.

Важнейшая опасность заключена в архаических взглядах на приоритеты современного мира, поскольку в русском сознании глубоко заложено требование к власти неуклонно наращивать могущество державы. Когда Иван Грозный возводил свой род к Августам, им руководила связь имени с понятиями «увеличения, расширения», дающими власти «величие и сакральность».

С начала «собирания земель» после татарского нашествия качество правителя оценивалось по его способности обеспечить физическое приращение владений. Потому-то так по-разному оценивают у нас территориальные утраты в результате деятельности Горбачева и Ельцина, с одной стороны, и Милошевича — с другой. Тот по факту потерял все, но в драке, а эти — «отдали сами».

Полезны ли такие стереотипы ныне? Нет, я против разбазаривания наследия, будь то Калининград, Курилы или граница по Амуру. Кстати, если японцы боятся потерять лицо, упрямо требуя четыре острова безо всяких на то оснований, нам есть, что им ответить в их же стиле, опираясь на свою традицию.

Но что случилось, то случилось. Зачем возвращать пространство, когда современные развитые экономики борются за время, а именно, скорость оборота технологических циклов? К чему стремиться к прямому политическому контролю там, где от него добровольно отказались, когда теперь есть более эффективные способы обеспечения своих интересов через бизнес и интеллект? Ладно, когда можно списать ажиотаж на занозы империи.

Впрочем, о какой империи мы говорим? Ведь главное в ней не внешние признаки (незавершенность границ и т.п.), а содержательные. Они же вытекают из руководящей ею идеи ответственности: она дает своим подданным и сателлитам мир, порядок и благоденствие под своей рукой. Поэтому, за исключением военной, полицейской и фискальной функций (они необходимы, чтобы защищать) и требования уважения своего статуса, империя не навязывает никому никакой идеологии и институтов.

Римская, Британская, Российская империи империями были. США в период «холодной войны» были империей, ибо соблюдали все названные правила. А вот СССР империей не был. Он бредил химерами то мировой республики Советов («до основанья, а затем»: тут не до ответственности), то «осажденной крепости» и противостояния, то неполноценности («догнать и перегнать»). И насаждал идеологию и институты. Прямо как теперь Америка: да и защиты от нее уже не дождешься. Империи себя так не ведут.

Итак, империй в современном мире не осталось. На Руси же последняя кончилась сто лет назад. Выходит, даже Абхазия с Осетией сегодня — другая история.

Хочется вернуть себе имперскую стать? Отлично! Надо осознать, в чем, здесь и сейчас, состоит наша  ответственность перед миром и взвалить ее на себя. Только не надо думать, что империя — манна небесная. Это тяжкая повинность.

Пока же Россия погрязла в еще худшей ситуации — борьбе за наследие Древней Руси. Словно опрокинулась из нынешнего века на четыреста с лишком лет обратно. Подобно Польше и Литве, устремившимся за тем же призраком. Никого не беспокоит, как мы выглядим в такой компании, объединенной пустым порывом отхватить полномочия и куски Украины и Белоруссии. Не говоря уж, что дали втянуть себя в чужую игру.

И все глубже вязнем в паранойе неизбывного якобы существования в «кольце врагов». Упорно коснеем в наших фобиях, превращая их в травмы, несовместимые с жизнью.

Мы делаем это вместо того, чтобы излечиться от фобий и утвердить свой авторитет, предложив адекватное видение и варианты солидарных ответов на реальные вызовы современности. Тем более, что перед всей евроатлантической цивилизацией возникли совсем не шуточные угрозы.

Старая китайская стратагема гласит: «Если в соседнем народе есть хоть один большой мудрец, это большая беда для нашей страны». Несмотря на древность, она вовсе не устарела. Значит, Россия с ее парадигмальными качествами Китай не устраивает. 12 млрд. долларов прямых инвестиций до 2020 г. — насмешка при 60 млрд. полученных Китаем только в 2005 году. И вложены они будут не в то, что необходимо нам в долгосрочной перспективе.

Мы радуемся, что подписали с Пекином договор о границе. Но его срок — 20 лет. В нем предусмотрена пролонгация? История наших отношений позволяет  предположить, что она может и не стать автоматической. Тем более, что более обширные запросы китайцев никуда не делись. А они никогда ничего не забывают навсегда.

Один высокопоставленный сотрудник российского Совета Безопасности, почти три десятилетия отработавший в Поднебесной на дипломатической службе, так определяет настроения тамошней военной элиты: «Поодиночке ни Россия, ни Китай не одолеют США, давайте справимся с ними вместе». Хорошо, свалили мы совместно Америку. Что дальше? У соседа 1,5 млрд. граждан уже теперь. У нас — на порядок меньше. Надо доказывать, кто будет следующим?

Тут и возникает вопрос: зачем Пекин покупает русские самолеты лишь при условии не только передачи ему технологии, но и одновременной поставкой с каждой машиной трех (!) запасных двигателей, если он не предполагает некогда вступить с нами в вооруженный конфликт? Ведь движки мы выпускаем очень высокого качества, а на редчайший случай полной поломки, чтобы не ждать изготовления и привоза нового, достаточно иметь в запасе один мотор.

Поэтому и поставляя туда продукцию энергетики и строя там атомные станции (бизнес есть бизнес), нельзя отвлекаться о того, что будут питать все эти мощности. А изучение русского языка в армии и полиции, и совсем не только в пограничных областях? Есть отчего почуять опасность!

Но вызов брошен не нам одним. Китай привлек за четверть века более триллиона долларов прямых инвестиций из Америки, Японии и Европы. Привязал к себе Запад через ширпотреб и электронику. Он цепко держит «первый мир» за кошелек. Плюс «пятая колонна» хуацяо, заодно с которой он уже тянется и к его горлу. Попытки купить нефтяную компанию в США и капризы по цене британского Ровера весьма красноречивы.

При этом, страна остается закрытой почти полностью. Ее цели нигде достаточно ясно не сформулированы. А это заставляет вспомнить об идеологии Поднебесной. Согласно которой лишь китайцы имеют санкцию Неба на управление миром, который должен стать провинцией метрополии (отсюда и легкость адаптации к марксистскому интернационализму) с центром в Пекине. И буде они достигнут такого положения, то ничем не станут помогать европейцам.

Ведь согласно традиции Китая христиане суть существа низшего порядка. Во-первых, дальневосточная цивилизация сохранила утраченное евроатлантической исконное представление о времени, где прошлое, настоящее и будущее неразрывно связаны и перманентно меняются местами в обе стороны. Во-вторых, авраамическая традиция считает, что Бог не может быть подчинен воле человека. Китаец же, наоборот, широко пользуется в этих целях магией, ибо его боги – просто бывшие люди. Так если он мнит себя выше божества (оттого так органично в его жизнь вписался официальный атеизм), то как он может уважать  тех, кто лишил себя такой радости?

Ясно, что удел «белого человека» в глазах ханьца — подчинение более высокоорганизованному «желтому». Итак, мы с Западом ходим под одним дамокловым мечом.

Чтобы реализовать свой потенциал лидерства, русскому обществу надо выполнить несколько кондиций. Все сейчас зациклены на материальной стороне дела. Но жизнь доказала, что не бытие определяет сознание, а прямо наоборот. Поэтому я сконцентрируюсь в идеальной сфере: комплексов, заблуждений и фобий, от которых стоить решительно и стремительно уйти.

Во-первых, мы вышли из прошлого столетия не проигравшими, а победителями. Русские — самая успешная нация ХХ века. За последние 60 лет мы сумели одолеть два тоталитаризма: гитлеровский и свой собственный. В первом случае у нас были серьезные союзники. Во втором — справились в одиночку. Такого же в истории не удавалось вообще никому. Что принципиально: европейская традиция признает главной викторию над самим собой.

Заодно мы всем подарили свободу. Из стран ЦВЕ только Польша может предъявить «Солидарность». Остальные же получили волю с согласия Кремля. Впрочем, и Варшаве не следует забывать о роли не только Ватикана, но и консультаций Ярузельского с ЦК КПСС. Бывшим республикам СССР: без мощной поддержки «своих» и столичных русских никакие народные фронты никогда бы ничего не достигли. Наконец, Западу: мы его избавили от самой тяжелой зависимости — от собственного страха.

Эксклюзивное авторство России во всех случаях доказано тем, что мир оказался не готов к такому повороту событий. И пребывает в растерянности до сих пор: чем еще объяснить, что Запад не реализовал ни одного успешного масштабного проекта за истекшие 15 лет — ни в Афганистане, ни в Ираке, ни в Палестине, ни в СНГ (все близкие ему режимы разваливаются), ни в Кипрском или Балканском урегулировании, ни в Гаагском трибунале; буксует Конституция ЕС, не выстроены отношения между его старыми и новыми членами, упущены процессы в Латинской Америке …

Раз свобода — наша заслуга, то мы никому ничего не должны. Хватит посыпать голову пеплом. Если кто-то считает, что в советский период у него было создано что-то бесполезное, пусть отдаст это нам. Естественно, как ненужную вещь, бесплатно. А уж русский бизнес к чему-нибудь это обязательно наладит.

Во-вторых, довольно играть «в догонялки» с т.н. развитыми экономиками. Уже само данное их определение сомнительно, поскольку их пользователи стали вымирать раньше и стремительнее того, как в демографический провал свалилась Россия. Пора осознать свою ответственность перед евроатлантической цивилизацией и восстанавливать, коли того так хочется, статус мировой державы на парадигмальной основе.

Давайте поймем, что Россия и Запад объективно нужны друг другу. Елико же тамошние технологии без наших фундаментальных находок невозможны, то, если это кого-то греет, мы ему даже больше, чем он нам. Мы в состоянии привязать его прочнее, чем его держит Китай. Ведь нити ума и сердца соединяют крепче.

Но тогда нужно прекратить реформировать наши науку и образование по американскому образцу. Если мы перестанем давать широкую базу и производить теоретические знания, то скоро неоткуда будет родиться и технологиям в евроатлантической цивилизации. И она погибнет. Наоборот, сохранив нашу специфику, мы, помимо мировой проблемы, решим и свою. Нет ничего фантастического в том, чтобы обучать у нас европейцев и американцев по методикам наших традиционных научных школ, и обязательно на русском языке. Когда мир начнет думать и говорить по-русски, это и будет самое надежное влияние. Вот вам и лидерство!

Проникшись пониманием реализма нашей ведущей роли, важно не впасть в пошлое менторство. Говорить с миром в снисходительно-высокомерной манере контрпродуктивно.

В-третьих, следует истребить из нашего массового сознания исторические химеры. Перестать зомбировать себя будто бы извечной агрессивностью Запада по отношению к нашей стране. Западные нации куда больше воевали промеж себя, чем с Русью, Московией, Российской империей и СССР.

Прекратить лелеять психологию жертвы: якобы Россия всегда ставила интересы других выше собственных. Чем это мы поступались, дерясь за масштабные территории в XVII-XVIII веках (да и ранее)? Императоры Александр и Николай после победы над Наполеоном 42 года делали в Европе, что хотели. Даже несмотря на ухищрения Австрии. А сколько диктовал СССР после Второй мировой всему свету? Все было очень прагматично. Были и периоды сдачи позиций, так у кого их не было? Тем и велик человек и народ, если умеет и проигрыши оборачивать в свою пользу. Например, неудачу в Крымской войне — в Великую Реформу.

Пока мы привержены суицидарному синдрому, не будем возмущаться, что на Западе нас периодически требуют к ответу или с серьезным видом рисуют картины нашего жалкого либо апокалиптического настоящего и будущего. Если мы такие слабонервные, то почему бы нас еще больше не закомплексовать? Обычная игра в «два следователя». Ведь потом всегда выступает европейский или американский политгранд в успокоительной интонации. И наши деятели бегут к нему искать утешения. Так проще манипулировать.

В-четвертых, должно принять, что никто не настроен в рамках евроатлантической цивилизации против нас специально. Западная оторопь перед Россией вызвана несколькими достаточно простыми обстоятельствами.

Первое. Мир до сих пор не может придти в себя оттого, что мы разрушили биполярную систему. Он обижается на нас, потому что в прежней системе жить ему было проще. Второе. Мы ноем там, где надо ликовать. Оба фактора имеют прямое отношение к западным страхам по поводу нашей непредсказуемости. Либо разговорам о «загадочной русской душе»: кому что нравится. В самом деле, как понимать, что мы сначала победили, расставшись с коммунизмом, уяснение чего и так очень трудно дается западному сознанию, потом добровольно отдали свою победу другим, а сейчас еще и скулим о своем «поражении»? И чего ждать дальше? Третье. Вновь обретя голос, мы попали в нормальную конкурентную среду. Гордиться надо, что России предъявляют высокий счет. Стали воспринимать всерьез: «кому много дано, с того много и спросится». А мы опять горюем. Доколе ж мы будем испытывать терпение Божие?! И надоедать партнерам своим унынием?

Время перестать быть реактивными в дурном смысле слова. В мире нет (разве на небесах?) центра, где принимаются окончательные решения по какому-то или чьему-либо поводу. Да если бы он и был, то такого вердикта о Руси-Матушке никто не выносил. Мы сами своей приверженностью пустым фантазиям о себе и вытекающей из нее виктимной модели толкаем партнеров к худшим сценариям.

Следом встает вопрос о формах взаимодействия России и Запада. И о предпочтительных партнерах и сферах сотрудничества, ибо свои тяжелые проблемы есть и там. Внешне традиционная для индоевропейцев экспансия продолжается. Западные нации материально живут лучше всех. Контролируют большую часть мировой экономики. Проводят военные операции, где считают нужным.

Но в ЕС налицо глубокий кризис идентичности. В тексте его Конституции не нашлось места для признания традиционных европейских культурных и религиозных ценностей. Из-за этого Польша потребовала создать новый Конституционный Договор. Ее поддержали председательствовавшая на тот момент в ЕС Германия, подготовившая этот вопрос, и сменившая ее Португалия, организовавшая проведение плана в жизнь. Но у нового процесса, как и прежнего, хватает подводных камней, способных пустить его на дно.

Ведущие страны континента — Германия и Франция — сталкиваются со все более тупиковыми социальными ситуациями. Демографический провал титульных народов сопровождается иммиграционным валом из Азии и Африки, который сложившиеся интеграционные механизмы из-за лежащих в их основе шаблонов (разработанных для иных целей) не успевают переварить. В результате меняется не просто этнорелигиозный состав населения, но возникают и новые конфликты. В ЕС уговаривают сами себя, что надо готовиться к тому, что исторические европейцы будут жить на своей земле в совсем другой Европе, имея статус национального, культурного, религиозного и, возможно, языкового меньшинства. Такой фатализм и обреченность, основанные на экономоцентризме, демонстрируют негативную энергетику западноевропейских наций и самого проекта в целом. Если они не будут преодолены, они похоронят европейский проект.

Брюссельская бюрократия предлагает неуклюжие модели для Балкан, а вновь принятых членов Союза стремится выстричь под одну гребенку, забывая, что избыточная стандартизация ведет к гибели любое сообщество. Популяризация гомосексуализма и однополых браков достигла столь угрожающих масштабов, что Папа Бенедикт XVI вынужден был напомнить, что традиционная семья выше свободы выбора, а любовь важнее секса.

И хотя Россия, согласно ведущим мировым тенденциям, должна стремиться к объединению с Евросоюзом, не очень понятно, на каких основаниях это делать. Ведь при торжестве релятивизма в Европе всякие ценности превращаются в полную фикцию. А без общей нравственной основы прочное единство нереально. Очевидно, пока разумнее развивать масштабные энергетические, интеллектуальные и креативные проекты и договариваться на выгодных условиях в иных важных для нас областях, не подгоняя полную интеграцию. Отдельный сюжет здесь — диверсификация взаимодействия со странами ЦВЕ на базе наших высоких технологий.

Трансформируясь из военно-политического блока в ведущую организацию безопасности, НАТО утратила львиную долю своей боевитости, что и доказала своим расколом по Ираку. На первый взгляд, соблазнительно предложить блоку с вступлением России замкнуть пояс безопасности в северной четверти земного шара.

Однако, если реакция на нашу движение навстречу будет намекать, что нам вступление в организацию важнее, чем Западу, то и тут не стоило бы проявлять излишнюю резвость. Пусть заявка лежит — это даст нашей стране моральное преимущество — и ждет осознания, что заинтересованность тут куда как обоюдная.

К тому же создание такой конструкции увеличит количество энтропии за ее пределами и критически повысит давление энтропии на нее. Поскольку и нынешнее расширение НАТО и ЕС не учитывают этих эффектов, а значит, Запад неадекватно оценивает реальность, которая может начисто перечеркнуть его планы, может быть лучше воздержаться от внесистемных механических действий — чтобы оказаться в стороне от их вполне возможных трагических последствий.

В такой обстановке стоит внимательнее присмотреться к расширению отношений с США, пока они еще сохраняют свое положение. Тяжкие внутренние проблемы есть и у них. Но они стали остро чувствовать вызовы их интересам, исходящие от Китая. В частности, транспортным коридорам в АТР, отчего они решили перебросить основные силы своих ВМС в Тихий океан. Углубление сотрудничества с Вашингтоном оптимизирует и решение вопросов с НАТО и выстроит баланс с Китаем.

Схема и направление действий в общих чертах ясны и банальны: не класть все яйца в одну корзину. Иначе никуда не деться от однобокой зависимости от любого партнера.

Начать следует с восстановления морального духа. Уныние должен сменить кураж. Давайте поймем хотя бы, что тема «сырьевого придатка» ныне — не более, чем фантомные боли. Труба имеет два конца. И сейчас больше потребитель зависит от производителя, чем наоборот. Запад, кстати, это прекрасно осознает.

Так же надо перенастроить себя и по остальным направлениям. России по силам стать ведущей интеллектуальной и креативной державой. Выступить одним из коренников в построении глобальных информационных, транспортных и энергетических сетей.

Для этого предстоит уйти от идеологии антагонистических противоречий русских и западных интересов. Переформулировать наше отношение к США. Вспомнить, какой вклад мы внесли в освоение Америки. Что ее процветание — и наш продукт. Что 3/4 конгрессменов, 2/3 сенаторов и половина губернаторов имеют в поколении отцов и/или дедов русские корни. В Штатах не просто живет наша диаспора. В огромной степени американская, как и израильская нация — наши потомки. И если «детям» свойственно бросать «отцам» колкости в СМИ, аналитике и официозе, то в ответ надлежит проявлять мудрость, а не впадать в неврозы.

Да, если США не перестанут совершать роковые ошибки, они утратят свою роль в мире. Но, ради самих себя, мы не должны помогать им упасть. Обрушение необеспеченного ничем долларового (в сотни триллионов!) навеса над мировой экономикой похоронит под собой Россию в первую очередь. В наших интересах обеспечить мягкий переход из этой катастрофической ситуации в более сбалансированное глобальное состояние.

Перевод основных сил ВМС США на Тихий океан создает для Америки острую проблему их базирования. На Окинаве традиционно не желают видеть атомный флот. Против возвращения на Филиппины выступает Индонезия. Сингапур рад бы принять, да мешает Малайзия. На оставленную нами базу Камрань во Вьетнаме можно будет зайти только тогда, когда там забудут американский напалм и химию. Россия могла бы спасти ситуацию, предложив общее базирование ВМФ и ВМС на нашем Дальнем Востоке. Естественно, без спешки, в обмен на стратегический союз, включая совместное патрулирование и ответственность в зоне Тихого океана, доступ наших науки и бизнеса к американским рынкам и технологиям и т.д. Визит кораблей ТОФ на Гуам создает этому добрый фон.

Упрочению связей послужили бы нитки энергопроводов в США через Мурманск и Аляску. Вместо игры ума на тему группы БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай) — их экономики наиболее динамичны, но тесные отношения Индии и Китая после 3,5 тысяч лет конфликта весьма проблематичны — уместно реализовать организацию сотрудничества РАБИ (Россия, Америка, Бразилия, Индия), где все имеют общую природу.

Вот тогда даже самые активные продажи в Китай продукции энергопереработки и самой современной военной техники не будут представлять для нашей страны никакой угрозы в XXI веке. Наоборот, их прогресс можно будет только приветствовать.

Параллельно предстоит совершить стратегический поворот к науке, образованию, культуре, медицине, как наиболее перспективным точкам роста отечества в ближайшие десятилетия. Сохранить парадигмальный характер создаваемых и получаемых в этих областях знаний. Подойти к вложениям в эти направления не как к точкам чистых затрат, а как к социальным инвестициям (для которых не потребуется даже распечатывать Стабилизационный фонд). Все это вместе взятое обеспечит наше лидерство в современном мире.

Транспортное сердце мира

Россия приступила к новому этапу модернизации своей транспортной сети в тот момент, когда мир вплотную подошел к решению проблемы создания многопрофильных транснациональных транспортных узлов. Общеевропейский логистический центр уже существует в треугольнике Париж-Франкфурт-Брюссель. Аналогичные структуры формируются в АТР и ЮВА. Со своей стороны ту же цель преследует организация многофункциональных авиахабов.

Для нашей страны вектор современного транспортного прогресса представляет двоякий интерес. Во-первых, модернизация транспортной сети предполагает ее диверсификацию, что крайне необходимо само по себе. Во-вторых, географическое положение России предназначило ей быть лидером этого процесса.

На базе уже складывающегося транспортного коридора Дальний Восток–Санкт-Петербург нужно превратить Россию в центральный мировой логистический узел на пересечении вновь проложенных магистралей в направлениях Восток-Запад и Север-Юг. В этих целях необходимо, прежде всего, дополнить концентрацию авиахаба, железнодорожных, автомобильных, морских, речных путей и продуктопроводов в питерском регионе, с их выходом на Северную Европу, мощным авиа(хаб)-авто-железнодорожно-речным-морским центром логистики, ориентированным на Ближний Восток, Турцию, Балканы, юг Центральной и Южную Европу, Северную Африку на базе Ростовско-Таганрогского (с ответвлением на Новороссийск) комплекса, расположенного вблизи Черноморского трубопроводного терминала. Для этого требуется насытить и закольцевать Ростовско-Таганрогско-Новороссийский экономический район развитой транспортной инфраструктурой и полным веером решений социальных проблем и предоставления услуг гражданам.

По той же схеме (но без хаба) в авиа-авто-ж/д-трубопроводно-морские центры следует превратить Владивосток и Мурманск с ориентацией на Японию, ЮВА, АТР, западное побережье США и Канады, Центральную (Мексика, Никарагуа) и запад Латинской (Чили, Перу, Колумбия, Эквадор) Америки и Скандинавию плюс восточное побережье США и Канады, Кубу, восток Латинской Америки (Венесуэла, Бразилия, Аргентина) соответственно. Нужно проложить и/или развить прямые железнодорожные и автомобильные трассы на Мурманск и Ростов от Екатеринбурга и одного из узловых городов Поволжья соответственно, минуя Москву и Петербург. Наряду с этим надо развивать по всем направлениям дублера Мурманска, наши традиционные северные ворота — Архангельск, и изучить целесообразность прокладывания еще одного диверсифицированного транспортного коридора с Крайнего Востока на Крайний Запад по маршруту Чукотка-Аляска-Канада-США.

Кроме того, надо планировать развитие в крупные центры авиа-авто-железнодорожной логистики узловых станций Транссиба за счет прокладки и достройки от них веток и автодорог в меридиональном направлении к промышленным и портовым городам Севера (что послужит освоению, закреплению и прогрессу территорий Сибири и Дальнего Востока), дополнив их, в меру необходимости, модернизацией трасс по северным рекам, а также строительством или обновлением авто- и ж/д ответвлений в Среднюю Азию.

Сокращая транспортное плечо в направлении Южной Азии (Индия, Иран, Ирак, Пакистан, Афганистан), Залива, Аравии и Африки в аналогичный центр, ориентированный преимущественно на рост поставок из России, а также транзита из Скандинавии и Финляндии, Прибалтики, Белоруссии, как минимум, ряда стран ЦВЕ и частично США, Канады (через Мурманск), Украины, Средней Азии и Казахстана, при необходимости спрямляя авто- и железнодорожные коммуникации, предстоит превратить Астрахань, включая ее речное и морское пароходства. Последнее потребует полной перестройки транспортной сети Ирана, а значит, даст выгодные внешние контракты и рабочие места в стране и за рубежом отечественному производителю. Реализация всех этих планов кардинально повысит геополитический статус России, превратит ее в транспортное сердце мира и сцементирует нашу территорию.

Наконец, предстоит соединить авто-, ж/д и авиапутями широтного направления населенные пункты на меридиональных трассах севера Европейской части России, Сибири и Дальнего Востока, а вдоль всех основных транспортных коридоров проложить grid-трассы (вычислительные сети) той же конфигурации: от Северной Америки и Скандинавии до Индии, Среднего и Ближнего Востока и от Китая, Японии и Кореи до Европы, Ближнего Востока и Африки. Потребуются инвестиции в строительство автодорог, параллельных федеральным и региональным трассам, находящимся в плачевном состоянии, и, кроме того, для соединения тех населенных пунктов в провинции, круглогодичное сообщение между которыми пока отсутствует.

Миссия России

Ближайшее и последующие десятилетия должны стать русскими. Для этого есть все то, что часто было бесполезно на индустриальной стадии, но крайне необходимо именно для успешной экономики знаний: богатая и разнообразная многонациональная культурная традиция, широкое понимание творчества, универсальные знания и образование. Космизм культуры, как сознание ответственности за состояние мира, и производное отсюда представление о национальной миссии. Менее, чем на Западе, угнетенный заземленным утилитаризмом духовный и нравственный ресурс. Натренированное историей умение выходить из провала и основанный на этом запас оптимистической самооценки.

Мы были созданы пограничным европейским народом. Подобно испанцам, итальянцам и грекам, с которыми мы относительно легко находим общий язык, ибо они тоже противостояли кочевникам. Или англичанам, с которыми нас около тысячелетия объединяет особо пристальный взаимный интерес.

Пограничная служба, как защитная функция, есть служение во спасение. Именно это качество искони одухотворяло русский характер и его православную веру. Его укорененность в нашей культуре и менталитете доказывает нашу европейскую стать.

Сейчас снова его время: европейская традиция на грани выживания. Следовать нашей миссии мы теперь можем без жертв во имя великой идеи. Построить передовую экономику знаний и дать в ней людям высокий уровень жизни, заинтересовать на этой базе США в союзе с Россией, а не с Китаем, глубоко познакомить западную церковь с духовной традицией православия — наш собственный интерес.

Евроатлантическая цивилизация нам не враждебна. Россия — изначально ее неотъемлемая часть. Наши противоречия стандартны для одного типа развития. Но тяжело подорванная духовная энергия Запада породила у него стойкую аллергию на любое идущее извне мессианство. Нам, русским, надо сосредоточиться не на обсуждении его трудностей, которое стоит вести исключительно со спокойным участием, а эффективно решать наши внутренние проблемы. Не реформировать науку и образование по американскому образцу. Сохранять их фундаментальный характер. Не заимствовать релятивизм. Соблюдать нравственную идентичность, воссоединять расколотое православие. Исполнять свою миссию, выходить в флагманы родной цивилизации, регенерировать ее позитивный психологический заряд, оптимизировать информацию о нас предстоит кропотливым трудом на благо каждого своего гражданина. Ставить не на лозунги, а на свой успешный пример.

Нам надо создать и профинансировать, включая всю необходимую для нее инфраструктуру, программу привлечения на обучение в наших ВУЗах, на русском языке и по нашим программам, студентов из Западной Европы и Америки. Связать через нашу территорию Север и Юг, Запад и Восток единой транспортной сетью. Проложить параллельные ей вычислительные сети.

Когда мир будет говорить и думать (то есть описывать и понимать окружающую действительность) по-русски, когда подавляющий объем его парадигмальных знаний и технологий будет создаваться у нас, когда проложенные нами транспортные коридоры станут для него основными, когда суперкомпьютеры Европы, Америки и Азии свяжут наши grid-трассы, все это и обеспечит России положение бесспорного лидера наступившего века.

Задача ближайших лет — выработать консолидированными усилиями России(и тех, кто готов поддержать нас в ЕС и СНГ), Америки, вероятно Бразилии и Индии, единую стратегию преодоления общих угроз и найти, опираясь на экономику знаний, средний путь развития — между ведущей к безволию комфорта экономикой потребления и административно задавленным рынком постсоветского пространства. Наша страна должна активнее обустраивать собственную жизнь и конструктивнее работать с окружающим ее информационным полем.

Обеспечение единства, равномерного развития и процветания страны и гражданского общества требует выбраться из демографической ямы. Мировой опыт говорит, что материальные стимулы не играют здесь решающей роли. Главное — исправить инфантильную психологическую установку, где смыслом жизни считается непрерывное наслаждение, а ребенок есть ему помеха, на верную, где дети суть базовый показатель качественного роста и благополучия родителей и семьи и исполнения ими своего предназначения.

^[1] Данная статья представляет собой сокращенный вариант главы учебника «Мировая политика» под ред. С.В.Кортунова, готовящегося к выходу в Издательском доме ГУ-ВШЭ.

^[2] Есть мнение, что это произошло намного раньше — 5,5 млн. лет назад, но я придерживаюсь консервативной точки зрения.