Глава вторая. Интересы России в меняющейся мировой системе: политэкономический ракурс

Сегодня, в условиях мирового финансово-экономического кризиса, активно обсуждаются связанные с ним вопросы: каковы пути выхода из кризиса, какие меры помогут странам из него выйти, какие государства выйдут из кризиса менее пострадавшими, какие – более ослабленными.

Ведущаяся на разных уровнях дискуссия не ограничивается обозначенным кругом вопросов. В конце прошлого года энергично обсуждалась тема о том, кто виноват в нынешнем кризисе. В преддверии апрельского финансового саммита в Лондоне политики, эксперты и журналисты заговорили и необходимости и путях реформирования существующей финансово-экономической архитектуры мира. Выдвигались идеи реформирования мировых финансовых институтов, изменения их повестки дня и системы управления ими, обсуждалась идея замены нынешней мировой резервной валюты (доллара) другими инструментами – SDR, корзинами валют, включающими валюты новых экономических гигантов. Не прекращается дискуссия о создании новых международных финансовых институтов, и некоторые шаги в этом направлении уже сделаны, прорабатываются вопросы об усилении регулирования международных и национальных финансовых рынков.

Центральной особенностью нынешней дискуссии является ее глобальный характер и смешение в ней традиционных областей экспертизы: внешнеполитическое сообщество сегодня обсуждает мировые финансы, причем в таком масштабе, что организация мировых финансов совершенно справедливо начинает рассматриваться как воплощение внешней политики. Экономисты оказались вовлечены во внешнеполитическую дискуссию, они поднимают вопросы, традиционно проходящие «по другому ведомству». В центр обсуждения выдвинулись темы, которые в последние десятилетия не поднимались и считались решенными раз и навсегда. Обсуждение вырвалось за идеологические рамки «Вашингтонского консенсуса» и поставило в центр дискуссии такие вопросы как: чьи интересы обслуживает либерализация внешней торговли и мировых рынков капитала? Какое влияние на национальные экономики и развитие мировой экономики оказывают решения МВФ, Мирового Банка и ВТО? В чьих интересах принимаются эти решения, каков механизм принятия этих решений? Чьи интересы обслуживает современная мировая финансовая система? Какая мировая финансовая система будет лучше отвечать интересам стран с растущими экономиками? Можно ли и нужно ли менять нынешнюю систему? Какая национальная экономическая и финансовая политика является эффективной? Следует ли национальному государству предпринимать целенаправленные усилия по защите своих граждан, компаний и производств в условиях глобализации?

Рассматриваемые сегодня вопросы не всегда новы, хотя, и не поднимались раньше с такой остротой. Обозначенный круг тем активно разрабатывался мировой (международной) политической экономией^[1] в конце 1970-х – 1980-х гг. в условиях начавшихся процессов глобализации. Позже, с окончанием «холодной войны» и укреплением либерализма как официальной мировой идеологии, исследования в области мировой политэкономии были приостановлены, их финансирование почти полностью прекратилось.

Сегодня мировая политэкономия опять возвращается в академические аудитории и теснит традиционную для последних десятилетий исследовательскую повестку дня, базирующуюся на вопросах международной безопасности, нераспространения ОМУ и региональных конфликтов.

Предыстория мировой политической экономии

Несмотря на то, что история развития современной мировой политэкономии отсчитывается с 1970-х гг., ее корни лежат гораздо глубже. Интеллектуальную традицию МПЭ можно проследить с эпохи Просвещения, то есть с ХVII–ХVIII вв. В то время не существовало отдельно экономических и политических дисциплин, существовала лишь политическая экономия – исследования экономических аспектов политики. Термин «политэкономия»^[2] впервые применил в 1671 г. Вильям Петти, реформатор административной системы Англии.

Все экономисты - классики ХVIII и ХIХ веков, начиная от французских просветителей,  и заканчивая Адамом Смитом, рассматривали свою дисциплину как «политическую экономию» -  единую общественную дисциплину, тесно связанную с изучением моральной философии. Первые университетские кафедры, организованные для изучения и преподавания основ функционирования экономики, назывались кафедрами политэкономии, а первый фундаментальный труд, объединивший в себе все известные экономические знания к середине ХIХ века, был написан Джоном Стюартом Миллом и назывался «Принципы политической экономии».^[3]

Вскоре после Милла, однако, единая политико-экономическая дисциплина раскололась. Вместо общей концепции, описывающий комплексную политико-экономическую структуру общества, начали кристаллизоваться два подхода, две сферы изучения законов общественной жизни. Одна из концепций оказалась связана с «обществом» - частным сектором, основанном на договоре и децентрализованной структуре рынка, и направила свое внимание в основном на вопросы производства и распределения. Другая концепция поставила в центр своего взгляда на мир «государство», основанное на принуждении,  и сконцентрировалась на вопросах власти, процессе централизованного принятия решений, вопросах разрешения конфликтов. Соответственным образом были реорганизованы и университетские кафедры, в жизни академии появились «экономика» и «политическая наука» («политология»).

Основной причиной разделения единой прежде дисциплины на две стала формализация экономических исследований и растущее абстрагирование экономической теории.  В конце ХIХ века в результате «маржиналистской» революции (использования дифференциального исчисления для изучения влияния малых (маржинальных) изменений в цене и количестве товаров) возникла неоклассическая экономическая школа, и это развитие экономической мысли окончательно закрепило раскол экономики и политической науки. С этого момента экономисты взялись за реализацию задачи создания «чистой науки» - экономической дисциплины, свободной от  сиюминутных влияний реальной жизни. Довольно скоро экономисты дистанцировались от практической политики и нормативных вопросов, а ученые, которых сильнее привлекали вопросы функционирования политических институтов и управления, сконцентрировались в дисциплине, получившей название «политическая наука» («политология») и занялись вопросами исследования функционирования политических систем.

Развод между двумя дисциплинами никогда не был полным и абсолютным, всегда находились ученые, которых интересовала взаимосвязь между  поиском богатства и стремлением к  власти. Попытки исследовать вопросы рынка и власти в комплексе были особенно заметными на крайних флангах идеологического спектра, среди правых либералов, которые пытались защитить капитализм от репрессивной власти государства, и среди левых марксистов, которые считали политическую надстройку производной от экономического базиса общества. Встречались исключения из общего правила и среди идеологически неангажированных ученых. В качестве примеров последних можно привести Джона Мэйнарда Кейнса, который занимался вопросами взаимосвязи между рынками и политикой, а также Херберта Фейза, писавшего о политике мировой финансовой системы перед  Первой мировой войной.

Тем не менее, к средине ХХ века взаимосвязь между экономикой и политической наукой почти полностью исчезла, обе дисциплины разработали очень разные теоретические аппараты и обособились друг от друга. Единственным исключением оставалась левая традиция, которая продолжала исследовать вопросы взаимодействия богатых и бедных стран. В начале века левая мысль формулировала исследовательскую проблему как «экономический империализм», продолжая идеи Дж. Гобсона^[4], Р. Люксембург^[5] и В.И. Ленина^[6]. Позже, с наступление эпохи деколонизации, дискуссия обратилась к различным аспектам теории зависимости, теории капиталистического центра и периферии, а также к политическим причинам экономической отсталости развивающихся стран. Взаимное отчуждение двух дисциплин было преодолено лишь  в 1970 г., когда Сюзан Стрейндж опубликовала свою статью-манифест^[7] и призвала экономистов и политологов прекратить «диалог глухих». Она отмечала, что обе дисциплины слишком замкнулись в своих рамках, и игнорируют фундаментальные изменения, происходящие в мировой экономике и мировой политике. Она была не одинока в понимании того, что политика и экономика в современном мире становятся все более взаимосвязанными и требуют комплексного изучения. В 1968 г. Ричард Купер опубликовал свою работу о политических вызовах растущей экономической взаимозависимости отдельных стран^[8], в 1970 г. Чарльз Киндлебергер также выпустил книгу о растущих противоречиях между экономическими и политическими интересами в взаимозависимом мире^[9]. 1970-е гг. можно считать временем возрождения политэкономической традиции изучения международных отношений, и начальный период развития этой дисциплины в новых условиях связан прежде всего с именами Роберта Кеохане, Сюзан Стрейндж, Джозефа Ная и Стивена Краснера.

Основные концепции МПЭ

Мировая политическая экономия разработала несколько базовых концепций, составляющий основу аналитического аппарата при исследовании взаимосвязей мировой политики и экономики.  В первую очередь следует остановиться на концепции комплексной взаимозависимости (Theory of Complex Interdependence), которая была сформулирована Р. Кеохане и Дж. Наем в ставшей классической книге Power and Interdependence^[10], вышедшей в 1977 г. Комплексная взаимозависимость определялась авторами как ситуация, возникшая в международных отношениях в результате расширения мировой торговли и финансовых связей, в которой 1) между обществами, государствами и другими субъектами международной жизни устанавливаются множественные каналы коммуникации; 2) размывается иерархия ключевых проблем международных отношений, различные вопросы оказываются связанными между собой самым неожиданным образом, и иерархическая еще недавно повестка дня государств в МО становится комплексной; 3) в международных отношениях снижается эффективность военной силы и механизмов принуждения, более эффективным инструментом решения проблем становится поиск взаимных интересов.

В своей работе Кеохане и Най впервые отошли от традиционного понимания международных отношений, которое предполагает ведущую роль государства в международных вопросах и наличие иерархии вопросов в мировой политике, центральное место в которой занимают вопросы безопасности, военной силы и принуждения (реализм).  Авторы доказывают, что снижение эффективности военной силы как внешнеполитического инструмента и, наоборот, усиление экономической и других форм взаимозависимости между государствами повышают шансы на сотрудничество и позитивное взаимодействие между государствами. Повестка дня мировой политики становится все более сложной, далеко выходит за рамки вопросов международной безопасности. Причиной такого положения дел является диффузия и фрагментация власти в экономических вопросах, что, в свою очередь, происходит из-за  растущей взаимосвязи национальных экономики различных государств.

Государства по-прежнему остаются самыми важными игроками в международных отношениях, но в ситуации глобализирующихся мировых рынков государства уже не могут определять результаты взаимодействия. В процесс включаются множество новых игроков, которые обладают экономическими ресурсами и располагают собственными каналами коммуникации, формируют свои интересы и транснациональные коалиции, причем это происходит вне зон контроля министерств иностранных дел и советов национальной безопасности.

В конце 1970-х гг, когда Кеохане и Най выступили со своей революционной концепцией (сегодня она представляется очевидной, существовавшей всегда), она описывала систему отношений, сложившуюся на тот момент между развитыми индустриальными странами. На сегодняшний день эти изменения в системе международных отношений охватили уже большую часть мира, и в продвижении своих международных интересов государства в большей степени полагаются на координацию усилий национальных экономических игроков, чем на действия в традиционном внешнеполитическом поле.

Импульс развитию мировой политической экономии как дисциплине был дан ростом взаимозависимости национальных экономик после Второй мировой войны. Почему менялась система мировых хозяйственных и политических отношений? Чего можно было ожидать в будущем? – в основе этих вопросов лежала проблема взаимодействия экономических и политических факторов в международных отношениях. Основная задача новой дисциплины в тот период состояла в осмыслении природы этих взаимоотношений и выявлении ведущей и ведомой силы: управляют ли экономические интересы внешней политикой или наоборот, государственная политика является ведущей силой изменений в мировой экономике.

Вопрос о взаимоотношении политических и экономических факторов в международных отношениях был поставлен в специфическом контексте. В первые десятилетия после окончания Второй мировой войны военная, политическая и экономическая мощь была сконцентрирована в Соединенных Штатах, но в 1970-х гг. ситуация начала меняться. Американское экономические превосходство над остальным миром начало ослабевать, и специалисты начали задаваться вопросом, как это отразится на политической стороне международных отношений, не приведет ли этот процесс к началу периода политической нестабильности в мире?

В ходе развернувшейся дискуссии родилась концепция, которая сегодня известна как теория управляемой стабильности (Hegemonic Stability Theory, HST). В основу теории было положено допущение, что здоровье и стабильность глобальной экономики каким-то образом зависит от наличия в ней экономической и политической державы-гегемона. Как позже сформулировал Кеохане: «…теория утверждает, что структура влияния, контролируемая одной державой, наилучшим образом способствует формированию сильных международных режимов, которые обладают достаточной четкостью, и которым подчиняются»^[11]. Более подробно центральное положение теории управляемой стабильности сформулировал Чарльз Киндлбергер: « Международной экономической и финансовой системе требуется лидер – страна, которая, сознательно или бессознательно, готова выработать и интернационализировать некую систему правил, устанавливать стандарты поведения для других стран и добиваться исполнения странами этих стандартов, брать на себя большую часть расходов по поддержанию этой системы и, особенно, готова взять на себя обязательства поддерживать невыгодные для себя меры, а именно: покупать излишки товаров, поддерживать поток инвестиций и предоставлять скидки на свои коммерческие бумаги».^[12]

Теория управляемой стабильности базировалась на исторических наблюдениях. В период конца ХIХ–середины ХХ веков наблюдалась жесткая корреляция между мировой гегемонией одной из великих держав и периодом стабильности в мировых экономических отношениях. В начале этого периода лидером выступала Великобритания, а в мире процветал  Pax Britannica, основанный на «золотом стандарте». В период между мировыми войнами мирового лидера не существовало: Великобритания уже не способна была выполнять эту роль, а Соединенные Штаты были к ней еще не готовы политически. Этот период в мировой экономике характеризовался экономическим кризисом, протекционизмом и снижением объемов мировой торговли и инвестиций. После Второй мировой войны, во время действия Бреттон-Вудс, мировым гегемоном стали Соединенные Штаты,  а вокруг них сформировался Pax Americana. Из этих наблюдений следовал вывод: «Для того, чтобы стабилизировать мировую экономику, нужна держава-стабилизатор, единственная держава-стабилизатор».^[13]

Отмечалось, что для поддержания стабильности в мировой экономической системе требуется выполнение трех условий: поддержание открытого импорту рынка, выделение долгосрочного контрцикличного кредитования и массированное краткосрочное кредитование в случае финансового кризиса. Поскольку такие меры довольно обременительны, держава-лидер должна быть готова брать на себя непропорционально высокую часть расходов, особенно если другие государства попытаются «прокатиться зайцем». Таким образом, стабильность мировой финансовой системы рассматривалась теорией как особое «общественное благо», обязанность обеспечения которого ложилась на державу-лидера.

Включившиеся в дискуссию политологи внесли в разрабатываемую теорию серьезные политические акценты, связанные с концепциями власти и влияния. Так, было замечено, что гегемония может реализовываться на практике не только  на основе явных или неявных договоренностей, но и путем принуждения. Экономическая мощь может рассматриваться не только как цель политики, но и как инструмент усиления политического влияния и обеспечения интересов безопасности державы-гегемона. Например, для обеспечения своих интересов безопасности гегемон может открывать зарубежные рынки силой и наоборот, использовать угрозу замораживания межгосударственной торговли и инвестиций с целью заставить другие страны следовать установленным им правилам.

В дальнейшем развитии теории управляемой стабильности следует отметить два важных момента. Один из них связан с возможностью изменений в системе, другой – с расширением функции гегемона на группу стран.

Важным развитием теории по первому вопросу, вопросу о возможности изменений в установившейся системе, стали книги Роберта Гилпина^[14]. Он утверждал, что система международных отношений формируется в соответствие с интересами и для продвижения интересов ее наиболее влиятельных участников. Со временем, с изменением соотношения сил и возможностей держав, усиливающиеся государства попытаются изменить правила игры в своих интересах, и будут продолжать эти попытки, пока издержки этих усилий не начнут превышать возможную выгоду от перемен. Таким образом, предварительное необходимое условие перемен в мировой политической системе состоит в «несоответствии существующей политической системы и распределением влияния между теми игроками, которые в наибольшей степени выиграют от ее изменения»^[15].

Претерпело эволюцию и понимание гегемона и его функций в мировой системе. Во-первых, Р. Кеохане, основываясь на теории коллективных действий, пришел к выводу, что роль гегемона в мировой системе может играть не только отдельная держава, но и группа держав^[16]. Эту мысль развили Манкур Олсон и Томас Шеллинг, заключив, что роль гегемона может играть и группа стран, достаточно небольшая для того, чтобы вклад каждой из держав в «общественное благо» был обусловлен вкладом других участников^[17].

Во-вторых, со временем несколько изменились и акценты в понимании выполняемой гегемоном функции. Работы Барри Эйшенгрина^[18] и Стивена Краснера^[19], посвященные анализу изменения мировой финансовой системы и потоков мировой торговли в связи с переменами в политическом влиянии и экономической мощи держав-гегемонов, показали, что основное внимание в анализе мировой системы должно уделяться не столько объему влияния и экономической мощи гегемона, сколько способности гегемона создавать благоприятные условия для производства востребованных мировой системой «общественных благ» или, как это сформулировал Дэвид Лейк, «инфраструктуры»^[20] мировой экономики.

Развивая теорию управляемой стабильности, Стивен Краснер ввел в научный оборот понятие международных режимов (International Regimes), которое развилось в самостоятельную концепцию и активно используется специалистами при анализе системы мирового управления. В центре его внимания оказался вопрос, какой механизм вносит предсказуемость и стабильность в международные отношения в отсутствие абсолютного гегемона. Краснер пришел к выводу, что таким цементирующим составом в международных отношениях являются режимы. «Режимы можно определить как наборы явных или неявных принципов, норм, правил и процедур принятия решений, к которым сходятся ожидания участников той или иной области международных отношений. Принципы являются верой в факты, причинную зависимость и моральные принципы. Нормы являются стандартами поведения, определенными в терминах прав и обязанностей. Правилами являются предписания и запрещения действий. Процедуры принятия решений – это преобладающие практики совершения и реализации коллективного выбора»^[21]. По убеждению Краснера, режимы обладают значительной инерцией и продолжают существовать и «управлять» мировой политической и экономической системой еще долго после того, как обстоятельства изменились и центр силы, установивший режим, ослаб или перестал существовать: «После того, как режим установился, он начинает жить своей жизнью»^[22]. Режимы могут меняться, но для этого необходимо прилагать сильное давление в течение долгого времени – смена режимов напоминает геологические процессы, и идет так же трудно и медленно.

В связи с дискуссией, развернувшейся вокруг теории режимов, следует упомянуть об еще одной политэкономической концепции, выдвинутой британцем Робертом Коксом. В начале 1980-х гг. он выдвинул концепцию нового мирового порядка (New World Order), которая утверждала, что происходящие в мире перемены гораздо глубже, чем просто усиление интеграции национальных экономик. Центральным моментом концепции стало формирование новой «глобальной классовой структуры, накладывающейся на национальные классовые общества»^[23]. Под мировым порядком Кокс понимал историческую структуру, формируемую тремя факторами: материальные потенциалом, идеями и институтами. Материальные потенциал высокими темпами интегрируется в единый мировой механизм, и интернационализация экономики трансформирует общественные отношения и стимулирует инновации в институтах управления. Меняется весь комплекс взаимоотношения общества и государства, и новый мировой порядок будет сформирован реакцией мировых социальных сил, которые постараются «выторговать лучшую сделку с мировой экономикой»^[24].

В завершение нашего краткого обзора основных положений мировой политэкономии следует также остановиться на теории и практике целенаправленной трансформации зарубежных обществ и политических систем, проводимой Европейским союзом экономическими методами – концепции европеизации (Europeization, Political Conditionality).   В основу этой политики положено старое положение идеалистической школы изучения международных отношений о том, что характер политического режима определяет внешнеполитическое и внешнеэкономическое поведение государств. Вдохновленные крахом коммунистических режимов, европейцы и американцы пришли к выводу, что политические режимы можно менять, и распространение собственной общественно-политической модели на другие государства наилучшим образом обеспечит политические и экономические интересы Запада в мире. Инструментом воздействия на зарубежные общества было выбрано экономическое сотрудничество и экономическая помощь. Расширение экономического сотрудничества и предоставление экономической помощи зарубежным странам обуславливается требованиями по демократизации обществ этих стран. Результатом такой политики, по замыслу ее авторов, станет расширение международного режима, построенного на европейских правилах, нормах и процедурах^[25].

Суммируя изложенные выше основные положения политэкономической теории, следует подчеркнуть несколько моментов, важных для анализа российской повестки дня в отношении реформирования мировой финансово-экономической системы. Первое, существующая система (режим) был создан Соединенными Штатами для обслуживания собственных интересов. Второе, сегодня существование этого режима основывается уже не на абсолютной гегемонии Соединенных Штатов, а на его поддержке широкой группой индустриально развитых стран. Третье, режим может быть изменен, но для этого необходимо тесное сотрудничество нескольких растущих в данный период держав, и долгие целенаправленные усилия. Основой такого сотрудничества может стать лишь ясное понимание растущими державами своих интересов как отличных от интересов авторов нынешнего режима. В этой связи представляется необходимым начать дискуссию, которая положительно или отрицательно ответила бы на вопрос о наличии у России, Китая, Индии, других растущих государств таких общих  интересов.

Интересы России в контексте мирового кризиса

Следует заметить, что начало финансового кризиса в России прошло незамеченным. События сентября 2008 г., когда начался вывод капиталов с российского фондового рынка, были расценены политическим руководством страны, а также большинством представителей бизнеса и экспертного сообщества, как реакция рынка на события августовского конфликта на Кавказе. Реакция рынка расценивалась как достойная сожаления, но предсказуемая, и падение фондового рынка России рассматривалось как неизбежная плата за укрепление внешнеполитических позиций России на Кавказе, в диалоге с НАТО и США. Предполагалось, что в среднесрочном периоде фондовый рынок восстановится, а укрепившиеся внешнеполитические позиции России обеспечат ей определенное лидерство не только в вопросах международной безопасности, но и в строительстве новой архитектуры мировой финансово-экономической системы. Определенные надежды в этом плане возлагались на БРИК. Часть внешнеполитического экспертного сообщества полагала, что в рамках взаимоотношений со странами БРИК Россия не только компенсирует относительную слабость своей экономики новой внешнеполитической активностью и инициативностью, но и, при благоприятных условиях, сумеет выступить неким «голосом» БРИК в вопросах реформирования мировой экономики и финансов, сформирует нечто вроде нового «Движения неприсоединения».

Такое «Движение неприсоединения», в отличие от Движения 1970-х гг., настаивало бы на «неприсоединении» к существующей финансово-экономической системе, контролируемой странами Запада, и направило бы свои усилия либо на реформирование существующей системы, либо на строительство параллельных региональных финансово-торговых систем, более отвечающих интересам растущих экономик Индии, Китая, России и Бразилии. Позитивная повестка дня такого движения четко сформулирована так и не была, но некоторые требования к новой системе были сформулированы в выступлениях президента и премьер-министра России.

Другая часть дискуссии, которая развернулась чуть позже, в последние месяцы 2008 года,   касалась собственно российских перспектив нейтрализации кризисных явлений в своей экономике и ситуации, которая сложится в мировой экономике после завершения кризиса.

Позиция политической элиты и денежных властей России в тот момент состояла в том, что Россия пострадает от кризиса в меньшей степени, чем страны ОЭСР, и Россия выйдет из кризиса относительно укрепившейся политически и экономически по отношению к западным странам. Такое понимание ситуации и перспектив ее развитие основывалось не следующих тезисах:

1. Россия накопила огромные золотовалютные резервы, которые обеспечат стабильное экономическое развитие и демпфируют в национальной экономике кризисные явления. Российская банковская система недостаточно интегрирована в мировые финансы, российские банки не работают с западными ипотечными бумагами и их производными, следовательно, банковская система должна сохранить свою устойчивость. У России нет внешнего государственного долга, наоборот, многие страны сами должны ей. Кризис предоставляет удачную возможность для реанимации конкурентоспособности российской экономики путем девальвации рубля, а мировые цены на энергоносители хоть и упадут, но останутся на приемлемом для России уровне, обеспечивая наполнение государственного бюджета и финансирование внутренней модернизации страны.
2. Впервые за последние десятилетия у России есть шанс переформатировать систему мирового управления в направлении, которое даст ей доступ к новым ресурсам для развития. Сегодняшняя мировая политико-экономическая ситуация характеризуется несколькими моментами: - либерализм в мировой политике и экономике начинает свое отступление. На следующем историческом этапе он вернется, но в ближайшие годы и десятилетия мы станем свидетелями возвращения государства как в национальную экономику, так и в мировую экономику.
3. Отступление либерализма как мировой экономической идеологии (Вашингтонский консенсус) вкупе с крупными неудачами международных финансовых институтов в последние десятилетия подорвали легитимность мировых политико-экономических институтов и поставили вопрос об их реформировании - мировая экономика на какое-то время утеряла источники роста. В последние десятилетия ими были: поглощение экономик Советского блока; экспорт политической нестабильности Соединенными Штатами вкупе с военным кейнсианством, а также искусственное стимулирование спроса через систему ипотечного кредитования.
4. В мире произошло деление стран по новому признаку. Если раньше различались страны с развитой и большой экономикой,  с малой и неразвитой экономикой, различали быстро растущие и медленно растущие экономики, то сегодня добавилось существенное различие между  странами-кредиторами (КНР, Япония, Россия, Тайвань, Ю. Корея, Саудовская Аравия) и странами-должниками: США, некоторые страны Западной Европы. Страны-кредиторы выступают с требованиями перераспределение политической власти в международных финансовых институтах.

Суммируя, можно сказать, что в конце 2008 – начале 2009 гг. политическое и финансово-экономическое положение России рассматривалось политическим руководством страны как достаточно благоприятное и даже выигрышное. Такая оценка ситуации стала политическим обоснованием очередной «газовой войны» с Украиной, Россия выдвинула задачу укрепления своих позиций на постсоветском пространстве путем использования экономических инструментов внешней политики, прежде всего суверенного кредитования. Ставились и более широкие, хотя и менее срочные задачи. Широко распространился консенсус, что августовской войной 2008 г., многочисленными финансовыми и внешнеполитическими инициативами, попытками скоординировать внешнеполитические позиции стран БРИК, решениями о частичном переводе торговли между Россией и КНР на местные валюты, Россия сделала определенную заявку на лидерство среди растущих стран-гигантов. Такое лидерство со временем должно было способствовать формированию новой международной повестки российской политики, нацеленной на повышение мировой политико-экономического статуса страны, обеспечение уменьшения ее зависимости от Бреттон-Вудской финансово-экономической системы. В качестве менее афишируемой цели в повестке дня присутствовала и задача лишить страны Запада – прежде всего США – «несправедливых» экономических преимуществ и способов обогащения, которые давала им существующая финансово-экономическая система, использование доллара в качестве мировой резервной валюты, властная монополия в мировых финансовых и торговых институтах.

В более конкретном виде,  российская повестка дня, как она виделась в конце 2008 – начале 2009 гг., содержала следующие  политико-экономические задачи:

• усиление российского политического влияния на постсоветском пространстве за счет экономического привязывания наиболее пострадавших от кризиса стран к России, частичный перевод двусторонней торговли и расчетов с некоторыми странами СНГ на рубли:
• перераспределение квот внутри МВФ и Всемирном Банке с учетом растущего влияния стран-кредиторов в мировой экономике;
• при отсутствии готовности развитых стран Запада потесниться, выступление Россией с инициативой создания параллельных международных финансовых институтов, обслуживающих политические и экономические интересы России, КНР, Индии, арабских стран;
• диверсификация мировой валютной системы, частичный уход от доллара и использования юаня, а в некоторых объемах, и рубля, как региональных расчетных и резервных валют.

В чем заключался смысл проведения подобной политики для России, какие выгоды она должны была принести?

Во-первых, успех на данном направлении дал бы России возможность финансировать свой внешний долг за счет зарубежных стран и при необходимости покрывать дефицит внешнеторгового баланса национальной валютой;

Во-вторых,  в случае успеха в России был бы создан региональный финансовый центр, что дало бы российскому бизнесу возможность зарабатывать на финансовых услугах в рублях, российская экономика получила бы расширяющийся внешний рынок;

В-третьих, у страны появилась бы возможность шире использовать финансовые инструменты, в том числе поощрения и санкции, для проведения активной внешней политики;

В-четвертых, снизилась бы привлекательность западной социально-экономической модели, Россия, напротив, стала бы выглядеть более привлекательно как страна и как модель развития.

Как показало дальнейшее развитие событий как внутри России, так и в мире, представления об относительных преимуществах России перед другими странами в ходе мирового финансово-экономического кризиса оказались чрезмерно оптимистическими. Россия оказалась гораздо более глубоко интегрирована в мировую экономику и мировую финансовую систему, чем это представлялось, и пострадала от мирового кризиса ничуть не меньше других стран. Основное внимание политического руководства страны и монетарных властей было переключено на внутриэкономические приоритеты, внешнеполитический аспект действий страны в ходы кризиса оказался отодвинут на второй план.

Вместе с тем, внешняя политико-экономическая повестка дня России не была перечеркнута, в своих основных положениях она остается актуальной и сегодня.  Как показал мировой финансовый саммит в Лондоне в апреле 2009 г., политическое руководство России по-прежнему намерено продвигаться к поставленным целям, но намерено делать это без спешки, постепенно продвигая российские интересы в меняющейся мировой финансово-экономической архитектуре.

Поставленные задачи весьма амбициозны, и сегодня трудно надеяться на их реализацию в поставленном объеме в короткие сроки. Вместе с тем, сама постановка таких задач в практическом плане свидетельствует о более глубоком понимании национальных интересов российским политическим классом и о растущей самостоятельности российской политики как в плане формирования независимого мировоззрения, так и в выработке стратеги реализации национальных интересов.

Мировая политическая экономия: исследовательская повестка дня

Понятийный и исследовательский аппарат, разработанный за 40 лет мировой политической экономией, помогает сделать ведущуюся сегодня дискуссию более предметной и сфокусированной. Вместе с тем, существующие теоретические наработки не позволяют спуститься на уровень конкретики и сформулировать программу действий по приведению мировой финансово-экономической системы в соответствие с нынешней политической и экономической реальностью. Необходимо двигаться дальше, и современному поколению специалистов предстоит расширить научные знания в прикладной области, осмыслить и описать механизмы перемен в мировой финансовой и экономической системе.

Приоритетом современной исследовательской повестки дня мировой политэкономии становятся следующие вопросы. Какой механизм придет на смену безудержной кредитной экспансии в качестве источника роста мировой экономики? Какая финансовая система будет в наибольшей степени соответствовать этому механизму? Чьи интересы эта финансовая система будет обслуживать, кем и как она будет управляться? Какую роль в новой системе будут играть международные институты, какие функции они должны будут выполнять?

Как нам представляется, политическая и экономическая мысль сегодня должна обратиться к указанному кругу вопросов и не ограничивать исследуемую проблематику сиюминутными вопросами выхода из кризиса. Кризис раньше или позже закончится, и к моменту его окончания политическому и экспертному сообществу следует иметь более или менее четкое представление, в каком направлении двигаться дальше.

^[1] International Political Economy (IPE)

^[2]В. Петтиписало “Political Oeconomies”

^[3] Mill J.S. Principles of Political Economy. London, Longmans, Green & Co. 1909, 7^th Edition.

^[4] Hobson J. A. Imperialism: a Study. (multiple editions)

^[5] Luxemburg R. Accumulation of Capital. (multipleeditions)

^[6]В.И.Ленин. Империализм как высшая стадия капитализма. Соч., 5-еизд. Т. 27

^[7] Strange S. “International Economics and International Relations: A Case of Mutual Neglect”. International Affairs 46, no. 2 (April), 1970.

^[8] Cooper R.N. The Economics of Interdependence: Economic Policy in the Atlantic Community. N.Y., 1968

^[9] Kindleberger Ch. Power and Money: The Politics of International Economics and the Economics of International Politics. N.Y., 1970

^[10]Nye, J.; Keohane R. Power and Interdependence: World Politics in Transition. Little, Brown and Company. 1977

^[11] Keohane R. “The Theory of Hegemonic Stability and Changes in International Economic Regimes, 1968 – 1977/” in Holsti O.R., Siverson R.M., George A. L . (eds.) Change in the International System,. Boulder: Westview Press, 1980 p. 132

^[12] Kindleberger Ch. The World in Depression, 1929 – 1939. Berkeley, 1973 p. 28

^[13] Ibid p. 305

^[14] Gilpin R. War and Change in World Politics. N.Y., Cambridge University Press, 1981; Gilpin R. The Political Economy of International Relations. NJ, Princeton University Press, 1987.

^[15] Gilpin R. War and Change in World Politics. N.Y., Cambridge University Press, 1981, p. 9

^[16] Keohane R. After Hegemony: Cooperation and Discord in the World Political Economy. NJ, Princeton University Press, 1984.

^[17] Schelling T. Micromotives and Macrobehavior. N.Y., Norton, 1978

^[18] Eichengreen B. “Hegemonic Stability Theory of the International Monetary System”. In Cooper R.N., Eichengreen B., Holtham G., Putnam R.D., Henning C.R. (eds.) Can Nations Agree? Issues in International Economic Cooperation. Washington D.C., Brookings Institution, 1989

^[19] Krasner S. «State Power and the Structure of International Trade”. World Politics 28. no. 3 (April), 1976, pp. 317 – 347.

^[20] Lake D.A. “Leadership, Hegemony and the International Economy: Naked Emperor or Tattered Monarch with Potential?” International Studies Quarterly 37, no. 4 (December), pp. 459 - 489

^[21] Krasner S. “Structural Causes and Regime Consequences: Regimes as Intervening Variables.” in Krasner S. (ed.) International Regimes. Ithaca, Cornell University Press, 1983 p.2

^[22] Krasner S. “Regimes and the Limits of Realism: Regimes as Autonomous Variables”. in Krasner S. (ed.) International Regimes. Ithaca, Cornell University Press, 1983 p.358

^[23] Cox R. “Social Forces, States and World Orders: Beyond International Relations Theory.” Millennium 10 no.2 (Summer) p.147

^[24] Ibid. p. 151

^[25]См. Crowford G. Foreign Aid and Political Reform: A Comparative Analysis of Democracy Assistance and Political Conditionality. N.Y., Palgrave 2001; Sorensen G. (ed.) Political Conditionality. L.; Frank Cass, EADI, 1993