Исламский экстремизм и политика России

В последнее время на Западе стало модно проводить аналогию между мировым исламом начала XXI века и мировым коммунизмом начала XX века: дескать, мировой ислам пытается решить те же задачи по защите социальной справедливости в мире. Журналистами запущены в оборот клише типа «зеленое знамя ислама», «мировой исламский интернационал» и т. д. Подобными метафорами увлеклись, к сожалению, и серьезные политики. В своей книге «Победа без войны» бывший президент США Р.Никсон писал: «в мусульманском мире от Марокко до Индонезии на смену коммунизму как главному инструменту насильственных перемен пришел исламский фундаментализм». ¹

Другой крайней версией является представление, что исламский фундаментализм как понятие «вброшен» в общественное сознание спецслужбами Запада в целях дискредитации исламского мира и реализации его корыстных интересов. Как подчеркивал Л.Шебаршин, «в мире не существует единого сплоченного и воинствующего ислама, но есть глобальные экономические и политические интересы США. Им и служит миф об исламском фундаментализме».²

Обе эти версии не выдерживают критики, но в целом создают весьма негативный образ ислама. Вместе с тем объективный анализ ситуации требует ответа на вопрос о том, почему в начале XXI века международный терроризм ассоциирует себя именно с исламом. И почему, если абсолютное большинство мусульман — не террористы, то абсолютное большинство террористов — мусульмане?

Реванш за унижение

Конечно, терроризм — это международное явление, не имеющее отношения ни к религии, ни к национальности. Террористам христианского происхождения не приходит, однако, в голову апеллировать к Евангелию и Деяниям Апостолов; в худшем случае они воспринимают мусульман как иное этноконфессиональное сообщество, как чужаков, как враждебное сообщество. А террористы исламского происхождения объявляют себя мусульманскими террористами, основывают свою деятельность на нормах ислама, апеллируют к ним, цитируя определенные аяты Корана, Сунны Пророка. И даже безобидное сочетание слов «Аллах Акбар» («Аллах велик») в их устах приобретает явный оттенок воинственного боевого клича.

Думается, что можно согласиться со следующим объяснением этого феномена, которое дает А.Гушер: «Безусловно, не следует демонизировать ислам как источник многих конфликтов современности… Если сегодня на первый план по своей масштабности и активности вышел терроризм, окрашенный в цвета ислама, это может означать лишь одно, а именно то, что в странах с преобладанием населения, исповедующего ислам, далеко не все в порядке, что они сталкиваются с такими большими трудностями, которые уже не в состоянии разрешить за счет внутренних материальных, духовных и других ресурсов. И в этих условиях экстремистские силы, не способные на открытую конкуренцию с более преуспевающей частью человечества, с развитыми странами и их союзниками — ни в экономике, ни в социальной, информационной и других сферах, тем более в военно-силовой, — стремятся компенсировать свои слабости доступными им средствами, т. е. методами террора, причем террора международного».³

Исследуя причины возникновения терроризма в исламском мире, знаток мирового ислама Б.Льюс пришел к выводу, что в основе этого явления лежит многолетнее унижение мусульманских стран, оказавшихся неспособными ответить на цивилизационный вызов Запада. «В течение XIX и XX веков преобладание Запада стало очевидным для всех. Запад вторгся во все аспекты жизни мусульманина — общественные, и что еще болезненнее, частные. Мусульманские модернизаторы-реформаторы или революционеры сконцентрировали усилия в трех главных областях: военной, экономической и политической. Полученные результаты были, мягко говоря, удручающими. Стремление к победе с помощью обновленных вооруженных сил привело к серии унизительных поражений. Стремление к экономическому процветанию принесло некоторым странам нищету и коррупцию в экономике, постоянную потребность в помощи извне, другим — нездоровую зависимость от единственного ресурса — нефти. И даже нефть искали, добывали и применяли при посредстве западной изобретательности и предприимчивости.

Но хуже всего был политический результат: долгая борьба за свободу оставила цепочку обшарпанных тираний — от традиционной автократии до новомодной диктатуры, современных только с точки зрения их аппарата репрессий и индоктринации. Многие средства были испробованы, но желаемый результат так и не был достигнут. Они не смогли ликвидировать или даже удержать на одном уровне дисбаланс между исламским и западным миром. Худшее было еще впереди. Мусульмане уже вполне довольствовались тем, что чувствовали себя слабыми и бедными после веков богатства и силы, утратили лидерство, которое они считали своим по праву, и плелись за Западом. XX век, особенно его вторая половина, принес еще большие унижения — осознание того, что они уже даже не в первых рядах тех, кто следует за Западом. Оказывается, они отстали и от более удачливых вестернизаторов, особенно в Восточной Азии. Подъем Японии был одновременно и стимулом, и упреком. Последующие успехи новых экономик в Азии были уже только упреком. Гордые наследники древних цивилизаций смирились с необходимостью найма западных фирм для выполнения задач, с которыми собственные специалисты и техники явно не способны справиться. Догонять — это само по себе плохо, а плестись позади всех — гораздо хуже. Причем по всем стандартам современного мира — экономическому развитию и созданию рабочих мест, грамотности и образовательным и научным достижениям, политическим свободам и уважению к правам человека».⁴

Все это во многом объясняет, почему события 11 сентября 2001 г., другие массовые теракты против людей из Европы и США в исламском мире были встречены неоднозначно. Не было реакции всеобщего возмущения, всеобщего протеста. Весь исламский мир как один человек не высказал — не устами лидеров (которые, естественно, должны были соблюдать политическую корректность), но устами народа — глубокого возмущения по поводу этих действий, в том числе и тех, которые был сотворены в Нью-Йорке и Москве. Мнения мусульманского мира разделились. Одни были глубоко возмущены и считали, что это, скорее, действия, которые обессиливают и порочат исламскую веру в глазах всего мира, и в первую очередь в глазах самих мусульман. Но другие радовались этим событиям. Они считали, что это в некотором роде долгожданный реванш истинной веры над неверными. Таких людей было много, повсюду — от Нигерии до Индонезии. Не было бы таких людей, не было бы и радикального ислама. Как подчеркивает известный специалист по мировым религиям А.Зубов, называть радикальный ислам агрессией одной цивилизации против другой неверно, тем более потому, что очень многие в исламском мире не признают нынешний радикальный ислам своим, считают его выродком, «бастардом ислама».

Тоталитарная идеология нового поколения

Конечно, христианство и ислам не всегда жили в мире и согласии. Византия с Халифатом находились почти перманентно в состоянии войны. И та война, конечно, была не геополитической, а именно религиозной. Благочестивые халифы, выходя из Саудовской Аравии после смерти пророка Мухаммеда, разумеется, преследовали не геополитические, а сугубо религиозные цели. Именно следование этим религиозным целям привело к завоеванию огромной части мира: от Инда до Луары или, по крайней мере, до Пиренейского полуострова. Две религии, безусловно, находились в состоянии конфликта, потому что обе религии — это религии прозелитические. И христианство, и ислам призывают к активной проповеди своего мировоззрения. При этом теория ислама, в отличие от христианства, предполагает борьбу с духовным противником с использованием силы. Это «противление злу силой». Злу неверия, злу заблуждения. Ислам предполагает, что надо бороться за веру. Здесь между христианством и исламом есть принципиальная разница, которая дает потенцию конфликта. И именно этот потенциал конфликта сейчас одухотворяет радикальных исламистов, поскольку без глубокого одухотворения невозможно отдавать свою жизнь, а именно это мы видим на каждом шагу на примере т. наз. шахидизма.⁵ К этому следует добавить, что в христианстве мессия уже являлся в лице Христа. А ислам — мировая религия, которая еще ожидает мессию. Это разгоряченная религиозная среда с совершенно другими ощущениями и ожиданиями, с другой эсхатологией. Ожидание мессии сильно подогревает ситуацию и делает реальным такой сценарий, при которой какой-нибудь самозваный второй пророк может запросто объявить себя мессией и возбудить всю толщу мусульманской цивилизации.

Все это и порождает то явление, о котором говорил Г.Шмидт: «Мы с уверенностью можем сказать, что ислам и Запад в целом разделяет глубокая опасная пропасть непонимания».⁶ С точки зрения исламской цивилизации Запад потерял свои религиозные основы, во многом стал цивилизацией гедонистической и эвдомонической, т. е. видящей смысл и цель исключительно в земной жизни, в наслаждении. Такая установка вызывает отторжение у мусульманской цивилизации, которая видит цель человека в преодолении греха в этой жизни ради достижения вечности, спасения и пребывания у Бога. Западный мир не может понять, как можно в массовом порядке жертвовать своей жизнью? Ведь жизнь-то дороже! Он не понимает, как шахидизм мог распростарниться в столь широких масштабах. А шахидизм — это, безусловно, массовое явление в современном радикальном исламе. Это непонятно Западу.

Есть ли в современном исламе предрасположенность к радикализации? Вероятно, да, во всяком случае, большая предрасположенность, чем в христианстве. Но это отнюдь не означает, что нынешний радикальный ислам — это плод, естественное детище исламской веры или исламской цивилизации. В любой религиозной системе, справедливо отмечает А.Зубов, высшей и абсолютной ценностью является человек, причем каждый конкретный человек. Каждый человек, который родился и вышел на свет Божий, — бесценен. Об этом говорится в Коране. А радикальный ислам отличается от любой религии, в том числе и от ортодоксального ислама тем, что он рассматривает человека как средство для достижения некоторых целей совершенно нерелигиозного плана. Ведь религия, от латинского religio, — это воссоединение человека с Богом. А тут человек рассматривается как средство для решения некоторых задач, а совсем не как воссоединяющийся с Богом субъект религиозного действа. Для решения каких же задач потребен в радикальном исламе человек? Главная задача — это распространение ислама. Но распространение ислама не как пути спасения для нумерического человека, а как идеологии, как суммы идей. Никогда бы правоверный мусульманин, любящий Бога и видящий в каждом человеке образ Божий, не посмел бы погубить несколько тысяч людей во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке. И никогда ни один мусульманин не мог бы радоваться этому, узнав об этом. Он бы ужаснулся тому, что несколько тысяч людей, которым не проповедана Истина, которые не смогли никак соотнести себя со словом Божьим, были лишены жизни якобы от имени Бога. То же самое можно сказать о любом террористическом акте и в Израиле, и в России. Презрение к человеку — это именно то, что отличает тоталитарную идеологию от религии.⁷

Мы здесь в очередной раз сталкиваемся с тем, что полураспад религии дает колоссальный выброс энергии. Распад христианства как национальной религии Европы породил несколько страшных межрелигиозных войн. XVIII век — это век межрелигиозных войн в Европе. Он породил колоссальную религиозную нетерпимость, а в итоге привел к постепенной деградации христианства. Примерно то же самое происходит сегодня в исламском мире. Вера перестает быть абсолютной ценностью спасения, а становится средством решения других задач. Это всегда приводит к тому, что, в конечном счете, угасает вера. Но сам продукт этого полураспада весьма страшен, поскольку он рождает тоталитарную идеологию нового поколения. Все тоталитарные идеологи XX века так или иначе отвергали Бога. И нацизм, и коммунизм, и итальянский фашизм, несмотря на сотрудничество с церковью, были идеологиями, которые пытались освободить человека от религии и развязать в нем силы нерелигиозные, по сути говоря, сатанинские. Что, к сожалению, им и удалось. Но этот тип тоталитарной идеологии был слаб тем, что он не давал человеку личностной перспективы. Человек должен был отдавать свою жизнь и становиться винтиком тоталитарной машины без всякой перспективы индивидуального счастья и здесь, на земле, в вечном мире, потому что вечности ни для коммунистов, ни для нацистов не было.

Тоталитарная идеология нового поколения, которой и является радикальный ислам, впервые соединяет религию с тоталитарной и античеловеческой идеологией неантагонистическими, но симбиотическими связями. Адепту впервые предлагается не только деятельность во имя якобы благой цели здесь на земле, но и вечная жизнь по ту сторону смерти, как воздаяние за такую деятельность. Что, конечно, придает тоталитарным религиям нового поколения намного большую энергийную силу, чем старым и уже, как кажется, чуть ли не «добропорядочным», но на самом деле, разумеется, ужасным тоталитарным идеологиям прошлого, XX века.⁸

Искаженный образ

Миф о едином исламе как дикой мракобесной силе, угрожающей цивилизованному человечеству, и особенно «богатому Северу», отождествление ислама с терроризмом, нетерпимостью, насилием, неуступчивостью по отношению к другим религиям и народам, не только угрожают социальной, национальной и межконфессиональной стабильности, но и наносят вред престижу самого ислама. И первый шаг к исправлению этого положения, т. е. формированию позитивного облика ислама, соответствующего его подлинному духу и сути — это признание того, что ислам не един, и в нем существует множество разных версий и течений, размежевание с крайними формами исламского экстремизма, в первую очередь с ваххабизмом.

Такое развитие событий, т. е. возврат исламу его подлинной сути, несомненно, отвечало бы фундаментальным национальным интересам России. И прежде всего потому, что это создавало бы серьезные препятствия на пути тех антироссийских сил как на Западе, так и на Востоке, которые хотели бы повернуть острие исламского экстремизма в сторону России, поссорить Россию с «исламскими государствами», а в идеале — расколоть ее по межцивилизационному и межконфессиональному признакам. Очевидно, что роль своего рода «заградительного отряда» западной цивилизации от натиска радикального ислама в корне противоречит национальным интересам России, и в первую очередь ее мусульманского сообщества.

Реставрация подлинного образа ислама — то, в чем кровно заинтересован и ислам, и Россия. За понятием исламского фундаментализма стоят различные, даже противоположные тенденции. Не признав этого, невозможно разобраться в событиях на Северном Кавказе, Ближнем Востоке, Балканах. Тезис о едином мировом исламе столь же абсурден, сколь абсурден тезис о «цивилизационном единстве» христианских держав. «Для понимания будущего мусульманского мира и его взаимоотношений с остальной частью человечества, — подчеркивает Е.Примаков, — особенно важно различать исламский фундаментализм и исламский экстремизм. Первый, как и любой другой религиозный фундаментализм, ратует за религиозное воспитание, соблюдение религиозных традиций в быту. Второй ставит своей целью распространение — силой, в том числе и на другие страны — исламской модели государства, исламских правил поведения в обществе и в семье. Именно насильственным путем».⁹

В исламском мире, внутри России, в рамках СНГ, в дальнем зарубежье есть силы (и они, кстати говоря, в большинстве), которые являются геополитическими союзниками России. Имеют с ней общие стратегические, цивилизационные и геополитические цели, общую «евразийскую культуру». Недопустимо поэтому заносить весь исламский мир в поле «угрозы человечеству». Необходимо вычленить врагов и друзей, научиться отличать подлинный, традиционный (ортодоксальный) ислам от экстремистских сект, за которыми сплошь и рядом стоят вообще не исламские факторы, а интересы либо антизападных, либо чисто космополитических сил. Более того, те экстремистские формы, которые берутся за эталон исламского фундаментализма, и представляют главную угрозу истинному исламу.

Для России недопустимо ссориться с евразийским исламом. В ее интересах, напротив, выстраивать российско-исламский евразийский альянс, ориентированный на так называемую «цветущую сложность» (термин Константина Леонтьева), противостоящую всякого рода унификации и стиранию граней между цивилизациями.¹⁰

Что касается татарского, а еще шире — тюркского ислама, эволюционировавшего в начале прошлого века в джадидизм, то он стал одной из составляющих православного русского царства далеко не случайно. Он вошел в качестве органической составной части в российский имперский межконфессиональный и межнациональный «котел», который по своему замыслу и был идеологической платформой «цветущей сложности» культур народов и вероисповеданий.

Один из мифов, формирующих отрицательный образ ислама, состоит в значительном преувеличении его значения в современном мировом сообществе. Многие умеренные мусульмане подчас невольно способствуют этому, распространяя миф о чуть ли не «триумфальном шествии» мирового ислама по планете.

В частности, утверждается, что в мире в настоящий момент имеется от 1 млрд. до 1,5 млрд. мусульман. В воображении возникает апокалиптическая картина — миллиард мусульман, объединяемых воинственной религией, руководимых единой мистической волей, поднимается на священную войну против неверных. На самом деле, по статистике ООН, эти цифры всего лишь соответствуют населению 50 стран мира, находящихся в «ареале» ислама.¹¹ Далеко не все население этих стран — мусульмане. А к мусульманам причисляют именно все население, территориально или этнически соответствующее этим странам. Само понятие «мусульманин» может иметь множество определений — от чисто этнического или основанного на признании принадлежности к определенной культуре, до отнесения к мусульманам лишь тех, кто ревностно соблюдает все предписания ислама — как культовые, так и, что очень важно, связанные с мирским поведением. Очевидно, что к последней категории может быть отнесена лишь очень незначительная часть людей, находящихся в «ареале» ислама.

Столь же неверен и тезис о том, что в России до 20 млн. верующих мусульман. На самом деле мусульмане в России представляют собой религиозное меньшинство. По официальной российской статистике, в России имеется 12 млн. из числа российских этносов, исторически являвшихся носителями мусульманской культуры. Разумеется, не все они являются правоверными мусульманами. Согласно опросам общественного мнения, проводимым в 1998-2000 гг., мусульманами назвали себя лишь 3-4% от опрошенного населения. Это что касается крупных городов. В регионах традиционного проживания мусульман таковыми назвали себя 50-65% опрошенных.¹²

Кроме того, в рамках России, как уже здесь говорилось существует много течений ислама, которые, отнюдь, не составляют единого мусульманского сообщества. В целом российский ислам делится на два крупных основных направления: это ханафитский масхаб, характерный для мусульман Волго-Уральского региона, и шафиитский масхаб суннитского направления, характерный для народов Северного Кавказа. Серьезного политического взаимодействия этих двух направлений на антифедеральной основе до настоящего времени не наблюдалось.

Нищета политического ислама

При этом низкий уровень культуры современных российских мусульман, сложившийся, в том числе и в результате изоляции российского ислама, его оторванности от современной исламской цивилизации, отставания от достижений духовной культуры, привел к тому, что ислам как образ жизни оказался в России крайне неразвит. В результате нынешнее «возрождение ислама» в России ограничивается религиозно-культовой стороной, а на уровне образа жизни преобладают по-прежнему архаичные формы бытия и отсталая культура. Истинное возрождение ислама достигается иными путями и требует значительно больших усилий. В России, к сожалению, еще и в помине нет той исламской культуры, которая типична для наиболее развитых исламских стран.

Подлинные мусульмане должны не только совершать обряды, но и мыслить по-исламски, подходить к решению своих проблем — политических, социальных, экономических, личных, морально-этических — в соответствии с нормами ислама, в том числе и с учетом мировых исламских стандартов и на основе взаимодействия с иными культурами. Таким образом, главная проблема российского ислама лежит не в области культа (ибадат), а в сфере мирских взаимоотношений (мамалад), в сфере «светского ислама». Не случайно мусульманское право считается стоящим не только вне политики, но и над ней, что в целом соответствует сущности российского правосознания, ставящего морально-этические нормы выше чисто юридических. Наполнение мирской политической жизни нравственными ценностями, началами умеренности, взвешенности, терпимости — вот путь истинного ислама. Но до этого в России еще далеко. Ничего подобного у нас не происходит. Более того, говорить о вкладе ислама в этот мирской политический процесс не приходится, равно как нельзя рассчитывать на ислам в России как на позитивную силу, стоящую вне политики.

Таким образом, отмечает Л.Сюкияйнен, можно говорить, что в России на данном этапе сложился лишь «политический ислам», который в ряде случаев тесно связан с национальным фактором, а то и с национализмом. Это, однако, не политизация ислама, а скорее, исламизация политики, т. е. использование ислама в политических целях, весьма далеких от исламских целей и ценностей. Иногда этот процесс, связанный также с низким уровнем исламской культуры в России, приводит прямо-таки к вульгаризации самого ислама. Таким образом, политизация пока явно опережает распространение настоящей исламской культуры.¹³

Какая политика нужна России?

Очевидно, что ислам — это важнейший вопрос как внутренней, так и внешней российской политики. Только безумец может игнорировать исламский фактор в современной мировой политике. Только безумец может игнорировать этот фактор во внешней и внутренней политике России, в том числе на фоне ее крайне уязвимого геополитического положения и того значения, который исламский фактор приобрел в последнее время. И это значение стремительно возрастает.

Возникает естественный вопрос: есть ли у России политика по отношению к исламу? Ответ утвердительный — конечно, есть. Другой вопрос, что эта политика, во-первых, не очень внятна, и это большая проблема. И эта политика не всегда последовательна.

Можно выделить следующие основные принципы российской политики в отношении ислама. Первый важнейший принцип — уважительное отношение по отношению к исламу как внутрироссийскому, так и мировому. Что касается российского ислама, то недопустимо отношение к этой религии как к вторичной по отношению к православию. К сожалению, оно встречается сплошь и рядом, как среди представителей властных структур, так и среди представителей оппозиции. Что касается мирового ислама, то здесь принцип уважительного отношения к исламу должен характеризоваться прежде всего недопустимостью демонизации ислама.

Второй фундаментальный принцип — дифференцированный подход по отношению к различным течениям в мировом исламе. Ислам разнолик, плюралистичен и многообразен. Четко просматриваются, по крайней мере, четыре направления в исламе.

Первое направление — ваххабизм. Это официальная идеология Саудовской Аравии. Многие считают, что это ислам не духа, а буквы, и что в каноническом смысле он представляет собой современную версию еретического ислама. Это, может быть, вопрос спорный. Но ваххабизм безусловно не является союзником России.

Второе направление — это иранский ислам. Многие специалисты в мусульманском сообществе считают, что этот ислам — в противовес ваххабизму — является подлинным исламом, исламом духа, а не буквы, исламом живым, визионарным и мистическим, тем исламом, который противостоит исламскому экстремизму. Это, безусловно, союзник России.

Третье направление — это исламский социализм, носителем которого до недавнего времени были такие страны, как Ирак, Сирия, Ливан, Египет, Ливия, Южный Йемен. Это было мощное движение, когда его поддерживал Советский Союз. Сейчас это движение потеряло свое былое значение. Тем не менее, безусловно, этот ислам не является противником России, а скорее союзником. Наконец, четвертое направление — это просвещенный исламизм, который связан с такими странами, как Турция, Пакистан, Алжир, Тунис, Марокко. Этот ислам в большой степени ориентируется на Запад. Этот тот самый квази-ислам, который хочет интегрироваться в западный либеральный проект. И поэтому он допускает отказ от строгих исламских традиций. Это своего рода сувенирный, фольклорный, в значительной степени выхолощенный ислам, но ислам достаточно толерантный. Поэтому угрозы для России этот ислам не представляет, хотя, строго говоря, и не является союзником России.

Отсюда выводы. России нужно относиться к мировому исламу не как к единому субъекту мировой политики, а прежде всего вычленить противников и друзей, партнеров и союзников. Строить альянс прежде всего со своими союзниками в мировом исламе, связанным со вторым и третьим направлениями. Одновременно необходимо решительное противодействие исламскому экстремизму, прежде всего — ваххабизму. Следующий принцип — различение подлинного ислама от разного рода экстремистских сект, за которыми стоят не исламские факторы, а интересы либо антизападных, либо антироссийских, либо чисто космополитических сил, в том числе и транснациональных корпораций.

Практика показала, что конфликты нового поколения, которые проявились уже в 90-е годы прошлого века и все больше дают о себе знать в начале XXI века, связаны и возникают в сочетании трех факторов. Это исламский экстремизм, агрессивный национализм и сепаратизм. Чеченский конфликт — это типичный конфликт такого рода, т.е. конфликт нового поколения. Отсюда следующий принцип российской внешней политики в отношении ислама: предотвращение блокирования исламского экстремизма с агрессивным национализмом и сепаратизмом. Это задача, конечно, не простая, но именно как принцип внешней и внутренней политики России по отношению к исламу она является одной из основных.

Сегодня всем видно, что агрессивный авангард мирового ислама, исламский экстремизм пытается использовать чеченский фактор против России, в частности, путем перенацеливания острия исламского экстремизма именно в направлении России. Поэтому следующий принцип — блокирование стремления исламского экстремизма использовать чеченский фактор против России.

Нельзя не обратить внимания и на то, что западная политика в отношении ислама не всегда является последовательной и подчас основана на двойных стандартах. С одной стороны, Запад, конечно, не заинтересован в провоцировании исламского экстремизма. Но с другой, в ряде случаев способствует переориентации вектора его агрессивности на Север, в сторону России. Отсюда следующий принцип — противодействие двойственной политике Запада.

Наконец, последний принцип, который также вытекает из современной мировой политики, — это недопущение отождествления исламского фактора с исламским экстремизмом и скатывания на позицию противостояния исламу «по всему фронту».

Исходя из вышесказанного, можно сформулировать следующие элементы стратегической линии России в отношении ислама:

• уважительное отношение к исламу;
• активное сотрудничество с умеренным исламом «евразийской ориентации»;
• решительное противодействие исламскому экстремизму;
• предотвращение блокирования исламского экстремизма с агрессивным национализмом и сепаратизмом (как трех факторов, сочетание которых порождает конфликты нового поколения);
• блокирование стремления агрессивного авангарда мирового ислама использовать чеченский фактор против России, перенацелив на нее исламский экстремизм;
• противодействие двойственной политике Запада, который, с одной стороны, не заинтересован в провоцировании исламского экстремизма, а с другой стороны, способствует в ряде случаев переориентации вектора его агрессивности на Север, в сторону России;
• недопущение отождествления исламского фактора с исламским экстремизмом, скатывания на позицию противостояния исламу «по всему фронту»;
• недопущение положения, при котором Россия выступала бы буферной зоной, передовым отрядом НАТО, «щитом» Запада против исламского Юга и Востока;
• свертывание деятельности, разумеется, политико-дипломатическими средствами, экстремистских исламских групп на территории других государств (Саудовская Аравия, Турция и проч.).¹⁵

Российская политика в отношении мирового и внутрироссийского ислама должна стать более внятной и последовательной и должна быть недвусмысленно изложена в соответствующих заявлениях высшего руководства страны.

Однако и ислам тоже должен пройти свою часть пути, осознать свою долю ответственности за сохранение мира, международной безопасности и для начала отмежеваться от различных форм исламского экстремизма. Ислам должен меняться. Трудно не согласиться и с теми экспертами, которые говорят о том, что и западная политика в отношении ислама также должна измениться. Сейчас наступает момент истины. То, что сейчас мы наблюдаем, — это проверка Запада на готовность включить в свое цивилизационное пространство новые, в том числе и бедные страны, большая часть которых находится в ареале исламского мира.

¹ Вестник аналитики, 2001, № 5, с. 63.

² Там же, с. 65.

³ Там же, 2002, № 1(7), с. 88.

⁴ Россия в глобальной политике, 2003, № 1, с. 94-95.

⁵ Безопасность Евразии, 2003, № 1, с. 684–694.

⁶ Россия в глобальной политике, 2002, № 1, с. 28.

⁷ Безопасность Евразии, 2003, № 1, с. 692.

⁸ Безопасность Евразии, 2003, № 1, с. 693-694.

⁹ Известия. 2002, 4 ноября.

¹⁰ О политике России в отношении ислама см. Материалы международной конференции «Ислам в контексте диалога цивилизаций». В сб. Иракский кризис и становление нового мирового порядка. М., 2004, с.573-732.

¹¹ Там же, с 680.

¹² Там же.

¹³ Социальные и психологические проблемы борьбы с международным терроризмом. М., 2002, с. 32-38.

¹⁴ Иракский кризис и становление нового мирового порядка. М., 2004; Примаков Е.М. Мир после 11 сентября. М., 2002.