Круглый стол «Мировой кризис. Что делать России?» 40-е заседание Клуба мировой политической экономики, 22 октября 2008 года, ГУ-ВШЭ

Владимир Гуревич (главный редактор газеты «Время новостей»): Понятно, что именно кризисные периоды провоцируют на самые крайние, полярные точки зрения, на очень оживленную дискуссию по темам, которые в мирное время идут довольно вяло, может быть. Время кризисов — это оживление всех интеллектуальных возможностей, не говоря о всех остальных, и одновременно открытие самых невероятных феноменов. Вы, наверное, не догадаетесь, какая страна на сегодня в наибольшей степени, максимально я бы сказал, выиграла от нынешнего мирового кризиса. Это Зимбабве — рост акций на ее бирже составил 3,5 тыс. процентов. Но инфляция в Зимбабве гораздо больше, миллионная.

Темы, которые напрашиваются сейчас, по исходу нескольких недель этого кризиса, очевидны. Тем не менее, попробую воспроизвести их в собственном изложении, а по ходу мы наверняка поднимем и другие темы.

Если исключить модные темы, т.е. в какой степени мировой кризис повинен в нашем, и каково процентное соотношение факторов, что само по себе интересно, но, на мой взгляд, немножко бесплодно, то я бы сформулировал очевидные вопросы так: насколько адекватно мы понимаем не тот кризис, который уже идет в мире, но тот, который начинается у нас? Неважно, как он у нас здесь называется. Насколько он отличается от того кризиса, который существует в мире на самом деле? На мой взгляд, это один из наиболее интересных вопросов. Насколько адекватны или неадекватны меры, которые принимаются властями? Каковы последствия близкие и более далекие, которые могут нас ждать и которые естественно всех интересуют? Понятные темы, тем не менее, ответы самые разные. Например, в этих стенах буквально вчера Евгений Григорьевич Ясин довольно убежденно говорил, что кризис у нас — это не надолго, и из него мы выйдем значительно раньше и будучи значительно свежее большинства развитых стран. Но есть и абсолютно противоположная этой точка зрения.

Игорь Юргенс (первый вице-президент ИГ «Ренессанс Капитал»): Ограничусь констатацией, что кризис глобальный. И выход из него должен быть глобальный. Первые шаги российские финансовые власти и политическое руководство сделали. В Эвиане выступили с пятью известными пунктами нашего ответа на кризис, и попыткой дать рецепты мирового реформирования. Поэтому как модератор и слушатель я был бы очень заинтересован, чтобы выступающие говорили о том, как Россия вписывается в глобальные ответы на глобальный кризис.

У нас есть своя специфика, с моей точки зрения, но думаю, что и г-н Васильев, и г-н Дубинин о ней будут говорить. Она заключается в том, что если западные коллеги могут предоставить решение проблемы финансовым рынкам, т. е. повысить ликвидность системы, они могут это отдать на откуп финансовым, банковским системам своих стран и не заморачиваться с реальным сектором, просто по определению. Потому что и точки роста выхода, и народнохозяйственные пропорции будут восстановлены финансовыми системами этих стран как более зрелыми и существующими уже не одно столетие. Мы же этого себе позволить не можем. Присутствующие знают о наличии как минимум четырех штабов по выходу из кризиса, три из которых посвящены совершенно реальным проблемам реального сектора, а не финансового. Поэтому у нас есть своя специфика, и об этом тоже хотелось бы услышать мнение коллег.

Со своей стороны подчеркнул бы два вопроса. Первое, как мы участвуем и каковы предложения собравшихся по участию в глобальном разрешении кризиса, поскольку мы 10-я, а по сравнительной паритетной покупательской способности соответственно 7-я экономика в мире, и поэтому участвуем в этом. И второе, в чем наша специфика в связи с недоразвитостью российской финансовой системы.

Сергей Васильев (член Правления – заместитель Председателя ВЭБ): Вначале несколько слов о том, как я понимаю предпосылки, причины этого кризиса. Мне кажется, что сейчас на Западе царит до сих пор некая растерянность в отношении его глубинных причин. Все знают про кризис ипотечных облигаций, но это только повод для кризиса, а не глубинная его предпосылка. А глубинная предпосылка кризиса состоит в том, что в последние 6-7 лет в основных эмиссионных центрах западного мира, в США и в Японии прежде всего, проводилась крайне либеральная кредитно-денежная политика. Поскольку финансовый рынок сейчас глобальный, то это единый финансовый рынок, на котором существует несколько эмиссионных центров. Если два крупнейших таких центра проводят либеральную политику, то соответственно во всем мире она оказывается нежесткой. Эта излишняя нежесткость маскировалась до времени высокими темпами экономического роста. Реальный рост был высоким, спрос на деньги рос даже опережающими темпами. И вопрос был в том, где это прорвется, т. е. где будет та песчинка, которая обрушит лавину. Это оказались ипотечные облигации.

Когда сейчас на Западе обсуждают проблему кризиса и борьбы с ним, используется термин leveraging или deleveraging. Я не могу найти нормального перевода, но по сути leverage— это «рычаг» или «плечо»^[1]. Пример — это традиционный западный банк, где собственный капитал составляет 2% от активов. Затем начинаются разного рода рычаги их собственного капитала, капитал второго, третьего уровня, потом привлеченные средства. Т. е. очень небольшая сумма активов у собственника позволяет привлекать очень большие деньги, создавать такой мультипликативный эффект денег. На самом деле этот период экспансии сопровождался огромным ростом производных финансовых инструментов. Сейчас все это критикуют, но ведь надо понимать, что плюс этих инструментов состоял в том, что они, как предполагалось, позволяли защищать такую выстроенную пирамиду от рисков. Действительно, до известной поры защищали, но когда вся система рухнула, то и эти инструменты оказались недостаточно эффективными, т. е. они сломались вместе со всей системой, и начался процесс, что называется, deleveraging’а — система начала упрощаться. Все эти рычаги начали ломаться, и в результате резко сжалась денежная масса, которая создавалась этими многочисленными рычагами. И это привело к огромному дефициту денег в экономике. И все государства были вынуждены, чтобы компенсировать эффект deleveraging’а, вбрасывать огромные деньги в экономику. Вот как я себе представляю этот механизм.

Я хочу сказать о таких тяжелых альтернативах, перед которыми стоят российские и западные политики, потому что производные финансовые инструменты — это один из тяжелейших вопросов, без них трудно себе представить современную финансовую систему. Она вообще не сможет, на мой взгляд, без них работать. С другой стороны, эти инструменты недостаточно прозрачны, недостаточно полно отражаются в отчетности, т. е. отчасти нынешний кризис доверия в западном банковском сообществе определяется тем, что банки не понимают отчетность друг друга. Она чрезвычайно сложна и запутана с помощью использования специальных дочерних компаний банков, когда ряд активов переводится на дочерние компании и не полностью отражается в отчетности. Это все связано в значительной степени тоже с производными финансовыми инструментами. С одной стороны, есть потребность в этих инструментах, есть потребность в их регулировании, но в то же время эти инструменты очень динамичны, очень трудно вырабатывается нормативная база по их регулированию, даже по отчетности, по отражению их в отчетности. И это проблема, с которой мировому сообществу совершенно точно придется столкнуться при выработке путей выхода из кризиса, долгосрочных путей выхода из кризиса.

Я хотел бы сказать еще об особенностях России. Я скажу, что Россия росла еще быстрее, чем мир в среднем. Соответственно оптимизм наших рыночных агентов был тоже выше, чем оптимизм в среднем на мировом рынке. Соответственно ожидания закладывались по тренду «было хорошо, а станет еще лучше». Соответственно риски оценивались, исходя из таких простых линейных механизмов. Ясно, что резервы, которыми эти риски закрывались, были совершенно недостаточными.

Достаточно посмотреть на баланс российских банков. Очень быстрый рост активов, недостаточная клиентская база, рост отечественных пассивов гораздо меньше, привлечения с Запада. Что было очень выгодно при либеральной кредитно-денежной политике, оказалось совершенно безумным в нынешней ситуации.

Второй момент, уже более серьезная вещь — несоответствие срочной структуры пассивов и активов. Деньги на рынке более короткие, а рынок требовал длинных денег на развитие реального сектора. Поэтому проекты в реальном секторе соответственно начинались с лагом 5-7 лет использования, и финансировались они, должен сказать, даже за счет полугодовых кредитов — в надежде на то, что они будут профинансированы. Наш Внешэкономбанк столкнулся с этой проблемой. Мы видим, что 50 млрд. долларов покрывают, может быть, 4-месячную или 5-месячную потребность в рефинансировании. Я думаю, мы много нового и интересного узнаем, анализируя информацию, которую нам компании будут представлять. Я уже кое-что видел. Надо сказать, что степень беззаботности и безответственности заемщиков иногда поражает. 5-летние проекты с полугодовыми кредитами я видел своими глазами.

И практически все меры, которые предпринимаются и на Западе, и в России (Россия тут идет очень четко в русле как бы общемировой практики), во-первых, совершенно не соответствуют канонам традиционной рыночной экономики, вплоть до национализации банков на Западе. Все, что у нас делается, это в принципе тоже приведет к национализации.

Я остановлюсь на некоторых развилках. Легко критиковать государство. Сейчас скажут, государство будет больше помогать крупным структурам, нежели мелким. Это совершенно понятно и даже можно говорить, что это противоречит антимонопольному законодательству. Несомненно противоречит, но вы должны понимать и то, как государство к этому относится. Оно видит, что, скажем, в каком-то секторе доля крупных структур составляет 70%. Если оно хочет спасти сектор, оно будет спасать крупные структуры, потому что до мелких оно просто не дотянется. Скажем, государство может оказать поддержку 5-6 крупнейшим структурам в каждом секторе. Оно не может оказать поддержку 50 структурам, потому что просто организационно с этим не справится. Это факт, с которым мы должны в известной степени смириться. Просто административные возможности государства ограничены. На самом деле это будет иметь довольно серьезные последствия. Скажем, я совершенно уверен, что у нас произойдет мощная консолидация в банковском секторе. И можно говорить, что очень некорректно государственные деньги помогают крупным банкам — вместо того, чтобы эти деньги давать мелким банкам в кредит, оно использует их на скупку этих мелких банков или будет использовать. Несомненно, процесс консолидации пойдет таким путем. Да, сами придут.

Я считаю, что в принципе это процесс положительный, потому что ситуация, при которой в стране 1000 банков, становится далее нетерпимой со многих точек зрения, и с точки зрения надзора тоже.

Теперь о национализации. Я думаю, что судьба национализированных де-факто структур и на Западе, и в России будет очень разной. Я думаю, что на Западе после кризиса быстро пойдет приватизация этих структур, потому что государство не захочет ими управлять. У нас национальные традиции другие, поэтому, я боюсь, что огосударствление будет достаточно длительной тенденцией. С темой национализации и последующей приватизации связана очень большая проблема — это проблема отношений к иностранным инвесторам. Честно скажу, думаю, что в ближайшие несколько лет в стране не будет достаточных средств для проведения полноценной приватизации. Приватизация, на мой взгляд, совершенно необходима для обеспечения эффективности деятельности структур в новых условиях. И вопрос будет заключаться в том, привлекать ли, и в каких масштабах, на каких условиях иностранных инвесторов к реприватизации активов, которые будут так или иначе национализированы в ближайшее время.

Третья тема это, скажем так, тема морального риска…(неразборчиво)…потому что сейчас возникает тенденция поддерживать всех. Все отрасли приходят в правительство, говорят, что им плохо. Это правда, в условиях кризиса плохо всем, но надо понимать, что кризис на то и кризис, что он должен выбраковывать слабейших. Сильные должны выжить, а слабейшие должны исчезнуть с рынка. Однако, судя по тому принципу, по которому сейчас пока идет обсуждение, я не вижу, чтобы был какой-то способ такой выбраковки.

Скажем, есть проблема рынка недвижимости, очень тяжелая проблема. Девелоперы закредитованы сильно. Хорошо, если мы все начнем пролонгировать кредиты за счет государства, это означает, что у нас тенденция роста этого рынка, роста масштабов строительства и роста цен на строительство продолжится. Но я считаю, что кризис для того и кризис, чтобы эту тенденцию переломить, чтобы издержки строительства сокращались, например, для того, чтобы цена недвижимости упала с заоблачных высот. Для этого нужна некоторая выборочная политика. Как ее проводить, непонятно на самом деле. Если мы в принципе не будем помогать строительному сектору, наверное, будет сильный обвал. Смысла в этом особенно не видно.

Еще одна болезненная тема связана с денежно-кредитной политикой. Мы привыкли говорить, что у нас очень большие резервы, что наши резервы превосходят даже международные обязательства Российской Федерации. Действительно если мы посчитаем, в начале 2008 года сумма валютных резервов страны была больше, чем сумма валютных долгов всех, и государственного долга, и частного. Однако все эти подсчеты имеют смысл, только когда у вас действует механизм валютного управления, когда ваша денежно-кредитная политика четко привязана к операциям с иностранной валютой, когда нет чистого кредита государства, Центрального банка экономике. Такая ситуация была характерна для России в последние 5—6 лет, когда Центробанк формировал денежную массу фактически только за счет скупки долларов. В этих условиях и политика фиксированного валютного курса — а у нас сейчас политика фиксированного валютного курса — эффективна только при режиме валютного управления. Только когда жестко фиксируется курс, не может быть никакой эмиссии, помимо эмиссии в обмен на скупку валюты. Сейчас мы видим ситуацию совершенно другую. Государство в огромном количестве печатает деньги, которые просто уходят за границу. Мы говорим, мы напечатали много денег, дали ликвидность банку, а ликвидность никуда не проходит. Можем посмотреть, куда она уходит. Посмотрите на отток валюты из страны. Система эта не имеет логического завершения, и полагать, что, скажем, мы потратим 200 млрд. резервов, после чего кризис будет преодолен — не будет такого. Чем больше денег уходит из страны, тем больше спрос на ликвидность, тем больше вынужден Центробанк, правительство впрыскивать рублевую наличность в экономику. При этом сильно ухудшается качество денежной массы.

Качество денежной массы определяется долей, структурой распределения между валютными резервами и чистыми международными активами и чистыми внутренними активами. У нас ситуация была такая до 2007 года, когда чистые международные резервы превышали объем денежной массы в стране, что и позволяло все время повышать нам рейтинги, т. е. это было очень высокое качество. Сейчас, я думаю, ситуация уже другая. И чем больше мы будем печатать рубли, тем больше будет сдвигаться пропорция в сторону чистых внутренних активов. И альтернатива очень неприятная. На самом деле нужно либо отказываться от валютного коридора, либо примириться с тем, что у нас будет, не печатать деньги, что означает углубление национального банковского кризиса. Поэтому, я думаю, в ближайшее время в той или иной степени придется менять валютную политику. Когда? Это зависит от того, сколько мы готовы потерять валютных резервов в защите, в борьбе за защиту рубля. Помнится мне, в ноябре 1997 года мы потеряли половину резервов за месяц, но, конечно, тогда совокупный объем резервов был тогда гораздо меньшим.

Еще одна тема, о которой я скажу, более перспективная, тема внутренних инвестиций. Собственно, об этом мы говорили три года назад — что у нас экономический рост финансируется в значительной степени за счет внешних зарубежных инвестиций, что внутренняя норма накопления очень низка, что наш внутренний финансовый рынок не развит. И это блестяще подтвердилось в этом кризисе, мы оказались очень уязвимыми именно из-за того, что внутренних накоплений в стране недостаточно. Пока решения нет, но его надо искать, потому что пока мы эту проблему не решим, мы все время будем в той же степени уязвимы перед лицом международных финансовых кризисов.

Скажу о еще одной международной проблеме — интеллектуальном банкротстве МВФ, которого вообще не было видно в последний год на интеллектуальной арене. Даже в разгар кризиса от МВФ мы не услышали ничего, хотя МВФ это именно та организация, которая должна управлять международными финансами и, по крайней мере, выказывать свое отношение к тому, что происходит в мировой финансовой системе.

Я напомню, что года 2 назад, когда шли выборы нового директора-распорядителя МВФ, Россия выступила против кандидатуры Стросс-Кана и выдвинула кандидатуру бывшего председателя Центробанка Чехии Ташковского. Я думаю, что дело не в моральном облике, но это очень характерно. На самом деле Россия уже давно вела разговоры о необходимости радикальной реформы МВФ. Я думаю, что сейчас ситуация такова, что речь будет идти уже не о реформе МВФ и Мирового банка, а просто об их ликвидации и создании новых органов международного регулирования. Какими они будут, будет зависеть от того, каков процесс осознания мировым сообществом мирового кризиса и средств борьбы с ним. Но, я думаю, что эта тема в ближайший год точно будет поднята.

Гуревич: Сергей Дубинин мог бы прокомментировать очевидные темы, которые уже возникли. Я имею в виду, например, позицию денежных властей по отношению к курсу рубля и соответственно судьбы валютных резервов, позицию властей в отношении наполнения ликвидностью банковской системы России. Очевидная тема. Они взаимосвязаны отчасти. Поскольку Сергей Константинович занимается инвестиционной тематикой и реальным сектором, видимо, у него есть и своя точка зрения на то, какие сектора реальной экономики и каким образом в этих условиях должно или, наоборот, не должно поддерживать государство. Потому что тезис г-на Васильева о том, что государство поддерживает тех, кто крупнее, просто потому, что они больше, мне кажется, с одной стороны естественен и понятен, а с другой стороны вызывает массу вопросов. Мы все время говорим, что кризис — это момент надежды на оздоровление, но больше — это не значит лучше. И при таком подходе могут погибнуть очень хорошие небольшие банки. При таком подходе, когда выборочно поддерживается, как сегодня принято говорить, «крупняк» в тех или иных отраслях, и при этом загибаются перспективные, ставшие самостоятельно на ноги небольшие и средние предприятия, по-моему, не является путем к выздоровлению. Он является путем к поддержанию той экономической системы, которая, скорее всего, и не выдерживает этот кризис. Исправления и оздоровления таким путем вряд ли можно добиться.

Заодно скажу о вопросе, который касается всех нас. Сегодня было объявлено о предстоящем на будущий год росте тарифов от 23 до 30% на электричество, газ и коммунальные платежи. Мне кажется, что это имеет отношение не только к коммунальному сектору, а именно к вопросу о том, как государство собирается поддерживать экономику, не говоря уже о населении, в условиях кризиса. На мой взгляд, то весьма дискуссионное решение, которое было принято полгода назад о росте тарифов на ближайшие 4 года, нуждается, по крайней мере, в корректировке в условиях кризиса. И недавнее решение о повышении налога на фонд оплаты труда на 8%, принятое буквально в преддверии кризиса, тоже нуждается в корректировке. Может быть, коллеги выскажут по этому поводу свои мнения.

Сергей Дубинин (член Совета директоров «ВТБ Капитал», Инвестиционного бизнеса группы ВТБ): Я не буду рассказывать о природе кризиса, как он возник на Западе из деривативных инструментов^[2]. Когда я в первый раз услышал, что уровень рынка деривативов составляет 62 трлн. долларов, мне показалось, что это просто несообразная цифра. Трудно представить себе 62 трлн. долларов. А когда уточнили, что вообще-то, на самом деле, если просуммировать все, то этот рынок измеряется совершенно невообразимой цифрой в 1500 трлн. долларов. Это и есть тот самый баллон, пузырь и т. п.

Поэтому я во многом не соглашусь с Сергеем Васильевым и, в частности, в оценке быстрого сжатия денежной массы и исчезновения ликвидности. Ликвидность успевала одновременно переливаться в другие инструменты. И вопрос мягкой денежной политики и последствий для мировой экономики в том, что ликвидность не идет в одни сектора, но она, тем не менее, избыточно присутствует в других секторах. Эта проблема еще не закрыта. Она, с моей точки зрения, приведет к стагфляции в западной экономике, когда рецессия будет сочетаться с ростом цен — более быстрым, чем в предыдущие годы. Но это вопрос отдельной дискуссии. У меня нет моделей, которые бы это доказывали. Это, скорее, мое ощущение.

Другой момент, который я хотел бы подчеркнуть. Течение нынешнего фондового кризиса в России, в общем, не было ни оригинальным, ни отличающимся от других. Когда российский фондовый рынок упал на 75%, то к этому моменту уже Китай опустился, насколько я помню, на 60%, а Индия — на 80%. Сейчас, мы вроде бы «догнали», а может, даже и «обогнали» Индию, не готов судить, но суть в том, что, как всегда, все начиналось в центре мировой экономики, и какое-то время emerging markets держались более-менее стабильно. Потом пошел перелив денег из emerging marketsв Соединенные Штаты, в более надежные государственные инструменты. Собственно, сегодняшняя ситуация с курсом доллара по отношению к другим валютам — этот cash flow, переток, так сказать, денег в Соединенные Штаты, происходит потому, что США рассматривается не то чтобы как остров стабильности, но, во всяком случае, остров гораздо большего доверия по сравнению с нашими развивающимися рынками. Безусловно, это кризис доверия. С этим я совершенно согласен. И на самом деле основной проблемой сегодня является восстановление этого доверия. И это опять-таки типично, если окончание острой кризисной ситуации, будет, условно говоря, «зафиксировано», когда фондовый рынок перейдет к так называемому боковому тренду, т. е. будет волатильность вокруг определенных цен, но не сильно падающих. Эта стадия где-то нащупывается. И рынки американские работают — отскок, и спекулянты начинают сразу продавать, и опять вниз. Но эта волатильность уже не на 20% вниз идет, а таким образом, что называется, примерно на одном уровне в бок. То же самое, я надеюсь, будет наблюдаться и на российском рынке. И это хорошо, если мы перейдем в эту стадию от обвала, тогда, значит, мы переходим как бы в другую стадию, когда можно говорить уже о структурных преобразованиях, о санации банковской системы, т. е. не происходит острого кризисного развития событий, когда уже думать просто некогда.

Когда-то в США был такой рецепт для острой пиковой ситуации — залить все улицы Нью-Йорка денежными купюрами, или как кто-то сформулировал — «разбрасывать деньги с вертолета». Правда, этого в реальности не было сделано. Но примерно так воспринимает кризисную ситуацию любое правительство. Это происходило в Соединенных Штатах. Это происходило у нас. Это происходило в Европе. Давать деньги всем, кому только можно, чтобы сохранить институциональную основу.

Американские банки — это институциональная основа всей глобальной финансовой системы. Так она сложилась по факту, реально она такова. И, соответственно, каждая страна спасает прежде всего свои институциональные банковские системы для того, чтобы просто сохранить живую ткань экономики. У нас немножко, может быть, еще есть и другие задачи, о чем тоже уже начали говорить. Надо понимать, что эти другие задачи тоже будут решаться только тогда, когда дно кризиса будет нащупано. Но не ранее. Да, конечно, не всегда это будет эффективная трата денег и в других странах, и у нас. Можно спорить, у кого она будет наименее эффективная. Можно рассуждать, кто будет злоупотреблять или не будет, но это был острый кризисный период. Мне кажется, что он себя уже почти исчерпал и завершается.

А дальше переход в фазу реструктуризации, стабилизации этой ситуации, но на фоне, сразу скажу, замедления экономического роста. Тут есть разные оценки, насколько это замедление будет серьезным.

Речь идет о тенденциях в российской экономике. Действительно, мы столкнемся, очевидно, со снижением цены нефти на международном рынке. Причем хочу подчеркнуть, что цена нефти определялась отнюдь не ее потреблением. Когда говорят, что потребление нефти в Китае, Индии откомпенсирует спад в других странах, то не в этом дело. Цена нефти Urals в 130 долларов за баррель определялась на таком же спекулятивном рынке через деривативы на нефть. Выпускались соответственно форвардные и фьючерсные контракты. И когда туда переливался тот самый избыточный денежный капитал, то вздувалась цена. И в результате нужно и здесь что-то менять  кардинально. На самом деле нельзя оставлять эту ситуацию исключительно на волю рынка производных деривативов. Для нашей страны это, кстати, будет одна из центральных, как мне кажется, тем реорганизации мировой системы.

На этом фоне у нас возникает вопрос цены, вернее, курсовой политики. Я не буду осторожничать. Хочу сказать, что выбор у нас небогатый. Если у нас платежный баланс, скорее всего, начиная с 2009 г., и в 2010-11 гг. будет нулевой и отрицательный, то притока свежих денег для того, чтобы продолжать валютное управление, просто нет. Притока капиталов по счету капиталов, а не текущих операций, пока нет. Мы видим, что из 2008 г. мы выходим в лучшем случае с нулевым сальдо, а может быть и с отрицательным сальдо в целом по движению капиталов. Но это уходят краткосрочные капиталы с фондового рынка. Правда, есть такие данные, что сохранились прямые инвестиции, примерно плюсом в 50 млрд. долларов, это долгосрочные инвестиции. Но в результате мы неизбежно должны переходить к плавающему курсу рубля. Нужно отказываться от попытки держаться в каком-то коридоре. Понятно, что отказываться надо постепенно и не торопясь. Иначе — паника. У нас один из главных инструментов сбережения — это направление денег населения как раз в иностранную валюту. Собственно есть и другая опасность, уже не с этого боку, не социальная, а та, что, собственно говоря, расплачиваться по долгам придется дорогими долларами. Т. е. если вы занимали доллар, меняли его по 25 рублей, то теперь, если у вас вдруг доллар станет 30, вы понимаете, сколько вам надо заработать внутри страны, чтобы выйти и расплатиться с этим долларовым долгом. Поэтому переход к плавающему курсу будет небыстрым. Это Центральный банк понимает, насколько я знаю, и будет держаться достаточно осторожно с этим. Но уходить в эту сторону придется. Деваться нам просто некуда.

Кредитное сжатие, когда ликвидность накапливается всеми и друг другу не предоставляется, уже происходило в экономике Соединенных Штатов почти год назад. Это не свежее явление. И, честно говоря, те, кто в российской экономике готовился к кризису, это видели и, мне кажется, просто обязаны были к этому готовиться, т. е. на счетах корпораций, на счетах банков должны были накапливаться в тот момент ресурсы. Тем более, если вам по платежному графику полагается платить за границу. А общий объем этих долгов составлял примерно 380 млрд. долларов. Если вы знаете, что хотя бы 500 млн. долларов вы должны по какому-то графику заплатить за границу, вы должны к этому готовиться. В противном случае сразу понятно, чего достойны хозяева банка или корпорации, которые этого не сделали. Но когда государство предлагает, давайте мы вам продадим сейчас для перекредитовки доллары, хорошо, но это тоже не даром. Это же не значит, что вы больше можете не думать об этих 500 млн. долларов, которые вы привлекли, предположим, от ВЭБа. Если расчет на то, что можно не думать и не возвращать, тоже, по-моему, достаточно большая глупость. И все-таки в последнее время таких крупных бизнесменов, которые бы надеялись, что им это просто спишут, я не встречал в России.

Надо готовиться. Ситуация очень тяжелая с этой частной задолженностью. Кстати, это один из двух кризисов, которые наиболее очевидны. У нас уже очевиден банковский кризис, хотя это не кризис Сбербанка, ВТБ и других крупнейших банков. Пока снимать деньги оттуда точно не надо, да и никогда не понадобится, сразу хочу оговориться. Но банковский кризис уже налицо. И второй кризис — это кризис этой частной задолженности иностранной. И то, и другое приведет к тем печальным последствиям, о которых уже говорилось. По крайней мере, частично кто-то, конечно, закроется из тех, кто не готовился, кто пострадал и будет страдать, если он не способен управлять собственным платежным графиком. Тут ничего не поделаешь, надо с этим считаться. В этом действительно заключается оздоравливающая роль кризиса.

В этих условиях, с моей точки зрения, спад экономического роста неизбежен. И уже начались его ощутимые последствия. Поэтому вся эта реструктуризация будет происходить в России на не очень веселом, скажем, фоне замедления роста ВВП. Международный валютный фонд оценивает ситуацию так, что в 2008 г. мы все-таки будем иметь 7% экономического роста, в следующем году они называют 5%. Есть и оценки от 0 до 5%. По принципу некой середины я считаю, что 3% экономического роста в следующем году у нас вполне реальны. Да, есть некоторая инерционность развития, которая скажется. Все-таки значительная часть нашей экономики пока работает без тесной увязки не только с мировым глобальным финансовым рынком, но даже с нашей собственной финансовой системой. Может быть это недоразвитость финансовой системы. Но в данном случае те предприниматели и банкиры, которые не сильно полагались на кредитование и трудно его получали, имеют небольшие задолженности, выдержат, и будут продолжать свою деятельность. Понятно, что натуральное хозяйство вообще от финансовых кризисов не пострадает. Поэтому, если уж кто не пострадает от финансовых кризисов, то, наверное, те крестьяне в Зимбабве, которым, в общем, все равно, какая там инфляция, сколько миллионов процентов в день денежной массы развивается. Промолчу. Те, кто знает лучше, пусть скажут, Эфиопия это или Кения, или... Поэтому момент инерционности у нас тоже будет, хотя это, может быть, не радует. Действительно наша финансовая система недостаточно развита для того, чтобы обеспечить трансформацию сбережений в инвестиции на национальной основе.

Я хочу оговорить одну вещь. В том-то и суть глобализации финансовой системы, что нигде в мире уже, кроме названных выше стран, невозможна трансформация национальных сбережений в национальные же инвестиции без выхода на какое-то время этих денег в глобальную мировую финансовую систему. Если пользоваться марксистской терминологией, то можно сказать, что денежная стадия кругооборота капитала сегодня осуществляется через выход на международный финансовый рынок. Там эти деньги размещаются временно, через национальные банки, куда-то вкладываются. Российские банки, насколько я знаю, не вкладывались в деривативы. Это не их профиль был. И только оттуда мобилизуются деньги и вкладываются обратно в экономику. Мы на это смотрим всегда как утечку денег, и это неправильно. Но зато эта же система обеспечивает колоссальный приток, если в стране есть крупные инвестиционные проекты, которые можно профинансировать. И даже не крупные проекты, а эффективные прежде всего проекты. С одной стороны это разрыв национального как бы тела экономического и утечка денег, а с другой стороны сюда можно вовлечь огромную массу денег. Если проект «Голубой поток» требовал мобилизации денег на международной арене, то нигде в другом месте их нельзя было получить. Это был 2000 год примерно, тогда нам не особенно давали, не сильно верили после 1998 года в наши успехи. Нам, Газпрому и Eni удалось эти деньги отмобилизовать, да, под суперзалоги, под залог выручки от газового экспорта и т. д., но обеспечение было дано, и проект заработал. Эти деньги можно было даже в этой ситуации с мирового рынка привести. И если в стране нормальная ситуация с рисками, то эти деньги можно приводить. И в этом плюс финансовой глобализации. Сейчас мы больше о минусах говорим, но о плюсах забывать не надо. Вообще весь наш экономический рост последних лет произошел в открытой экономике.

И здесь я хотел бы сказать о той альтернативе, которая у нас есть. Во всем мире есть сегодня очень заметная тенденция к закрытости экономики, по крайней мере, на словах, в теории и т. д. Но в других странах это как бы больше риторика. Одни и те же слова у нас, в России, и в мире понимаются часто по-разному. Шведы, например, убеждены, что они живут в реальном социализме. Но это не значит, что цены на пиво определяются кем-то там в Стокгольме для всей страны, и что там нет частной собственности. А у нас, когда только мы слышим о том, что нарастают тенденции социализма, огосударствления, тут же появляются ребята, которые говорят, замечательно, скоро будет у нас снова Госбанк. Отсюда нам дадут субсидируемые кредиты, и вообще начинайте выдавать деньги, нечего ждать. И соответственно Госплан будет и Госкомцен.

С.Ю.Глазьев — яркий пример. Я недавно слушал его выступление. Когда говорят о закрытости экономики, есть более закрытые и менее закрытые экономики. Индия до сих пор, наверное, более закрытая экономика, чем другие. Но такого автаркического, что ли, развития никто не предлагает, как правило, реально. Говорят о неких приоритетах национальных или международных. Начинается дискуссия вокруг этого. Кого спасать, грубо говоря, своими ресурсами. Ориентироваться на всех или только на свой национальный капитал.

У нас, боюсь, если кризис будет продолжаться достаточно долго, экономический рост будет стагнировать. Тем более инфляция будет продолжаться. Предположим с 15% она съедет на 12 или даже 10%, но это не такое уж великое счастье при 3-процентном росте экономическом. И у нас будет реальная политическая дискуссия вокруг этого, а не вокруг того, не закрыть ли нам экономику от всяких влияний. Как было сказано, правильные цены устанавливать нужно на естественные монополии и на неестественные монополии, ввести регулирование, и вперед опять же. Как будто до этого, скажем, ФСТ могло посчитать правильную цену на ту же электроэнергию. Почему была неправильная эта цена? Почему электроэнергетика не могла развиваться, и не было инвестиций? Да потому что в нее не закладывали инвестиционной составляющей. А теперь что, помудреет г-н Новиков и начнет правильные цены устанавливать? По-моему, даже если там заменить одного господина другим, вряд ли что-то изменится. Надежды на эту систему нет, но политическое давление безусловно возникнет. И чем тяжелее в России будет ситуация, тем больше будет давление в эту сторону.

Еще один аспект — международный. Безусловно, было правильно сказано о том, что Международный валютный фонд и Всемирный банк сейчас прославились только двумя их руководителями, и оба оказались спецами по одной и той же части. Могу добавить, что перед Стросс-Каном был еще один очень интересный господин из Португалии, который в качестве своей половины написал два имени — жены и подруги — и хотел на официальные приемы приглашать обеих. Когда ему сказали, что так не принято, он очень обиделся и подал в отставку. Правда, до скандала дело не дошло. У них в Португалии католической это принято.

Государственное регулирование. Здесь я хотел бы обратить внимание на то, что несколько устарела моя презентация. В общем-то, правительство сделало практически все то, о чем я писал в этой презентации какое-то время назад. Они это сделали, безусловно, не потому, что кто-то им сообщил о моих соображениях, хотя я старался. Действительно, и АРКО создана как бы вновь на базе АСВ, вернее поручено им этим заниматься, и ВЭБу даны соответствующие поручения. И здесь, мне кажется, важно вырабатывать конкретные разумные финансовые рекомендации. И дело не в том, либеральные экономисты или нелиберальные, а в том, чтобы они работали не в будущей автаркической экономике, которая, не дай бог, наступит, а в сегодняшней открытой экономике, чтобы мы смогли подготовить нашу страну к следующему старту в этом циклическом движении, когда весь мир начнет выходить в экономический рост, и России представится шанс. Если мы этого не сделаем, то мы снова будем иметь недостаточно развитую банковскую систему, недостаточно развитые дороги и т. д. Сейчас это важно. Нужна реалистичная программа на основе рыночной экономики.

Я например считаю, что ВЭБу нужно скажем, приступить к выпуску либо credit linked notes, либо конвертируемых облигаций тех компаний, которые он получит в качестве неизбежных активов, и на рынок выпустить это дело, чтобы рефинансировать свою задолженность. И купят ведь сейчас. Можно такие конкретные финансовые вещи проводить в жизнь, наряду с плавающим курсом рубля. Также очевидно, что и позиция для международных переговоров у нас тоже должна быть конкретной. Не просто некая общая идея, что нужно на международной арене всем договариваться. Это правильная идея, но мне кажется, что все-таки рано Международный валютный фонд уже совсем хоронить. А именно при нем можно, скажем, организовать заново работу рейтинговых агентств. Недоверие к рынку — это недоверие к тем оценкам рисков и тем рейтингам, которые присваивались инструментам и институтам очень уважаемыми компаниями типа Moody’s и т. д. Нужно возобновить эту работу на другой площадке. Можно надзорные органы определенные воссоздать на этой площадке, чтобы туда сдавалась отчетность ведущих банковских институтов, чтобы это было более транспарентно и т. д.

И самое радикальное, что мне удалось придумать, это то, что нужно отделить торговлю деривативами, перевести ее в основном в оффшоры, и запретить в основном банкам, особенно депозитным, на своих балансах отражать в качестве активов эти самые деривативные инструменты. Кто хочет поиграть в Лас-Вегасе, пожалуйста, можно свободно продолжать.

Гуревич: Последнее предложение хорошее, но будут отражать балансы «дочек», которые в оффшорах. Финансовый инжиниринг всегда идет на пять шагов дальше, чем регулятор, поэтому там отдельная нужна история.

Владимир Гутник (заведующий кафедрой мировой экономики ГУ-ВШЭ): Я в тезисной форме хотел бы присоединиться ко многим оценкам, которые прозвучали. Оттолкнуться хочу от мнения о том, что данный кризис порождает и будет порождать социалистические тенденции в нашей стране, и что это наша особенность. В этой связи хочу заметить, что, к сожалению, это не наша специфика и не наша особенность. Мы копируем сейчас тот инструментарий, те подходы к разрешению кризиса, которые применяются на Западе, считая, что раз они так делают, то и нам положено так делать. В т. ч. мы копируем даже те социалистические тенденции, которые изначально зародились не у Сергея Юрьевича Глазьева, а у многих политиков в США и Западной Европе.

Сегодня утром был опубликован интересный опрос общественного мнения в Германии, где население спрашивали о том, как оно относится к тому, чтобы государство сильнее вмешивалось в регулирование экономики. За то, чтобы в будущем банковская система регулировалась государством, высказалось 63% немцев, против — только 23%. Но самое интересное при этом, что не только сторонники левых партий, социал-демократов, левых или коммунистов, но даже сторонники право-консервативного лагеря в возрастающей степени считают, что государство должно активнее регулировать все сферы экономики. И в этом отношении нарастание идет просто очень быстрыми темпами. Вчера Саркози заявил, что нужно сформировать экономическое правительство в Европейском союзе, создавать суверенные фонды, которые контролировали бы все эти потоки. Причем нужно сказать, что время от времени кто-то соглашается, кто-то потом и дезавуирует свои высказывания, но, тем не менее, в политике сейчас возобладал тот принцип, что государство должно усилить регулирование. Возникает вопрос, а что регулировать, собственно, что, деривативы регулировать? Если их регулировать, то это уже не деривативы будут. Этот рынок исчезнет. В принципе он существует потому, что не поддается какому-нибудь жесткому регулированию. Если в оффшоры их загнать, как предлагает Сергей Константинович, а потом оффшоры запретить, это будет решение исключительно правильное. Заманить их сначала туда, а потом закрыть оффшоры. И это будет социализм. Но возникает вопрос, а будет ли финансовая система в этом случае работать эффективнее, лучше, чем она работает с этими деривативами? Очень большой вопрос. Нет ни у кого достаточно четкого ответа.

Второй вопрос о создании новых органов — МВФ реформировать или вместо МВФ что-то создавать, или какие-то принципиально новые регулирующие структуры. Сейчас достаточно много говорят о том, что нужно создавать новые регулирующие органы, но никто не знает, какие. Если бы знали, то МВФ давно бы реформировали, несмотря на все внутреннее сопротивление и попытки законсервировать структуру. Государства на международном уровне мне кажется, единственно что предпринимают для того, чтобы успокоить рынки, это говорят — да, мы все осознали, мы сделали выводы из кризиса, мы теперь поняли, что нам нужно держать ситуацию под контролем. Правительства проявляют себя как мудрые, добросовестные и ответственные регуляторы. Это исключительно, посмотрите, как вознесся рейтинг многих политиков на Западе. Гордон Браун, который почти уже политически умирал,  вдруг неожиданно стал очень мудрым политиком. Саркози теперь считается вообще лидером мировым по регулированию всевозможных кризисов. Наши политики тоже естественно должны следовать этому примеру и усиливать регулирование.

Мне кажется, проблема еще и в том, что этот финансовый кризис — и с точки зрения причин его возникновения, и с точки зрения дальнейшего хода развития — является необычным. На мой взгляд,  фундаментальных причин, структурных причин для кризиса в мировой экономике (а сейчас многие говорят, что были фундаментальные причины структурной разбалансировки) не было. Это чистый финансовый кризис, который теперь отражается на реальном секторе, хотя, если смотреть по трендам, по тенденциям, по ожиданиям, то до III квартала 2008 года реальный сектор вообще не предполагал о том, что будет какой-то кризис. Были заказы, наращивались инвестиции и в развитых, и в развивающихся странах. И сейчас всему этому ставит подножку финансовый кризис. Поэтому, кстати, очень опасной является попытка вмешаться в регулирование реального сектора экономики. Это не только к нам относится, упомянутый уже Саркози требует усиления государственного присутствия в ключевых отраслях французской обрабатывающей промышленности, и т. д.

Здесь возникает несколько вопросов: что же делать дальше; являются ли наши действия на фоне того, что делается в мире, оправданными, или это неадекватное применение денег? По аналогии с неадекватным применением силы в известных регионах, у нас появилось теперь такое как бы «направление» неадекватного применения денег. Я не знаю, что у нас делает Министерство экономического развития в этом отношении, но мне кажется, что ему нужно было заранее подготовиться к неблагоприятному сценарию. Ведь не только крупные предприниматели, но и государственные политики еще два года назад нам говорили о том, что приближается мировой спад, что возможна мировая стагнация, падение цен на нефть и т. д. Почему бы два года назад не создать механизмы, которые сделали бы более стабильной ситуацию для хозяйствующих субъектов, как для банков, так и предприятий. На мой взгляд, нужно было создавать не механизмы тушения пожара, впрыскивания денег и т. д., а такой механизм, который обеспечивал бы большую выживаемость предприятий. Я совершенно согласен, что, например, снижение налогов сейчас для предпринимателей или создание каких-то льготных режимов, но не выборочно, а для всех предприятий, было бы более полезным, чем точечные целевые вливания в отдельные компании, которые конечно спасут эти компании, но деформируют в значительной степени те механизмы, которые создавались раньше. Очевидно, что сейчас необходимо не бросаться в крайности и не придумывать какие-то новые регулирующие механизмы. Нужно интенсифицировать те институциональные преобразования, которые были намечены. Если мы вместо создания новых контрольных, карающих и прочих органов создадим лучшие институциональные условия для предпринимательства в России (а возможности такие есть, было бы желание), если мы дадим ясные сигналы, что инвестиционный, предпринимательский климат в России будет улучшаться, это повысит доверие ко всем субъектам и финансовой сферы, и государства в большей степени, чем вливание денег.

И если сейчас пойдет правительство на поводу у тех, кто скажет, что кризис должен скорректировать программы институциональных преобразований, то, мне кажется, ситуация достаточно ухудшится. Поэтому, если не только в нашей стране, но и в других, развитых странах мира речь сейчас будет идти только об усилении контроля, об усилении прозрачности, то вряд ли это фундаментально как-то улучшит ситуацию. Хотя в существенной степени, наверное, сейчас необходимо думать о том, чтобы реформирование проводить не во время кризиса, а в условиях хорошей финансовой ситуации. Тогда реформа будет более эффективна, чем проводить ее в условиях тушения пожара.

Валерий Зубов (член Комитета по экономической политике и предпринимательству Государственной думы РФ): Выясняется, что единственные решения, которые принимаются, сейчас принимаются в Госдуме, и не с подачи проектов законов, подготовленных правительством, а отдельными депутатами. Обратите внимание на это. Более того, документы идут очень простые. Например, если пакет Полсона занимает 200 с лишним страниц, и в открытой дискуссии принимается, а два центральных канала полностью ее показывают, то у нас очень скромно на полторы странички принимается и отдается все Внешэкономбанку на развитие. А как будут тратить, это уже, как говорится, потом. Поэтому я бы прислушался к тому, что в Госдуме сейчас происходят некоторые дебаты.

Три тезиса хочу сказать. Первое — конечно, это не финансовый кризис. И пока мы это не осознаем, мы не найдем правильного решения. Это серьезный производственный кризис. И связан он с тем, что часть мировой экономики, в лице Юго-Восточной Азии в первую очередь, не соглашается с тем, чтобы приобретать те товары, которые производятся, к примеру, в Северной Америке или в Европе и платить за них североамериканскую или европейскую цену. Это дисбаланс в производительности труда и в уровне жизни. Не понимая это, никакими финансовыми рычагами у нас не получится найти решение.

В конечном счете за всеми этими цепочками производных, до 30 звеньев, всегда есть первое звено, тот самый Джон Смит, который пришел в банк, взял ипотечный кредит, а на следующий день вышел на работу и выяснил, что «Дженерал Моторс» закрыла тот заводик, на котором он получал зарплату. А закрыла потому, что он не выдерживает конкуренции по издержкам. Не выдерживает конкуренцию автомобиль «Хаммер» потому, что цены на нефть так выросли, что невыгодно. Поэтому мой первый тезис (который я бы стал обсуждать и дальше, по крайней мере, в науке так принято; есть одна парадигма, есть вторая, и лучше, когда их несколько, есть выбор идей) тот, что это не финансовый кризис. И чисто финансовыми рычагами он не решаем.

Второе. Находясь в Высшей школе экономики, я все-таки рискну один только график нарисовать, не мой. Ясин убеждал в 1995 году, что фактически мы стоим перед выбором: либо мы удерживаем статистические показатели, удерживаем отрасли, но в старой структуре, со старым производством, подстраиваемся под сильнейших игроков, которые обладают и финансовой, и прочей массой, либо мы сейчас, с этого момента начинаем все-таки думать и выходить из кризиса в первую очередь через новые производства, новых игроков. Это второй тезис. И хочу его проиллюстрировать.

Два дня назад в городе Железногорске прошло совещание, там было полправительства Российской Федерации. Рассматривался вопрос с проблемой ГЛОНАСС. Много денег выделяется. Один из центров производства спутников находится у нас в Красноярском крае. Но точности нет. Связь, оказывается, во время войны не сработала. Наши автолюбители покупают приборы GPS, а не ГЛОНАСС. И какое решение предлагается правительству принять? Первое, добавить еще 100 млрд. рублей, в эту неизмененную структуру, и второе, сделать еще одну госкорпорацию под этих же людей, под этих же инженеров, под этих же ответственных.

А рядом в Железногорске есть частное предприятие, которое именно в этот момент пытается получить в Сбербанке кредит на 40 млн. рублей. Смешно говорить, но оно решило воспользоваться той лазейкой, которую мы дали в законе, у него особые активы, оно занимается сопровождением трансполярных перелетов. Северный воздушный мост. Оно открыло этот проект. Это новый инновационный проект, частный абсолютно. На свои частные деньги оно просто хочет, чтобы удвоить этот проект в сегодняшних условиях, попробовать получить кредит на 40 млн. рублей. Но залога у него обычного нет. Это необычное, это уникальное оборудование. Поэтому второй тезис, мы стоим перед выбором: либо мы поддерживаем старую структуру, либо мы хоть что-то из тех денег, которые выдали Сбербанку, ВТБ, Внешэкономбанку, дадим на новое производство.

Третье — по тарифам. Абсолютно не согласен с Сергеем Константиновичем по очень простой причине. У нас тарифы загнаны вверх необычайно высоко. И там вся инвестиционная составляющая. Я бы начал с монополий, как раз с них бы посчитал. Они главные заемщики по сумме денег за рубежом. Посмотрите, сколько заняли. Стоимость в 2006 году приобретенного одного актива Газпромом составила 6-летнее повышение тарифа для этой одной монополии. И там лежат все последующие издержки энергетиков, населения и т. д. И там же лежат основное количество внешних кредитов, которые взяли эти крупнейшие компании, и которые, конечно, будут теперь настаивать, что развалится экономика, если мы их не спасем. А я бы предпочел посчитать издержки в этих компаниях. Глядишь, у нас бы нашлись деньги на развитие новой экономики, которая всегда наступает после кризиса. Если же спасать старое, то мы опять будем ходить по кругу.

Владислав Иноземцев (директор Центра исследований постиндустриального общества): Во-первых, оценивая природу западного кризиса, я согласен с тем, что это прежде всего действительно финансовый кризис. Мне кажется, что навес деривативов был таким огромным, а дерегулированность финансовой сферы — настолько вопиющей, что этого вполне хватило для того, чтобы дать первый импульс для деструкции этой системы. Поэтому мне кажется, что в западных экономиках восстановление финансовой сферы может быть довольно успешным и быстрым, несмотря на то, что сейчас обычно говорят о том, что роста не будет до 11, до 10 года. Но здесь есть одно «но», на котором я остановлюсь.

Что касается российской реакции на происходящее — и наших возможностей, и наших шагов. Наши возможности, как мне кажется, достаточно ограничены. Если мы посмотрим сегодня на основных мировых игроков, в первую очередь, на Соединенные Штаты, на Европу, на Японию, мы увидим, какими суммами оперируют сегодня правительства этих государств для разрешения своих финансовых проблем. Это сотни миллиардов долларов. А в Европе говорят уже о триллионах евро. Мы увидим также, что основные развивающиеся страны, хотя и понесли огромные убытки с точки зрения фондовых рынков (и Китай, и Индия, и Бразилия), но, так или иначе, эти государства на сегодняшний день напрямую не рвутся регулировать международные финансовые проблемы и участвовать в их разрешении. Они прекрасно понимают, что в этих условиях их резервы быстро уйдут на такого рода регулирование и не останется ничего. Поэтому в этой ситуации, мне кажется, попытка влезть в регулирование тех проблем, о которых здесь говорилось, преждевременна. Мне кажется, что хотя российская экономика включена в мировую, наша позиция должна быть осторожной, потому что в отличие от Российской Федерации, основные монетарные власти и США, и Европы, и Японии имеют в своих арсеналах одно очень важное средство, которое сегодня ни разу не был упомянуто — это свободно конвертируемая валюта. В данном случае они не оперируют резервами. Они могут печатать эти деньги в любом количестве. И мировая финансовая система устроена так, что она поглотит эти деньги. В то время как мы фактически можем оказаться в ситуации 1998 года, когда в действительности мы решали наши проблемы не рублями, а фактически фантиками на доллар, правами покупки доллара. Они закончатся рано или поздно, и это будет большой катастрофой (это, кстати, аргумент в пользу участия в создании новой системы, при которой они уже не смогут фантики печатать). В любом случае, мне кажется, сегодня следует дать развитым странам возможность разобраться самим в том, что произошло. Мне кажется, они сделают это достаточно эффективно. Наша помощь будет не слишком велика (не будем упоминать самые экзотические вещи типа Исландии).

Что же делать нам? Мне кажется, что в первую очередь сегодня можно было бы предпринять очень простое действие с точки зрения помощи крупным компаниям и банкам. У каждого банка существуют кредиты, выданные крупным промышленным предприятиям, серьезным заемщикам. У каждых компаний, которые берут деньги за границей, существуют вполне понятные активы, которые заложены под эти кредиты. Мне кажется, что не нужно вкладывать деньги в банки. Нужно выкупать у банков их активы, впрыскивая ликвидность в систему. Нужно не давать РусАлу и другим структурам деньги на выкуп активов, которые они заложили под западные кредиты, а самому государству выкупать эти активы, гася западные кредиты, тем самым не впуская в финансовую систему деньги, которые безусловно уходят в валюту и на Запад. Мы должны вернуть банкирам те деньги, что ими розданы в активы, выкупив сами активы, но не вкачивать их в систему ликвидности, которые будут уходить по известным путям.

На сегодняшний день самая опасная ситуация — это провоцирование растраты резервов и провоцирование активного оттока денег за границу в результате неумелых действий властей. Этот отток начался. Банки, получившие государственное финансирование, тут же выдают кредит нерезидентам. Об этом пишут уже вполне открыто. Масштабы ухода денег в условиях хаоса в финансовой системе безграничны. Мне кажется, сегодня вопрос об огосударствлении как раз вторичен, а первичен вопрос о невыводе денег. Если ценой этого будет определенное огосударствление экономики, может быть на это следует на время пойти. Но раздавать деньги в систему, у которой нет дна, на мой взгляд, неправильно.

Леонид Григорьев (президент Института энергетики и финансов): Мир год простоял после августовского кризиса прошлого года, пытаясь разобраться с американскими бумагами. Вроде все выяснили. К маю-июню 2008 г. думали, что успокоилось, даже некоторые в это поверили, и с сентября все развалилось. То, что за год регуляторы американские, МВФ и прочие не смогли понять, что происходит, и подготовиться, доказывает их профессиональную в данном случае непригодность к решению проблемы таких масштабов. Поэтому создание чего бы то ни было с теми, кто провалился, столь же бессмысленно, как выдача денег ГЛОНАССу или провалившейся компании. Придется все-таки, как и в случае с коррупцией, поручать это дело какой-то посторонней организации или специально созданной, потому что поручать МВФ, который 3-4 года в кризисе, без денег и людей (разбегаются), совершенно бессмысленно. У них нет за душой вообще ничего, кроме группы макроэкономистов, которые делают хорошие обзоры.

После этого мы быстро пробежали, за месяц, еще несколько этапов. Сначала проблема с ликвидностью, потом кредитный кризис, влезли в подрыв банковской системы. При этом американцы продемонстрировали непонимание своего кризиса и решили бегать по складам и тушить еще не взорвавшиеся бомбы вместо того, чтобы усилить пожарную команду. Потом приняли план Полсона, приняли идиотским способом, запугивая население и склоняя его к панике. Когда склонили, уговорили и приняли, решили, что план Полсона выполнять не надо, потому что европейцы придумали лучше.

Мы имеем дело не только с кризисом доверия к банкам, мы имеем дело с кризисом доверия ко всем тем, кто считался гуру и создавал правила, по которым мы жили. Поэтому правила придется придумать заново. И теперь у нас появляется шанс подумать, у нас влияние небольшое, не надо его переоценивать. Если они выберут Маккейна, нам, конечно, очень повезет, но если они выберут Обаму, нам очень не повезет, потому что Обама и Саркози выйдут из этого кризиса как рузвельты. И выйдут не только на решении финансовых проблем, но и на общих ценностях. И тогда нам нужно либо присоединяться еще и к ценностям, что очень не хочется, потому что как-то привык жить хорошо, а не по ценностям, либо трудно будет с одними финансовыми заморочками.

Мы сейчас находимся на шестом этапе, когда решается вопрос, сможет ли мир кооперироваться и предотвратить конфликт всех против всех, торговый, протекционистский, финансовый. Т. е. то, что называлось несколько месяцев назад энергетическим национализмом, сейчас будет финансовым  национализмом. Исландия просто хороший пример, к счастью, маленький, к счастью, изолированный. Если на Исландию загнать все деривативы по Дубинину, а потом прекратить с ними воздушное и телефонное сообщение, то это, конечно, было бы радикальным решением проблемы деривативов. Однако c 60 трлн. CDS^[3] которые заменили международное краткое ругательство, что-то делать придется, их надо будет как-то аннулировать, тем более что они полностью разошлись. Обращаю внимание студентов, которые пишут на эту тему. Сравните современные рейтинги с динамикой си-ди-эсов. Современные рейтинги стоят нормально, скажем, для Казахстана, а си-ди-эс на Казахстан — 5,5%, а на некоторые банки, нам известные, за неделю в конце сентября подскочили с 12 до 28%. Т. е. это уже по Гобсеку, а не по жизни.

Седьмой этап, который нужно предупредить, и в котором надо участвовать очень аккуратно, особенно с элементами протекционизма. С одной стороны что-то защищать у себя придется, с другой стороны надо делать крайне мягко, ненавязчиво, не объявляя, только бы миру не втянуться в национализм во время кризиса. Разнесем, как в 1930-е. И за этим на самом деле стоит защита сберегательной системы. Все поднимают депозиты и т. д. Но проблема не в страховании депозитов. Проблема в панике.

В 1930-е годы, когда мои родители были студентами, была сочинена песенка на мотив «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», всем известная. Она очень короткая и как раз приходится ко двору теперь — она о том, что нам не страшны пожары, нам страшна паника при пожарах. От пожаров гибнут единицы, от паники же гибнут сотни. Так вот идея в том, что если нам удастся эти две стадии продержаться, то тогда рецессия будет умеренная. И тогда нам нужно готовиться к тому, чтобы тихонечко вести себя во время рецессии мировой, когда большие проблемы будут у Китая. Китай внезапно запросил на завтра прямой канал по РИА-Новости, обсуждать хотят проблему по телевидению о роли Китая в стабилизации мировой экономики.

Михаил Делягин (директор Института проблем глобализации): Мне очень понравилось высказывание про интеллектуальное банкротство, причем, судя по всему, не только МВФ, но и некоторых других структур и сообществ. В порядке справки любителям поговорить про иностранные инвестиции в Россию, которые имели место, скажу, что это мне напоминает немножко пошлую историю, когда старый человек приходит домой и говорит, ты знаешь, дорогая, оказывается то, что мы с тобой 30 лет считали оргазмом, называется астма. То, что мы официально считаем прямыми иностранными инвестициями, на 90% является кредитами по статистике Госкомстата, в т. ч. более половины того, что некоторые считают прямыми иностранными инвестициями, тоже является кредитами. Эта доля достаточно быстро растет за последние 3 года. А оставшиеся 10% — это в большой степени оффшорные операции наших крупных компаний, например, крупнейший голландский инвестор в Россию — такая типично голландская компания с классическим названием «Газпром-Нидерланды».

Далее, давайте все-таки поймем, что мировой кризис — это надолго. Это настолько надолго, что он успеет сдетонировать наши собственные проблемы. Я напомню, что после того, как нас уничтожили в холодной войне, мир развивался за счет экспансии глобальных монополий, ничем не сдерживаемой, и они переделывали мир по своему удобству очень эгоистично, лишив 2/3 человечества возможности развития. И уперлись в проблему со сбытом своих финансовых продуктов аж в середине 1990-х годов. Решили проблему путем закредитовки неразвитого мира, получили кризис долгов 1997-99 годов, потом вышли из проблем двумя способами. Первый — это экспорт американцами нестабильности, который исчерпал свои ресурсы уже в Ираке, а сейчас исчерпывает в Пакистане. Второй — это раздача невозвратной ипотеки, которая себя тоже исчерпала. Оба локомотива развития исчерпаны. Насчет того, что деривативы очень большие, поймите, это закон сохранение рисков в чистом виде. Когда вы сокращаете индивидуальные риски системы и сводите их до пренебрежительно малого уровня, вы этим самым неприемлемо наращиваете глобальные системные риски. Конечно, мир будет принимать аналог плана…(неразборчиво)…, мир будет вводить аналог налога Тобина, за счет которого Чили и Малайзия в 1997 году выжили. Будет прозрачность, будет допуск крупных неразвитых экономик к решению глобальных экономических проблем, и все остальное, но нам не нужно жить в режиме программы «Вести-24», которая на 19-процентное падение российских фондовых индексов реагирует рассказом о 5-процентном падении Доу-Джонса.

У нас есть свои проблемы. У нас депрессия. Мы в нее входим. Люди, которые сейчас с визгом восторга захватывают чужие активы и рассуждают про «веселуху» (это такой современный экономический термин), не понимают, что они будут выходить не в рост 1999 года, а в депрессию в сильно смягченном стиле 1993-94 годов. Они думают, что захватывают богатства, а на самом деле они получают проблемы на свою голову.

Будет три волны сжатия спроса. Мы сейчас переживаем первую — это сжатие кредитного спроса, потому что государство выводило деньги из страны, создавало здесь искусственный дефицит денег. Эти деньги, прокрутившись по западной системе, возвращались сюда в виде кредитов. Они больше не возвращаются. Вот вам кредитный шок.

Теперь будет сжатие экспортного спроса, следующий виток, достаточно серьезный. У нас пока идет сжатие спроса только из-за отказа наших экспортеров от программ развития.

И третье — это будет сжатие государственного спроса, потому что не только доходы сократятся, но из-за торможения роста сократится еще и собираемость налогов в процентах. А рост ниже 5,5%, как наши официально уважаемые экономисты посчитали, в переводе на русский язык грозит социальной дестабилизацией, потому что на все группы влияния, на аппетиты всех их не хватит. В принципе, когда есть депрессия в недоинвестированной экономике — это несложно. Есть кейнсианский рецепт. Но у нас есть государственный спрос, тем более, что в условиях разрушающейся инфраструктуры это естественная мера — у нас есть маленькая проблема, более широкая, чем проваливание денег на валютный рынок как в 1998 году. Дело в том, что есть такой макроэкономический фактор  — коррупция, которая не допусти, чтобы финансовая помощь банкам попадала на валютный рынок и уничтожала международные резервы.

Мы уже сегодня видим, что помимо этого мы имеем неадекватную реакцию государства, когда оно поддерживает не производство, не реальный сектор, а поддержку сверхприбыли. Потому что когда нам рассказывают о недопустимости снижения цен на жилье, не министр — повыше люди нам ставят такие задачи — это неадекватность, причем системная. Население будет перемалываться в жерновах между ростом цен. Сегодня пришло сообщение, что у нас на 29% вырастут тарифы в среднем в следующем году, и приведет это к комплексному ухудшению условий существования, включая ухудшение условий работы, рост преступности и т. д. И кончится это, боюсь, системным кризисом.

Олег Давыдов (главный консультант Московского центра социальных, политических и экономических исследований): Я хотел бы сказать, что с Гутником и с Иноземцевым не очень согласен, потому что качества нынешнего кризиса совершенно другие по сравнению с тем, что мы имели последние 20-30 лет. Уже проведена граница, которая отделяет реальный сектор от виртуального сектора. Капитализация «Дженерал Моторс» уже составила 3 млрд. долларов, т. е. меньше чем у «Северстали», у которой 4 млрд. долларов. Фантастические изменения.

Я думаю, что этот кризис отличается от предыдущих тем, что в последние 20-30 лет кризисы возникали на нарождающихся рынках. И потом они передавались либо не передавались в другие географические зоны. Сейчас впервые кризис происходит в центрах. Это иное качество.

Я бы перешел к практической стороне дела. Анализируя и сопоставляя возможности выстоять перед кризисом у стран БРИК, мы приходим к выводу, что наиболее слабое звено — Россия, по разным причинам. Поскольку кризис этот качественно иной и более серьезный, то следует ожидать продолжительности этого серьезного кризиса. Наша способность выстоять определяется тем резервом, который у нас есть, пресловутой подушкой безопасности. Если неприятности будут продолжаться полгода, то нам хватит этой подушки безопасности. Если до двух лет, как многие предполагают, то этой подушки явно не хватит. Т. е. то, что делается сейчас — вбрасывание денег в наш рынок — это условие, конечно, необходимое, но, как говорят математики, явно недостаточное. Хотим того мы или нет, нам придется действовать по гораздо более широкому спектру. Нужно использовать тарифную политику. Слава богу, мы не члены ВТО. Мы можем себе позволить нечто большее, чем другие. Нам нужно ограничивать импорт, стараться сдержать хоть минимальный актив платежного баланса, не жизненно необходимый импорт нужно сворачивать. Хотим мы того или нет, нам придется вводить меры и рыночные, и боюсь, что административные для ограничения утечки капитала. И, наверное, нужно думать о прочих мерах.

Я думаю, что последствия кризиса будут связаны однозначно с изменением парадигмы мышления экономистов, людей, принимающих решения. Это уже происходит. К сожалению, вижу в перспективе усиление протекционистских тенденций, переход к новому изданию неокейнсианства, если хотите. Очень симптоматично то, что при голосовании в американском конгрессе по поводу плана Полсона произошла инверсия между демократами и республиканцами. Значит, и там в мозгах происходят очень серьезные изменения. Хотелось бы, чтобы серьезные изменения происходили и в наших мозгах.

Гарегин Тосунян (президент Ассоциации российских банков): Я не считаю себя специалистом по мировым финансовым кризисам. А наблюдая за тем, что творится на нашем рынке, возникает такое ощущение, что мы, видимо, очень слабо учимся на предыдущих ошибках. У меня создалось впечатление, что мы в третий раз (Бог троицу любит), имеем рукотворный если не кризис (я от этого слова стараюсь уходить, по крайней мере сегодня), то пик соответствующего психоза, который обычно в такой ситуации возникает в обществе. Но мы имеем и некие рукотворные последствия. И то, что было в 1998 году, безусловно, было сотворено собственными руками ряда наших ведомств и экономистов. И оно имело, конечно, под собой совсем иные причины, и глубинные, и экономические — не финансовый рынок был первой производной.

В 2004 году мы просто на пустом месте раздули психоз неосторожными высказываниями, не понимая, что финансовый рынок банковский сектор, вкладчики и клиенты банков в особенности, очень чутко реагируют на любые неосторожные высказывания.

Чем отличается нынешняя ситуация от той, что была в 1998 году? С моей точки зрения, мы вполне могли повернуть более или менее в свою пользу ту обстановку, которая в последнее время складывалась во внешнем мире и внутри страны, потому что мы имели достаточно возможностей, и пока еще сохраняем в некотором смысле эти возможности. Чтобы выгодным образом представить  себя не на словах, как тихую гавань, которая вообще оторвана от финансового рынка, нет, а просто как более стабильную часть мировой экономики, мировых финансов. К тому у нас были, по крайней, мере, предпосылки.

То, что мы умудрились за этот месяц перерасти из состояния легкого шока в состояние, которое я избегаю называть кризисом, это надо было сильно постараться. Правда, сейчас сделан ряд шагов, которые долго декларировались, но медленно реализовывались. Я очень надеюсь, что в ближайшее время это более или менее выровняет в краткосрочной перспективе ситуацию. Есть уже симптомы и из регионов, что постепенно начинает успокаиваться в ряде регионов. Правда, в других начинает возбуждаться, сила инерции, страна-то большая. Пока туда донесется волна… Это как в анекдоте, когда утром хлопнул, а вечером еще колышется. У нас такая масштабная страна. Так вот, более-менее успокаивание есть, по ряду банков в том числе, которые находились в очень напряженном состоянии. После этих беззалоговых аукционов, которые позавчера прошли, они начали вкладчикам выплачивать. Да, они не понимают, сколько это продлится, потому что выдали-то всего на 5 недель, самые короткие. Тоже умудрились!

Законодатель разрешил на 6 месяцев, но ведь выдали первым в самый пиковый момент, когда все на нервах, выдали на 5 недель, чтобы, не дай бог, много не показалось. Я понимаю оппонентов. В принципе, чем плох психоз? Когда организм находится в паническом состоянии, то у него стресс дает проявления разных видов. От стресса заболевают и онкологией, и сердечно-сосудистыми заболеваниями, чем угодно. Организм начинает рваться в разных местах. Так вот психоз теперь привел к тому, что все начали скупать валюту. Естественно, это второй источник, вторая черная дыра, в которую проваливаются. И тут возникает опасность. Государство действительно будет вливать деньги, которые будут даваться вкладчикам и клиентам, а те будут переводить их в валюту, а потом эту валюту складывать под матрас. Не за рубеж везти, кстати. Первое — самое страшное,  потому что если бы за рубеж вывозили, деньги потом из-за рубежа хоть возвращаются в виде инвестиций. А когда в матрас складываются, и на них сидят прочно, грея собственным телом, это еще хуже, потому что эти деньги вымываются из системы. Поэтому сегодня, мне кажется, основной акцент должен быть именно на успокоении и на устранении этого психоза. Нам нужно всеми имеющимися средствами погасить эту ненормальную обстановку, раскачанную совершенно неоправданным затягиванием с принятием и реализацией решений и очень ограниченным перечнем банков. Сначала трем банкам, потом объявили 28, теперь, дай бог, если субординированные кредиты через ВЭБ пойдут 40-50 банкам. Но пока дойдет до дела, пройдет время. Соответственно, позавчерашний аукцион тоже полнейший абсурд. Выдавать, как кредитор последней инстанции своим банкам, но под международный рейтинг. Какое отношение имеет международный рейтинг к этой поддержке банков? Тогда уж не поддерживайте. Т. е. логика совершенно непонятна. Меня больше всего смущает отсутствие логики, оперативности и понимания того, что сначала успокаивают в зародыше, а потом уже предпринимают дифференцированные меры.

Виктор Геращенко (профессор ГУ−ВШЭ):  Я мало что могу сказать кроме того, что все поведение Соединенных Штатов за послевоенные годы показало их безответственность. Они настояли на Бреттон-Вудских соглашениях 1944 года. Известно, почему мы их не ратифицировали — надо было давать слишком большую статистику, хотя свой вклад в фонд мы могли держать в золоте и в Москве. И, тем не менее, вся международная система базировалась на американских законах: за доллары из резервов национальных банков США были согласны из своих запасов давать золото по 35 долларов за унцию. Вся политика, которая велась Соединенными Штатами в послевоенные годы, начиная со своей вовлеченности во вьетнамскую войну, откуда благоразумно ушли предшественники Саркози, привела к тому, что в 1971 году президент Никсон подписал указ или приказ о том, что теперь за доллары национальных банков из их резервов будет даваться золото по цене 70 долларов за унцию, а потом, через год-два все пустил в свободное плавание. Т. е. какая-либо привязанность доллара как мировой валюты, в которой осуществлялось тогда 75% расчетов мировой торговли, исчезла. И при том постоянном дефиците бюджета, платежного баланса, при постоянно растущем внутреннем и внешнем долге США все финансировалось по существу за счет денежной эмиссии в виде или казначейских обязательств или в виде выпуска долларов, не важно, в наличной или безналичной форме. В то время как всем другим странам через различного рода привязки к Уставу Международного валютного фонда строго-настрого говорили — ни в коем случае.

И к чему это все привело? Рано или поздно к выпуску всех этих дутых обязательств, которые начались при Уолтере в конце 1970-х годов, когда у них был очередной кризис в кредитовании жилищ. Стал раздуваться пузырь, о котором неоднократно говорили денежные власти США, но ничего особенного с этим не делалось. Мир был вынужден, и другого выхода, кроме как кредитовать их с их внутренними проблемами не было. И в конце концов все это развалилось. На мой взгляд, последней каплей были ненужные, неоправданные расходы, связанные с вторжением в Ирак.

Известно, что кредитование военных технологий дает большой индустриальный, технологический прогресс в побочных отраслях, но, тем не менее, это не спасает. Сами денежные власти, тот же небезызвестный Гринспен все время повторял, что мы все меньше и меньше становимся обществом, которое производит. Мы становимся все больше и больше потребительским обществом, когда все играют на бирже, включая даже вашего домашнего или не домашнего парикмахера.

В конце концов, естественно все эти проблемы с дефицитом бюджета и дефицитом платежного баланса, неуемными военными расходами вылились в финансовый кризис в США, который начался не как кризис 1929 года. Тот начался с краха фондового рынка, и с 1933 по 1939 годы, вплоть до начала второй мировой войны, страны более-менее выравнивались. И только во время войны придумали создать Международный валютный фонд. Но последний показал свою неэффективность при гегемонии одной валюты и недисциплинированности государства, которое эту валюту выпускает. Поэтому как сейчас будут договариваться о том, к чему нам вернуться, как можно изъять все эти излишние долларовые средства из мирового финансового пространства, я не берусь представить. И в силу своего пенсионного положения даже не хочу представлять, потому что это можно сделать только через затягивание поясов американцев, чего нынешняя администрация сделать не может. И вся надежда, что от хижины дяди Тома мы придем к Бараку Обаме, который расположится в Белом доме, и он волей-неволей будет вынужден принимать какие-то решения.

Наши умники-депутаты зря вставляют в предложения правительства, может быть, и не очень умные, положение о том, что нужно оказывать помощь по беззалоговым аукционам своим национальным банкам, придерживаясь при этом рейтингов международных рейтинговых агентств, которые, полностью себя дискредитировали. Посмотрите, как они оценивают США…

Гуревич: Не нам как модераторам подводить итоги. Вы видели, насколько полярными могут быть точки зрения. Одни говорят, никакого протекционизма, только это спасет, а другие — что только протекционизм спасет. Одни говорят, безусловно, категорически заканчиваем с долларом, а другие — что экономика США, составляющая 25% от мировой, еще себя покажет.

Тут было сказано, что доллары выпускались как чистые бумажки. Хочу напомнить: когда Клинтон привел платежный баланс в правильное состояние, никаких войн не начинал, то в принципе, по различным агрегатам денежная масса составляла такую величину, что все, включая мудрых китайцев, вкладывались именно в казначейские обязательства и в доллары, потому что верили этой администрации. А потом пришли абсолютно неадекватные люди. Ни для кого из нас это не было секретом. Если вы помните, по пришествии во власть президент Соединенных Штатов очень долго путал Австрию с Австралией, Мексику с Мозамбиком и т. д. Поэтому было ясно приблизительно, куда это заведет. Те, кто находился в высокорисковой сфере, разорился или потерял очень много. Кто не брал риски, могу назвать компании, они находятся вполне в приличной форме.

Не думаю, что реализуется катастрофический сценарий, который нам здесь предсказывали. Действительно, fundamentals нашей любимой родины не такие, чтобы рисовать такой катастрофизм. Даже если мы завтра выкупим все активы, и не только спорные, мы можем начать новую экономику заново, перераспределившись. У нас есть и капитаны, есть уже и менеджерские силы, и стартовый капитал.

Жаль, что Иноземцев отошел от своей статьи про модернизацию. С ней можно спорить, но там тоже есть звено о стартовых условиях.

Поэтому, не подводя никаких итогов, хотелось бы сказать, что полярность очень большая, поэтому мы предоставляем организаторам, СВОПу и ГУ-ВШЭ, выделить, так сказать, «сухой остаток» из сегодняшней дискуссии.

^[1] В американской банковской и финансовой терминологии «leverage» — соотношение между источниками заемных и собственных средств. См. также примечание 2. (Здесь и далее — прим. дирекции Клуба мировой политической экономики).

^[2] Деривативный инструмент (англ: derivative) — производный финансовый инструмент (дериватив), по сути представляющий собой соглашение между двумя сторонами, по которому они принимают на себя обязательство или право передать определенный актив или сумму денег в установленный срок по согласованной цене. Дериватив имеет следующие характеристики:

1. его стоимость меняется вслед за изменением процентной ставки, цены товара или ценной бумаги, обменного курса, индекса цен или ставок, кредитного рейтинга или кредитного индекса, другой переменной (иногда называемой «базисной»);
2. для его приобретения необходимы небольшие первоначальные инвестиции по сравнению с другими инструментами, цены на которые аналогичным образом реагируют на изменения рыночной конъюнктуры;
3. расчеты по нему осуществляются в будущем. Поскольку деривативы — это производный инструмент, риски, связанные с торговлей ими, зависят оттого, что происходит с базовым активом.

Так, если расчетная цена дериватива основывается на наличной цене товара, которая изменяется ежедневно, то риски, связанные с этим деривативом, также будут меняться ежедневно. Иными словами, риски и позиции требуют непрерывного мониторинга. Деривативы, независимо от их названия и структуры, обладают двумя важными свойствами. Первое свойство заключается в том, что их можно использовать, как для хеджирования, так и для спекуляций. Хеджирование позволяет минимизировать возможные убытки в случае неблагоприятного изменения ситуации на рынках. Второе свойство — это наличие leverage или, говоря проще, «плеча». Т.е. владелец дериватива может оперировать суммами, значительно превосходящими его собственные средства. Деривативы могут быть весьма полезны при разумном применении, однако, в силу наличия «плеча» могут привести как к значительным прибылям, так и к значительным убыткам при спекуляциях.

^[3]CDS, credit default swap(англ.) — кредитный своп, своп кредитного дефолта — кредитный дериватив, с помошью которого осуществляется активное управление кредитными рисками. Основной смысл использования кредитных деривативов — перенос кредитного риска с кредитора на стороннего инвестора или группу инвесторов. Например, если банк выдал кредит заемщику и хочет захеджировать риск невозврата, он может при помощи кредитных деривативов получить у третьей стороны гарантию платежа всей суммы кредита в случае банкротства заемщика. В этом случае банк перекладывает риск невозврата на третью сторону, которая будет платить, если заемщик не вернет кредит. При этом у самого банка риск невозврата по данному кредиту пропадает, и он может не беспокоиться о последующем ухудшении финансового состояния заемщика. В свою очередь покупатель кредитного риска, то есть гарант по кредиту, может заключить аналогичный контракт с другим инвестором, передав риск дальше. Такая цепочка может насчитывать не один десяток рыночных игроков. В целом кредитные деривативы можно определить как двусторонние контракты, в соответствии с которыми одна из сторон (продавец) обязуется выплатить другой (покупателю) заранее оговоренную сумму в случае наступления так называемого кредитного события, то есть неплатежеспособности третьей стороны.