Кризис: неуправляемость мировой экономики в условиях глобализации

Несмотря на значительный импульс, который глобализация экономики (ГЭ) придала росту мировой экономики и мировому социально-экономическому прогрессу в последние 20 лет, очевидно, что наряду с позитивными моментами ГЭ несет в себе существенные противоречия, диспропорции и изъяны.^[1] Теневые стороны ГЭ отчетливо обнаружились в условиях глобального финансового кризиса, обозначившегося в полной мере в начале осени 2008 г., а на старте 2009 г. переросшего уже в мировой экономический кризис. Одно из важнейших проявлений последнего — неуправляемость мировой экономики.

Изнанка глобализации

Глобализация, существенно ослабив традиционные национальные системы государственного регулирования экономики, в то же время не привела к созданию таких международных, а тем более наднациональных механизмов регулирования, которые восполняли бы возникший в результате этого пробел. Исключением из этого правила в значительной степени является лишь ЕС, особенно еврозона (Европейская валютная система), которая, однако, покрывает далеко не все пространство, на котором развернулась и продолжает развиваться ГЭ. Неразрешенность данного противоречия ГЭ выражается в снижении управляемости мировой экономики, что характерно и для системы международных отношений в целом.

Д.Суслов дал следующее определение категории «управляемость»: «Свойство международной системы, отражающее ее способность гасить и предотвращать конфликты и кризисы, которые могут угрожать стабильности всей системы и безопасности ее основных участников, а также способность контролировать и направлять главные процессы».^[2] Такой подход в целом представляется плодотворным. Вместе с тем, если посмотреть под углом зрения данной дефиниции на различные области международной жизни, то окажется, что без серьезных оговорок она применима только к тесно взаимосвязанным сферам мировой политики и обеспечения международной безопасности. Что же касается мировой экономики и присущей ей системы международных экономических отношений (МЭО), то указанное определение нуждается в весомых уточнениях.

Это обусловлено тем, что в указанных сферах главные действующие лица разные: в военно-политической области это носители суверенной власти — государства, а в сфере экономики, включая МЭО, — негосударственные (частные) хозяйствующие субъекты (фирмы и банки, прежде всего ТНК и ТНБ). Соответственно, в первом случае государства несут прямую ответственность за безопасность и военно-политическую стабильность, располагая инструментарием прямого воздействия на них: военные госзаказы, построенные на основе национальной военной доктрины вооруженные силы, договоры с другими государствами и военными блоками, предписывающие правила поведения в случае применения силы и (или) наличия угрозы ее применения.

В сфере же экономики и МЭО государства создают для хозяйствующих субъектов, первичных и основных экономических агентов, «правила игры», т.е. рамочные (институциональные, организационно-правовые, общеэкономические) условия ведения экономической деятельности, воздействуя на их поведение преимущественно косвенными методами (налоговыми, кредитно-денежными и др.). Конечный экономический результат при этом определяется в первую очередь конкурентным взаимодействием указанных агентов, а не регулирующей деятельностью государства. Правда, последнее в рыночной экономике несет прямую ответственность за обеспечение дееспособности и стабильности присущего ей хозяйственного механизма, представляющего собой совокупность форм и методов регулирования процесса воспроизводства общественного капитала.

В период между двумя мировыми войнами в ведущих странах Запада сложился «трехслойный» (трехуровневый) хозяйственный механизм, включавший в себя уровни спонтанно-рыночного конкурентного, корпоративного и государственного регулирования. В связи с бурным прогрессом интернационализации хозяйственной жизни после второй мировой войны стал активно формироваться четвертый уровень — транснациональный, получивший воплощение в регулирующей деятельности международных организаций (институтов) и интеграционных блоков: МВФ, ГАТТ, ЕЭС и т.д. (для его обозначения в зависимости от контекста применяются также термины «международный», «межгосударственный» и «наднациональный»).

Транснациональный уровень до определенного времени рассматривался как органическое дополнение национально-государственного «слоя». Однако уже в 1960-70-е гг., первоначально в рамках ЕЭС вследствие бурно протекавших там интеграционных процессов, стало ясным, что при определенной степени зрелости интернационализации последняя может вести к ослаблению регулирования на национально-государственном уровне, что вызывает объективную необходимость формирования компенсирующих это ослабление механизмов регулирования на транснациональном (наднациональном) уровне.

В ЕЭС (ЕС) это во многом удалось сделать путем создания наднациональных механизмов регулирования (хозяйственное право ЕС, Комиссия ЕС и другие «коммунитарные» органы регулирования хозяйственной жизни, аграрный, региональный и социальный фонды, а в дальнейшем и Европейская валютная система ЕС во главе с Европейским центральным банком — ЕЦБ). Однако в эпоху ГЭ произошел — прежде всего в результате бурной транснационализации капитала и качественного скачка в либерализации системы МЭО — подрыв государственного регулирования в более широких, общемировых рамках, что требовало соответствующей «достройки» четвертого уровня регулирования. Однако этого не произошло, что и привело к снижению управляемости мировой экономики и присущей ей системы МЭО. Это обстоятельство особенно негативно проявило себя как раз в обстановке мирового кризиса в конце 2008 — начале 2009 гг.

С учетом сказанного выше применительно к мировой экономике управляемость можно определить как способность присущего ей механизма регулирования воспроизводства совокупного капитала, функционирующего в ней, предотвращать потрясения, конфликты и кризисы, угрожающие ее стабильности в целом и экономической безопасности государств^[3], или, по меньшей мере, сводить к приемлемому минимуму негативные последствия этих явлений для мирового сообщества.

Снижение управляемости мировой экономики в прошлом и особенно нынешнем десятилетии, т.е. в эпоху глобализации, в неодинаковой степени проявилось в различных сферах МЭО. Наиболее выпукло оно выступило в области международных валютно-финансовых отношений (МВФО). Оно было обусловлено тем, что ослабление в этот период национально-государственного уровня регулирования не было компенсировано, а тем более «перекрыто» созданием на транснациональном уровне новых регулирующих институтов и (или) усилением действовавших ранее субъектов такого рода.

Д.Суслов отмечает, что тенденция к снижению управляемости международной системы доминировала в первой половине 2000-х гг. и еще продолжает превалировать, хотя ее влияние сокращается. Видимо, этот тезис адекватно отражает ситуацию в сферах политики и обеспечения безопасности^[4], но он лишь частично применим к мировой экономике: с одной стороны, данная тенденция проявилась раньше — уже в последнем десятилетии прошлого века, на начальном этапе ГЭ; с другой стороны, ее влияние, к сожалению, не сокращается до сих пор, а скорее растет, о чем наглядно свидетельствуют кризисные явления в мировом хозяйстве в конце 2008 – начале 2009 г. Эти феномены все более настоятельно требуют контрмер со стороны мирового сообщества, компенсирующих на международном уровне ослабление национальных систем государственного регулирования экономики.

Дифференцированного толкования требует и другое положение, сформулированное Д.Сусловым: «Однако параллельно с этим (с отмеченным выше падением управляемости — В.П.) все более динамично развиваются несколько относительно новых тенденций, ведущих к росту управляемости. Прежде всего это восстановление роли государств на международной арене, в экономике, социальной жизни, а также появление новых влиятельных и ответственных международных игроков, заинтересованных в преодолении хаотизации — России, Китая и Индии».^[5] Есть достаточные основания согласиться с Д.Сусловым, если иметь в виду ситуацию опять-таки в сфере политики и безопасности, а также его оценку новой роли трех указанных государств.

Что же касается экономики, то применительно ко всему мировому сообществу и особенно к развитым странам для такого вывода не видно оснований, хотя во многих странах государство в обстановке ухудшения мировой  хозяйственной  конъюнктуры (спада) 2001 г. и вытекающих из этого осложнений в последующие годы, действительно, пыталось активизировать свою регулирующую деятельность, но вновь «во весь рост» столкнулось с проблемой ослабления национального инструментария регулирования при отсутствии компенсирующих средств регулирования на транснациональном уровне. Более того, в ЕС роль национальных государств после и в результате создания еврозоны еще более снизилась (так, центральные банки утратили свои полномочия и соответствующий инструментарий в области кредитно-денежной политики, прежде всего возможность манипулировать учетной ставкой и нормами минимальных резервов), что, правда, как раз здесь было в основном компенсировано передачей указанных полномочий Европейскому центральному банку, т.е. на наднациональный («коммунитарный») уровень.

В то же время все развитые и продвинутые развивающиеся государства (не говоря уже о прочих участниках мирового сообщества), обладая лишь давно известным, ослабевшим в эпоху глобализации инструментарием регулирования экономики, и не получая компенсирующей поддержки на транснациональном уровне регулирования, который в текущем десятилетии не вырос ни количественно, ни качественно, вновь и вновь  испытывают дискомфорт от симптомов собственного бессилия даже в не самых сложных и тяжелых ситуациях наподобие кризиса на рынке ипотечного кредитования в США, в итоге «родившего» глобальный финансовый кризис.

Где выход?

Видение отдельными государствами путей выхода из подобных ситуаций, как в последнем случае, оказывается весьма неоднозначным. Так, на встрече министров финансов и глав центральных банков «большой семерки» в Токио в феврале 2008 г. (министр финансов России А.Кудрин был на встрече среди приглашенных наряду с представителями Китая, Индонезии и Южной Кореи) США, Великобритания, Япония и Канада высказались за снижение центробанками учетных ставок, тогда как глава Европейского центрального банка Ж.-К.Трише, наоборот, посчитал, что такая мера будет безрезультатной, пока не начнет спадать инфляция. В итоге министр финансов Японии Ф.Нукага предложил партнерам единственно возможную в таких условиях формулу: каждая страна сама должна решать, что ей надлежит делать.

В таком русле развитие событий, к сожалению, и протекало в дальнейшем. Новая острая вспышка кризиса в финансовой системе США в сентябре 2008 г., приведшая к тяжелым кризисным явлениям во всей международной валютно-финансовой системе, побудила правительство США к разработке «плана Полсона», направленного на поддержку оказавшихся  на грани банкротства американских кредитных институтов путем улучшения их ликвидности  за счет государственных бюджетных расходов в 700 млрд. долларов США. Утвержденный Палатой представителей конгресса США 3 октября 2008 г., этот план, реализация которого сама по себе может смягчить кризис, на следующий день, к сожалению, не встретил поддержки со стороны ЕС. На встрече лидеров Франции, Германии, Великобритании и Италии в Париже не получила одобрения французская идея о создании  на уровне ЕС фонда для спасения «тонущих» европейских банков по аналогии с «планом Полсона». Участникам встречи не осталось ничего иного, как высказаться за такого рода антикризисные меры на национальном уровне, которые и были приняты в отдельных странах ЕС без необходимой для получения масштабного позитивного эффекта взаимоувязки.

Подобные меры сами по себе, конечно, можно  приветствовать, но лишь как антикризисный паллиатив, которому в настоящее время нет более эффективной альтернативы на международном (глобальном уровне). При этом необходимо четко осознавать, что такого рода национальные действия, накладываясь на глобальный по своей природе нынешний кризис в международной валютно-финансовой системе, направлены против симптомов, а не причин  этого кризиса. Тем более они не решают более масштабную проблему — кризиса неуправляемости мировой экономики и присущей ей системы МЭО в условиях глобализации.

В этом контексте довольно неоднозначными оказались результаты саммита G20, экстренно собранного в Вашингтоне 15 ноября 2008 г. для выработки согласованных мер по преодолению глубокого мирового финансового кризиса и противодействию надвигающейся глобальной экономической рецессии. С одной стороны, как следует из итоговой декларации саммита, стороны договорились на национальном уровне принять меры для стабилизации финансовых рынков и стимулированию внутреннего спроса, повышению прозрачности финансовых рынков (прежде всего рынка деривативов). С другой стороны, участники саммита, возложив не оправданные как раз последними событиями на мировом финансовом рынке надежды на его национальные регуляторы, отказались от идеи создания нового глобального финансового регулятора. Такой отказ далеко не компенсируется выраженной готовностью к реформированию бреттон-вудских институтов (МВФ и группы Всемирного банка) в целях повышения их легитимности. Отмеченные выше позитивные моменты, согласованные в итоговой декларации, даже при условии их последовательной реализации достаточны в лучшем случае для краткосрочного смягчения остроты кризиса неуправляемости мировой экономики в условиях глобализации.

В целом в государственном регулировании экономики в большинстве стран мира произошли лишь частичные подвижки, дифференцированные в зависимости от конкретной ситуации национального хозяйства: изменение акцентов промышленной (структурной) политики, пополнение или ограничение тех или иных направлений госбюджетного финансирования НИОКР и др. Спустя 2-3 десятилетия стали вновь применяться кейнсианские инструменты стимулирования эффективного совокупного спроса путем дефицитного финансирования дополнительных государственных расходов, которые либералы-триумфаторы мировой экономики эпохи глобализации еще в 1990-е гг. поспешили объявить отброшенными на «свалку истории». Причем государственные органы различных стран проявили подчас незаурядную изобретательность в деле пополнения арсенала такого рода инструментов. Так, правительство ФРГ, стремясь стимулировать спрос на новые автомобили, в начале 2009 г. пришло к выводу о необходимости ввести премию в 2500 евро за выбраковку подержанных, но исправных и находящихся в эксплуатации машин.^[6] Подобные меры, в каком бы ракурсе они ни рассматривались, заслуживают положительной оценки, поскольку они, во всяком случае, противодействуют кризисному «сжатию» эффективного совокупного спроса в народном хозяйстве соответствующей страны. Вместе с тем, суть проблемы состоит как раз в том, что будучи национально-обособленными, не увязанными на международном (наднациональном) уровне, они мало способствуют преодолению глобального по своей природе финансово-экономического кризиса, каковым уже стала начавшаяся мировая рецессия.

При этом попытки активизации существовавших ранее национально-государственных инструментов регулирования еще на ранних этапах стали  давать сбои как раз на решающих участках глобального финансового кризиса. Так, Комиссия по биржевой торговле  фьючерсами на сырьевых рынках США (CommodityFuturesTradingCommission— CFTS) объявила, что с декабря 2007 г. она значительно интенсифицировала  обследование подобных торговых операций на предмет нарушений конкурентных условий ценообразования,  причем одновременно  по нескольким каналам, без указания на названия компаний-участниц подвергнутых обследованию сделок. Для повышения результативности этого традиционного инструмента регулирования CFTS заключила соглашения об интенсификации обмена соответствующей рыночной информацией с родственными по профилю институтами — британской Financial Services Authority (FSA) и мультинациональной  Intercontinental Exchange (ICE), осуществляющей мониторинг и лондонской нефтяной биржи. Однако это не помешало росту цен на нефтяном рынке США на 40% в первом полугодии 2008 г., что никак не уступало темпам удорожания нефти на зарубежных биржах (в том числе лондонской), образующих «каркас» мирового рынка данного продукта. Непомерное спекулятивное «вздутие» цен на нефть в первом полугодии 2008 г. вплоть до достижения ими пика в июле (147 долларов США за баррель) оказалось тем более болезненным для мировой экономики во втором полугодии 2008 г.

Правда, результативность более активного применения усовершенствованного национального инструментария регулирования оказалась несколько выше там, где эффект решающим образом зависел от самого государства. Так, в первом полугодии 2008 г., стремясь повысить ликвидность коммерческих банков США, кредитный потенциал которых сузился вследствие ипотечного кризиса, Федеральная резервная система США (ФРС), используя традиционный инструментарий операций на открытом рынке и учетной политики, попыталась улучшить ситуацию с ликвидностью с помощью следующих мер: был расширен круг контрагентов ФРС, которые могли такими способами расширять свои активы;  увеличен срок, на который контрагенты могли получать кредиты от ФРС; дополнен перечень возможных гарантий под такие кредиты.^[7] Это, безусловно, препятствовало наступлению ситуации «неподъемной» массовой неликвидности и неплатежеспособности в американской экономике, которая могла бы породить гораздо более  глубокую макроэкономическую рецессию по сравнению с той, которая обозначилась к концу 2008 — началу 2009 гг.

Еще большую изобретательность в усовершенствовании инструментария антикризисной кредитно-денежной политики развитые государства стали проявлять с конца 2008 г., когда ситуация стала критической. Так, в Германии для поддержки банков с подорванной платежеспособностью или находящихся на грани банкротства был создан специальный фонд финансовой стабилизации (Soffin) из государственных средств, использующий в своей практике поручительство и другие меры по улучшению ликвидности. Когда к началу 2009 г. стало очевидным, что максимальный срок действия поручительств в 36 месяцев недостаточен, его было решено продлить.^[8]

Параллельно с этим финансовый кризис 2008-2009 гг. показал, что субъективные упущения на национально-государственном уровне регулирования, особенно в США, при достигнутой на стадии ГЭ степени либерализации сферы МВФО оказывают гораздо более пагубное влияние на эту сферу, чем на более ранних этапах интернационализации. Дело в том, что указанный кризис был во многом кризисом надзора со стороны ФРС над деятельностью коммерческих банков США. Столкнувшись в конце 2007 — начале 2008 гг. с массовыми неплатежами получателей ипотечных кредитов, эти банки пустились в массовую перезакладку их долгов. Это породило резкое увеличение выпуска кредитных денег в сфере МВФО, причем права собственности и ответственности за активы оказались размыты. Когда же этот процесс принял глобальный характер, его уже нельзя было взять под контроль национальными средствами, даже со стороны ФРС. Речь могла идти только о большем или меньшем ограничении и смягчении негативных последствий финансового кризиса. При нынешнем состоянии механизма регулирования сферы МВФО повторение подобных коллизий, хотя и вызванное всякий раз другими конкретно-историческими причинами, неизбежно.

В то же время нельзя обойти вниманием то обстоятельство, что тезис о повышении роли государства  в текущем десятилетии в полной мере применим, по меньшей мере, к одной стране — России. Однако это было обусловлено не намерением внести свой вклад в некие усилия мирового сообщества в борьбе с неуправляемостью мирового хозяйства как с продуктом глобализации, а сведением в «эпоху Ельцина» — под лозунгами примитивно, ошибочно, а во многом и своекорыстно  интерпретированного «либерализма» — экономической и социальной роли государства до нетерпимого с точки зрения интересов и потребностей общества уровня и качества, что волей-неволей в дальнейшем пришлось восполнить. Это, так или иначе, пришлось бы сделать раньше или позже — под руководством В.Путина или другого политика.

Проблема снижения управляемости во многом связана с отсутствием на глобальном уровне международного института (органа), более или менее полномочного в принятии совместных решений по ключевым мирохозяйственным проблемам, способного контролировать и направлять процесс их претворения в жизнь. Наиболее часто в таком контексте упоминается «большая восьмерка» с ее ежегодными саммитами. Однако ни по своему составу, в который входят далеко не все страны-лидеры мировой экономики, ни по своим полномочиям G8 даже приблизительно не отвечает этим требованиям.

По своей  сути G8 представляет собой полезный ее членам, а также — в гораздо меньшей степени — другим участникам мирового сообщества дискуссионный клуб, на саммитах которого ради укрепления взаимопонимания обсуждаются и по возможности приводятся в состояние большей совместимости воззрения на некоторые крупные глобальные проблемы, которые в каждый данный момент представляются им наиболее актуальными. Вместе с тем G8 не обладает даже минимальной инфраструктурой (постоянным секретариатом и т.п.) хотя бы для мониторинга (не говоря уже о контроле) за реализацией того, что записывается в итоговых документах саммитов. Никаких международно-правовых инструментов реализации принятых решений нет вовсе.

При этом сами документы носят не столько рабочий характер некоего руководства к действию, сколько форму деклараций о благих намерениях,^[9] к тому же не согласованных с другими глобальными «игроками», не являющимися членами клуба. В результате, например, принятый на последнем саммите G8 на о. Хоккайдо (июль 2008 г.) «план» (на самом деле — очередная декларация о намерениях), в котором ставится цель сокращения выброса парниковых газов в мире к 2050 г. по крайней мере на 50%, не был поддержан Китаем и Индией, принявшими участие в саммите в качестве приглашенных государств, т.е. своего рода наблюдателей. В целом представляется правомерной оценка итогов саммита на Хоккайдо одним из наиболее авторитетных деловых журналов России: «Если же оценивать саммит с точки зрения не японской, а общемировой целесообразности, то даже истинные оптимисты говорят о его итогах сдержанно. Фактически клуб восьми не принял никаких значимых решений. Ни надвигающийся экономический кризис, ни резкий рост цен на продовольствие и энергоносители не заставили лидеров приложить усилия к поиску общего взгляда на проблемы».^[10]

Правда, при всех институциональных и функциональных изъянах G8 ее роль как одной из немаловажных движущих сил глобализации вряд ли подлежит сомнению. В прогнозируемый период она может, при благоприятном стечении обстоятельств, даже повыситься. Вместе с тем, в своем нынешнем виде G8 не способна реально помешать росту неуправляемости мировой экономики и тем самым смягчить одно из негативных последствий глобализации. Автор затрудняется сформулировать более точный диагноз современного состояния и проблем «большой восьмерки», чем это сделал Р.Уорд, директор по глобальному прогнозированию международного исследовательского центра Economist Intelligence Unit: «Главная проблема G8 в том, что, по сути, она остается клубом G7, созданным еще в семидесятых. Тогда  это были небольшие встречи за закрытыми дверями лидеров западных стран, которые действительно задавали тон в мировой экономике и мировых финансах (это вполне правомерно, если иметь в виду тогдашнюю «мировую капиталистическую систему хозяйства», которая на рубеже прошлого и нынешнего веков в результате преодоления раскола мира и глобализации стала всемирной — В.П.). Теперь ситуация изменилась. Встречи «восьмерки» превратились в повод для совместных фотографий, а их результатом становятся длинные коммюнике на общие темы…Особенно ярко это продемонстрировал последний финансовый кризис — западные банки, столкнувшись с масштабными списаниями, часто были вынуждены прибегать к помощи арабских, китайских и азиатских финансовых институтов. Без участия Китая или Индии G8 не может принимать никаких квалифицированных решений по вопросам изменения климата... Принимать решения по глобальным экономическим и финансовым вопросам без них уже тоже нельзя. А без участия Бразилии, одного из крупнейших экспортеров продовольствия, обсуждение вопросов продовольственных рынков тоже становится малоэффективным. Именно поэтому на саммит в Японии, как и на предыдущие саммиты, были приглашены «внешние участники» — Бразилия, Китай, Индия, Мексика, ЮАР. Но они до сих пор остаются всего лишь на правах гостей, что еще раз доказывает архаичность G8. Конечно, встает вопрос, окажется ли более удачным формат G13, или даже G16, если включить пару влиятельных стран мусульманского мира…Возникает также вопрос, нужно ли, чтобы в «восьмерке» Европу представляли четыре страны, а не Евросоюз в целом, который суммарно значительно сильнее и экономически, и по своему потенциальному политическому влиянию. Эти вопросы членам нынешнего клуба ведущих стран следует обсуждать и, в идеале, решать. В любом случае G8 не сможет эффективно справляться с ключевыми мировыми проблемами без реформы».^[11] Автор может лишь подписаться под этим «диагнозом», как и под предположением Р.Уорда о том, что импульс реформированию «большой восьмерки» могут дать результаты последних президентских выборов в США. Правда, сегодня не вполне ясно, в каком направлении оно будет двигаться. К тому же трудно сказать, когда при необходимости решения массы неотложных задач у Б.Обамы дойдут руки до судеб G8.

Для того чтобы G8 смогла заметно повысить свою эффективность в регулировании мировой экономики, она, как представляется,  должна быть расширена (по меньшей мере, путем включения Китая, Индии и Бразилии, а возможно, и других государств, приявших участие в вышеупомянутом кризисном саммите G20,^[12] состоявшемся 15 ноября 2008 г. в Вашингтоне) и институционализирована, т.е.  должна обрести дееспособный механизм функционирования со всеми атрибутами: договор об учреждении, устав, постоянно действующий рабочий орган типа секретариата и т.д. Однако все это, прежде всего решение вопроса о расширении, пока явно не входит в намерения США и их ближайших («англосаксонских») союзников. Более того, в США нет недостатка во влиятельных политиках (небезызвестный Дж.Маккейн среди них далеко не единственный), которые по любому поводу и без повода угрожают инициировать исключение России из G8, что никак не способствовало бы укреплению «глобализаторской» роли «большой восьмерки». Напротив, это вновь снизило бы легитимность G8 перед лицом развивающихся стран, т.е. большей части мира, легитимность, которая заметно повысилась после вступления РФ в существовавшую ранее «большую семерку».

При всех отмеченных выше и других слабостях G8 из всех существующих сегодня институтов только она потенциально способна, — хотя и не в нынешнем, а в преобразованном, модифицированном виде, — заметно повысить качество регулирования экономики на транснациональном уровне, что хотя бы частично компенсировало бы его ослабление на национально-государственном уровне. Это дало бы серьезный импульс совершенствованию деятельности «отраслевых» международных институтов глобального регулирования экономики: МВФ, ВТО и др. Никакое другое из уже имеющихся учреждений такого рода не обладает для этого реальным потенциалом.

Это относится и к иногда упоминаемому в таком контексте Экономическому и социальному совету ООН (ЭКОСОС), комиссии, комитеты и другие органы которого проводят полезную для мирового сообщества экспертную, исследовательскую и консультативную деятельность. Однако результаты этой деятельности не могут реально повлиять на преобразование механизма регулирования мировой экономики в соответствии с императивами глобализации, а тем более инициировать его. В этом направлении могла бы подействовать давно назревшая реформа всей системы ООН, включая ее специализированные организации. Однако этот процесс, даже если он начнется в обозримой перспективе, для чего нет международно-политических предпосылок, явно не уложится в период до 2020 г.

Если модифицированная и институционально укрепившаяся G8 поставит перед собой задачу играть «глобализаторскую» роль в интересах всего мирового сообщества, она должна в ходе своего  реформирования, по возможности уже до саммита 2009 г. обратиться к новым глобальным проблемам,  приобретшим в наши дни особую актуальность. Среди них явно требует к себе приоритетного внимания, например, проблема глобальной инфляции и сопряженной с ней стагфляции, перенос которой из одних стран в другие происходит через многочисленные каналы и механизмы ГЭ. Авторитетный во всем мире журнал The Economist на основе сопоставления оценок авторитетных экспертных агентств пришел к заключению, что ныне уже 2/3 населения Земли страдают как минимум от двузначной инфляции. Конечно, в развитых странах она более умеренная, однако к середине 2008 г. достигла небывалых за последние два десятилетия показателей. Так, в среднем по ЕС она составила 3,6% в годовом исчислении, что для этого хозяйственного организма чревато самыми серьезными функциональными нарушениями.^[13] Даже ЕС и США не в состоянии бороться с инфляцией своими силами, что же говорить о менее сильных экономиках.

Как известно, один из главных факторов глобального перемещения инфляции — ситуация на мировом рынке нефти и других энергоносителей. В последние 2-3 года, в обстановке резкого роста цен на энергоносители вплоть до середины 2008 г., во всем мире влиятельные политики и ученые стали высказываться за формирование институционального механизма «диалога» между производителями и потребителями нефти. Это было бы полезным для всего мирового сообщества, способствовав снятию излишнего ажиотажа, а в ряде случаев — предотвращению паники в связи с очередным скачком или падением цен на этот продукт. Думается, что наиболее репрезентативной ареной такого диалога и могла бы стать реформированная G8. Вместе с тем, необходимо ясно представлять себе, что основы действующего ныне и формировавшегося десятилетиями механизма ценообразования на нефть, — а в нем доминирует спонтанно-рыночный (биржевой) компонент с явным спекулятивным акцентом, 2020 г. — не изменит никакой «диалог», поскольку в них тесно переплетены фундаментальные интересы многих ТНК и ТНБ первого эшелона, «сильных мира сего» в десятках стран, оказывающих более или менее заметное влияние на мировую политику.

Глобальная проблема современности

Неуправляемость мировой экономики в условиях ГЭ приобрела черты глобальной проблемы современности, свойственные и другим проблемам такого рода (продовольственной, экологической, энергетической и др.): она так или иначе затрагивает интересы всего или, по меньшей мере, большинства человечества; оказывает существенное влияние на его судьбы и будущее; требует скорейшего решения согласованными усилиями всего мирового сообщества. Правда, ее нерешенность не угрожает — в отличие от других глобальных проблем (экологической, энергетической, продовольственной, бедности и отсталости преобладающей части человечества) — самим устоям жизнедеятельности мирового сообщества, но, будучи одним из весомых негативных последствий ГЭ, приходит во все более острое противоречие с задачами обеспечения устойчивого развития мирового сообщества.

Как показали события, связанные с кризисом в международной валютно-финансовой системе 2008-09 гг., для решения проблемы неуправляемости мировой экономики национально-обособленных мер недостаточно, даже если они в рамках отдельных стран значительно активизируются. Очевидно, особенно актуальным и требующим скорейшего решения стал вопрос о формировании новой архитектуры (включающей в себя новые механизмы регулирования на международном уровне) мировой валютно-финансовой системы, включающей международный (наднациональный) уровень ее регулирования. Без этого последняя может хотя бы временно превратиться из наиболее глобализированного сектора МЭО и одной из «несущих опор» ГЭ в фактор деглобализации и одно из серьезных препятствий для обеспечения стабильного развития мирового хозяйства.

^[1] Подробнее см. Паньков В. Глобализация экономики: некоторые дискуссионные вопросы // Безопасность Евразии. 2008. № 1.

^[2] Россия и мир. Новая эпоха. 12 лет, которые могут все изменить / Отв. ред. и рук. авт. кол. Караганов С.А. — М.: АСТ: Русь-Олимп, 2008, с.144-145.

^[3] По определению автора настоящей статьи, национальная экономическая безопасность — это «такое состояние национальной экономики, которое характеризуется ее устойчивостью, «иммунитетом» к воздействию внутренних и внешних факторов, нарушающих нормальное функционирование процесса общественного воспроизводства, подрывающих достигнутый уровень жизни населения и тем самым вызывающих повышенную социальную напряженность в обществе, а также угрозу самому существованию государства». Международная экономическая безопасность — «это такой режим функционирования международных экономических отношений, который исключает преднамеренное нанесение ущерба экономическим интересам какой-либо страны». — См. Паньков В. Экономическая безопасность: новые аспекты проблемы // Внешняя торговля. 1992. № 6. С.26, 28. На эти дефиниции в позитивном плане ссылаются российские исследователи проблематики экономической безопасности, например, В.Загашвили и Г.Коржов.

^[4] Россия и мир. Новая эпоха. 12 лет, которые могут все изменить / Отв. ред. и рук. авт. кол. Караганов С.А. — М.: АСТ: Русь-Олимп, 2008, с.176. К этим сферам вполне применимо и толкование Д.Сусловым причин, породивших указанную тенденцию: нежелание населения и элит США и стран Евросоюза изменить статус-кво; исчезновение там с политического поля альтернативных моделей внутриполитического и внешнеполитического развития; усиление воздействие идеологии на внешнюю политику. Этим мотивируется стремление США и их ближайших союзников противодействовать повышению роли и влияния других стран, особенно РФ и Китая, на международной арене.

^[5] Россия и мир. Новая эпоха. 12 лет, которые могут все изменить / Отв. ред. и рук. авт. кол. Караганов С.А. – М.: АСТ: Русь-Олимп, 2008. – С.177.

^[6] Handelsblatt. 23.1.2009.

^[7]Подробнеесм.: Neue Zürcher Zeitung. 31.5.-1.6.2008.

^[8]Neue Zürcher Zeitung.  23.1.2009.

^[9] Определенный свет на то, в какой мере  эти документы реализуются, проливает доклад исследовательской группы из Канады, представленный последнему саммиту G8  на Хоккайдо, в котором содержится балльная оценка того,  как «восьмерка» и Евросоюз, также постоянно участвующий в этих форумах, претворяют в жизнь решения предыдущего саммита в Хайлигендамме по 11 позициям (6 из них касаются Африки, причем одно имеет достаточно четкое количественное измерение: довести финансовую помощь этому континенту к 2010 г. до 60 млрд. долларов США).  Правда, сами критерии имеют сомнительную научную правомерность уже из-за их размытости. При трехбалльной системе оценки (+1 — полное выполнение, 0 — частичное и -1 — невыполнение) получилось, что «восьмерка» в целом набрала 45 очков из 99 возможных. Лучше других при этом выглядят США, Канада и Великобритания, а хуже всех — Италия (0 очков), Россия и Япония (по 2 очка). Если учесть, что сами решения предыдущего саммита, как обычно, были сформулированы в обтекаемой форме, читатель сам может судить о результативности деятельности G-8 (подробнее см.: Дымарский В. «Тройка, восьмерка, девятка…» Российская газета, 10.07.2008). Добавим к этому, что усилия по выполнению решений саммитов, сами по себе заслуживающие одобрения, предпринимаются на уровне государств-членов «большой восьмерки», а не G8 как таковой. Она пока только может стать международной организацией, если так решат ее участники. См. также: Кукол Е. «России поставили «восьмерку» // Российская газета, 15.02.2008.

^[10] Власова О., Мирзаян Г. Пасмурный саммит // Эксперт. 14-20.7.2008. С.17.

^[11] Цит. по: Эксперт. 14-20.7.2008. С.18.

^[12] Помимо стран «большой восьмерки»,  G20 объединяет также Аргентину, Австралию, Бразилию, Китай, Индию, Индонезию, Мексику, Саудовскую Аравию, ЮАР, Южную Корею и Турцию. В нее входит также Евросоюз. На саммит в Вашингтон были приглашены также представители Испании и Нидерландов. На эти страны приходится 85% мирового ВВП и около 2/3 населения планеты.

^[13]Sonntags Zeitung. 1.06.2008.