Комментарий к договору по СНВ

8 апреля 2010 г. президентами России и США подписан договор о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений.

Несмотря на предельно короткие, можно сказать, «спринтерские», сроки работы над этим важнейшим документом, договор получился весьма полноценным: 12 страниц текста самого договора, 137 — протокола к нему плюс короткое заявление относительно противоракетной обороны. Договор подписан взамен Договора о СНВ (СНВ-1) от 1991 года, завершившего своё действие 4 декабря 2009 года, а также, как заявил президент РФ Д.Медведев в ходе церемонии подписания договора, взамен Договора о сокращении стратегических наступательных потенциалов (ДСНП) 2002 г. Срок действия договора — 10 лет (до 2020 г.). Установленные ограничения — 700 единиц для развернутых МБР, развернутых БРПЛ и развернутых тяжелых бомбардировщиков; 1550 единиц для боезарядов на развернутых МБР, боезарядов на развернутых БРПЛ и ядерных боезарядов, засчитываемых за развернутыми тяжелыми бомбардировщиками; 800 единиц для развернутых и неразвернутых пусковых установок МБР, развернутых и неразвернутых пусковых установок БРПЛ, развернутых и неразвернутых тяжелых бомбардировщиков. По боеголовкам — это в три раза, а по носителям — в два раза меньше уровня Договора СНВ-1 и примерно на 30% меньше уровня ДСНП.

Оценки договора в отечественном и американском экспертном и политическом сообществе неоднозначны. Кто-то считает его «полной капитуляцией» в одном случае России, в другом случае — США, кто-то дает ему вполне позитивную характеристику. Каково же реальное значение договора, в чем его основные достоинства и недостатки?

На этот вопрос следует отвечать честно и непредвзято, не поддаваясь политическим пристрастиям, субъективным предпочтениям и неоправданным эмоциям.

Достоинства договора

Начнем с достоинств. Главное значение договора состоит в том, что он преодолевает тот международно-правовой вакуум, который возник в результате истечения срока основного российско-американского документа в области ядерного разоружения – Договора СНВ-1, который являлся единственным международно-правовым документом, регулирующим проверяемое сокращение стратегических ядерных сил (СЯС) обеих стран и поддержание их на уровне, вдовое более низком, чем по окончании холодной войны. Содержащийся в этом документе режим проверки стал основой соблюдения и ДСНП. Без Договора СНВ-1 он превращался в декларацию о намерениях, не поддающуюся верификации.

Важно, что новый договор учреждает специальную двустороннюю комиссию по его соблюдению: это значит, что возобновляется важнейший канал стратегического диалога, действующий на постоянной основе, по снятию озабоченностей сторон в области ядерной политики друг друга, взаимному прояснению планов военного строительства в области СЯС, обеспечению прозрачности намерений Сторон. Функционирование такого канала, как показал опыт двусторонних отношений наших стран и в годы холодной войны, и после нее, способствует укреплению стратегической стабильности.

Договор предусматривает «облегченный» режим проверки его соблюдения по сравнению с весьма громоздкой системой контроля, учрежденной Договором СНВ-1. Так, например, в нем не предусматривается непрерывный контроль заводов по производству вооружений, когда периметры таких заводов были объектом наблюдения многочисленных инспекторов Сторон, находящихся в РФ (Воткинск, Удмуртия) и США (Магна, штат Юта) на постоянной основе. Это значит, что расходы по «обслуживанию» соблюдения обязательств по новому договору, по крайней мере, не увеличатся, а, скорее всего, сократятся. Кроме того, «щадящий» режим контроля, несомненно, свидетельствует о том, что уровень взаимного доверия Сторон сегодня выше, чем на момент подписания Договора СНВ-1, и уж тем более выше, чем в начале 60-х годов прошлого века, когда некоторые вполне уважаемые и квалифицированные американские политики после Карибского кризиса призывали администрацию Дж.Кеннеди не подписывать с русскими Договор о запрещении ядерных испытаний «в трех средах»: русские все равно, мол, Вас обманут и «будут проводить ядерные взрывы на оборотной стороне Луны».

Следующий положительный момент: каждая из Сторон по договору имеет право самостоятельно определять состав и структуру своих стратегических наступательных вооружений. Это существенно, особенно для России, поскольку дает ей возможность и дальше проводить самостоятельную ядерную политику, например, делая упор на наземный компонент СЯС, в котором у нас традиционное преимущество перед американцами. Ранее США добивались сокращения именно этого нашего преимущества, что вызывало у России подозрение в стремлении американцев максимально ослабить наш потенциал ответного удара. Предоставляя Сторонам «свободу рук» в формировании своих СЯС, новый договор лишает подобного рода подозрения каких бы то ни было оснований.

К этому следует добавить и то, что в договоре нет ограничений на передвижение ядерных мобильных комплексов (у США таких комплексов нет, а в России — это МБР «Тополь» и «Тополь-М»). По прежнему Договору эти комплексы сосредотачивались в так называемых районах развертывания и не имели права покидать их без соответствующих уведомлений другой Стороны. По мнению наших специалистов, это также ослабляло российский потенциал ответного и ответно-встречного удара, что негативно сказывалось на стратегической стабильности. Теперь ограничений на мобильность наземного компонента российских СЯС нет, что в некоторой степени компенсирует мобильность американских атомных подводных лодок (АПЛ). Соответственно, укрепляется стратегическая стабильность.

Российским дипломатам удалось отразить в преамбуле договора «наличие взаимосвязи между стратегическими наступательными вооружениями и стратегическими оборонительными вооружениями, возрастающую важность этой взаимосвязи в процессе сокращения стратегических ядерных вооружений ито, что нынешние стратегические оборонительные вооружения не подрывают жизнеспособность и эффективность стратегических наступательных вооружений Сторон». Предыдущие соглашения по СНВ содержали такую увязку, но это была прямая увязка с существовавшим тогда Договором по ПРО. Тем более что в договоре о наступательных вооружениях вряд ли можно было записать какие-то параметры ограничения ПРО. Тем не менее Обама еще в апреле прошлого года на встрече в Лондоне согласился на формулировку, в которой такая увязка признается. И эта формулировка вошла в преамбулу нового договора.

Кроме того, при подписании договора в Праге российская Сторона сделала одностороннее заявление относительно противоракетной обороны, в котором сказано, что новый договор «может действовать и быть жизнеспособным только в условиях, когда нет качественного и количественного наращивания возможностей систем противоракетной обороны США. Следовательно, исключительные обстоятельства, упомянутые в Статье XIV Договора, включают также такое наращивание возможностей систем противоракетной обороны США, при котором возникнет угроза потенциалу стратегических ядерных сил РФ». Вероятно, это максимум того, что можно было сделать в условиях прекращения действия Договора по ПРО 1972 г.

С учетом того, что нынешняя стратегическая система ПРО США, по оценкам специалистов, всерьез не угрожает нашим СЯС, а также решений администрации Б.Обамы заморозить финансирование некоторых программ в этой области, включая строительство третьего позиционного района ПРО в странах Центральной и Восточной Европы, можно твердо утверждать, что ядерный баланс (который следует отличать от ядерного паритета) между Россией и США договор сохраняет. Если американцы не пересмотрят этих решений (что вполне вероятно, в особенности, если в 2012 г. в Белый дом вернутся республиканцы) и не будут наращивать плотность своей стратегической системы ПРО, то такой баланс сохраниться к концу действия договора, т.е. на протяжении последующих десяти лет.

Наконец, важна и чисто политическая сторона договора: он подтверждает готовность США рассматривать сферу ядерного взаимодействия между двумя странами как сферу привилегированных двусторонних политических отношений, что чрезвычайно ценно для России, которая настаивает на своем статусе великой державы.

Критика

Критики договора указывают на то, что в нем не предусмотрены ограничения на американскую систему ПРО.  Конечно, в стратегической перспективе глобальная система ПРО, создаваемая США для нейтрализации ядерного потенциала других ядерных держав, в первую очередь РФ, вызывает законную озабоченность отечественных политиков и военных.

В феврале 2010 г. министерством обороны США был опубликован обзорный доклад по ПРО. В нем записано, что ракетная угроза увеличивается и в количественном, и в качественном выражениях и будет продолжать только нарастать. И это несмотря на огромное сокращение российского ракетного потенциала за последние десятилетия. Среди ракетных угроз США называются усилия других государств по увеличению защищенности их ракет от упреждающего удара. А это значит, что такой удар является частью оперативных планов США. По расчету американцев, стратегическая ПРО США позволит уничтожить единичные носители и БЧ из состава СЯС РФ, уцелевшие после нанесения упреждающего (обезоруживающего) удара.

Из-за чрезмерного внимания, которое российская дипломатия и пропаганда уделяла возможному размещению компонентов ПРО США в Восточной Европе, создается впечатление, что наибольшую угрозу для РФ представляет система ПРО наземного базирования, основанная на противоракетах GBI (ground-based interceptor). Между тем, как по количественным, так и по качественным характеристикам эти противоракеты пока не могут всерьез угрожать СЯС РФ даже с учетом их значительного сокращения. В частности, GBI с территории Польши могут создать некоторую (весьма незначительную) угрозу лишь для МБР 28-й ракетной дивизии РВСН, дислоцированной в Козельске.

Сегодня основную угрозу России представляет американская система ПРО морского базирования, размещенная на кораблях ВМС США, оснащенных системой «Иджис». Она основана на ЗУР «Стандарт», модификация которых «Стандарт» SМ-3 успешно испытана в качестве противоспутникового оружия, следовательно, обладает возможностями ПРО против любых баллистических ракет, включая МБР. Выполнение крейсерами и эсминцами ВМС США задач ПРО требует доработки программного обеспечения (стоимость этих работ оценивается в несколько миллионов долларов). Сейчас ее, по официальным данным, прошли 3 крейсера и 15 эсминцев, предстоят работы на других кораблях.

Система ПРО морского базирования обладает высокой мобильностью (поскольку передвигается вместе с кораблями), т.е. может работать на различных географических направлениях. В частности, в связи с начавшимся таянием арктических льдов, группа из нескольких крейсеров и эсминцев сможет постоянно находиться в высоких широтах, т.е. на траекториях полета МБР и БРПЛ из РФ в США. Количество одновременно развернутых на кораблях ВМС США ЗУР «Стандарт» SМ-3 может составлять не менее 1 тыс. Это гарантирует поражение единичных российских ракет, уцелевших после обезоруживающего удара, даже если эффективность американской ПРО составит не более 25-30%.

Кроме того, в США может быть создана система ПРО воздушного базирования, представляющая собой лазерную установку на самолете «Боинг-747», предназначенную для поражения МБР и БРПЛ на активном участке траектории. Из-за того, что эффективная дальность поражения этой системы не превысит несколько сотен километров, она вряд ли применима против МБР, стартующих из глубины территории РФ, но может быть успешно использована против БРПЛ, запускаемых с РПК СН из акваторий в Северном Ледовитом и Атлантическом океанах. Самолет с лазером на борту может достаточно долго баражировать над этими акваториями, при этом ему не потребуется истребительное прикрытие, т.к. он будет вне досягаемости российской истребительной авиации.

Что касается системы ПРО наземного базирования, то угрозу для РФ, скорее, представляют не противоракеты GBI, а РЛС СПРН, размещенные за пределами территории США (в Великобритании, Гренландии, а ранее планировалось и в Чехии), поскольку они способны обнаруживать пуски МБР с территории РФ почти сразу после их осуществления и выдавать целеуказания для кораблей с системой «Иджис».

Принятое президентом Б.Обамой в середине сентября 2009 г. решение об отказе от планов администрации Буша разместить 10 ракет-перехватчиков в Польше и радар в Чешской Республике было основано на новых разведывательных оценках, сделанных в мае, в которых говорится о том, что Иран замедлил разработку своих межконтинентальных баллистических ракет, с помощью которых может быть нанесен ракетный удар по территории США. Вместо этого, подчеркивается в докладе ЦРУ, Иран сосредоточил свое внимание на ускоренном производстве ракет с меньшим радиусом действия, которые могут применяться для нападения на Израиль, а также другие страны региона, где размещены вооруженные силы США. Одновременно американцы пояснили что новый план с использованием размещаемых на морских судах радаров Aegis и связанных с ними ракет-перехватчиков Standard, может стать  прочной системой, способной противостоять существующим вызовам и в первую очередь защитить союзников по НАТО. В связи с этим они предложили размещение установок SM-3 (Standard missile-3) и комплексов Пэтриот в Польше и командных и контрольных элементов в Чехии. Для отражения же возможной угрозы со стороны Ирана основную ставку американцы по-прежнему делают на  ракеты-перехватчики ПРО, расположенные на Аляске и в Калифорнии. Интересно, что через две недели после объявленного решения США по элементам ПРО в Европе Тегеран согласился открыть для международной инспекции свой завод по обогащению урана, расположенный рядом с городом Кум, и отправлять большую часть своего открыто задекларированного обогащенного урана в Россию. Можно предположить, что за этими событиями стоит некая «пакетная» договоренность между Россией и США.

Сейчас администрацией Б.Обамы приняты важные решения по сокращению бюджета в части элементов противоракетной обороны и по закрытию ряда программ вообще. Если их проанализировать, то получится, что элементы стратегической ПРО на территории США ограничиваются количественно даже меньше того уровня, который был предусмотрен Договором по противоракетной обороне 1972 года. (Спрашивается, зачем из него выходили?) Ряд программ отменен, в том числе и размещение элементов стратегической ПРО в Европе. Возможно, этому способствовала более активная позиция таких крупных европейских держав, как Германия и Франция.

В принципе сегодня американская система противоракетной обороны идет по пути развития региональных систем, т.е. той же европейской ПРО на театре военных действий. Это те вопросы, которые мы в свое время совместно отрабатывали по линии Россия – НАТО и в рамках двусторонних переговоров Россия — Соединенные Штаты. Они, действительно, имеют отношение к тем угрозам, которые реально могут возникнуть.

В этой связи следовало бы вспомнить предложения России 1997 года. Они включали в себя не только вопросы, связанные с использованием двух российских радиолокационных станций (одна — на территории Азербайджана, вторая — в Армавире), в них шла речь и о центрах обмена информацией. Один центр в Москве (по нему когда-то был подписан меморандум, правда, он не был открыт) и второй центр в Брюсселе. Они как раз предназначены для того, чтобы осуществлять оценку обстановки, выявлять ракетные угрозы и в связи с этим принимать решения о развертывании тех подвижных комплексов противоракетной обороны, которые имеются и у России, и у США, и у европейцев, в зависимости от того, откуда возникает угроза. То есть, предлагался формат совместного управления. А те документы, которые были подписаны по центру обмена данными более десяти лет назад, предусматривали участие в их работе любых государств, которые в этом заинтересованы. И это предложение в принципе остается в силе, но оно нуждается в поддержке и других государств, в том числе европейских. Для начала следует провести совместную оценку ракетных угроз, о которой президенты России и США договорились еще в июле 2009 г., что и позволило бы в перспективе создать Центр по обмену данными для взаимного оповещения об испытательных запусках ракет с участием европейцев. Конечно, мы хотели бы твердых обязательств с американской стороны не наращивать стратегическую ПРО. Если будет новое соглашение по СНВ, мы с американцами сможем договориться, хотя это будет непросто. Можно найти дипломатический вариант ограничения американской ПРО через сотрудничество, через договоренность, что будут предприниматься только определенные шаги. Обама заморозил или прекратил основные программы развития стратегической ПРО, включая третий позиционный район в Польше и Чехии. Де-факто он показал, что в ближайшие годы у американцев не будет стратегической ПРО. Но де-юре американцы отказываются закрепить этот принцип. Другое дело, что есть планы развития региональной ПРО, которая предназначена для перехвата ракет средней дальности, которых нет у России, но есть у КНР, Ирана, Северной Кореи. Такая ПРО не угрожает стратегической стабильности. Здесь мы можем сотрудничать с американцами, но условием такого сотрудничества должно быть ограничение параметров такой региональной ПРО, обеспечение предсказуемости и транспарентности.

По оценкам ряда российских экспертов, имеющиеся у США компоненты ПРО не представляют непосредственной угрозы для национальной безопасности России, во всяком случае, на ближайшие 15–25 лет, до тех пор, пока американцы не развернут стратегическую систему ПРО (если это случится), а Москва окажется не способна противопоставить этому контрмеры.

Вместе с тем, следует учитывать, что накопленный в США технологический задел и результаты натурных испытаний отдельных компонентов ПРО (несмотря на сокращение ассигнований на их разработку в последние годы) свидетельствуют о возможности уже в среднесрочной перспективе (5–10 лет) развернуть ограниченную противоракетную систему, плотность которой можно будет в дальнейшем постоянно наращивать. Интересам России в течение следующих 15–25 лет она вряд ли сможет угрожать, особенно если Российская Федерация проведет должную модернизацию своего стратегического ядерного потенциала. Но ввод в действие американской системы ПРО будет способствовать «перенацеливанию» ядерных сил других стран с американских объектов, возможно, и на объекты России, что, в свою очередь, будет дестабилизировать стратегическую обстановку в мире. Помимо политической составляющей — попытки продолжать линию на глобальное военно-политическое доминирование Соединенных Штатов в XXI веке — этот курс имеет также технологическое и экономическое измерения. Они связаны с интересами американских военно-промышленных корпораций, а также с намерением руководства США обеспечить повышение научно-технического уровня промышленности через массированные финансовые вливания в крупные военно-технологические программы.

Вот почему целесообразно выдвинуть глубоко продуманные и хорошо аргументированные предложения по сотрудничеству с США в области ПРО, не подрывающему стратегическую стабильность, в том числе по совместному созданию и использованию глобальных информационных систем, а также по новому поколению мер доверия в области ядерных вооружений — как стратегических, так и тактических.

В частности, можно было бы предложить осуществить совместную разработку российско-американской информационной системы космического базирования (сейчас американцы сами работают над такой низкоорбитальной системой, получившей наименование «СБИРС-Лоу», которая для нас является одним из самых критичных компонентов будущей американской системы ПРО). Эту нашу идею можно было бы мотивировать заявленной готовностью США к сотрудничеству наших двух стран, в том числе и в области ПРО, укреплением доверия и тем, что будущая система ПРО, по заявлениям президента США, не будет направлена против России. Отношение американцев к такому предложению наглядно продемонстрирует, насколько справедливы заявления американских официальных лиц об отсутствии антироссийской направленности разрабатываемой в США системы ПРО.

Второй объект критики договора — отсутствие в нем ограничений на крылатые ракеты морского базирования (КРМБ), по которым США имеют подавляющее превосходство над Россией. Изначально в США было построено 18 ПЛАРБ типа «Огайо». Однако первые 4 из них впоследствии были переоборудованы в носители крылатых ракет морского базирования (КРМБ). Вместо 22 шахт БРПЛ на них были установлены ПУ по 7 КРМБ на каждой (еще 2 шахты используются как шлюзовые камеры для транспортных средств боевых пловцов), таким образом, каждая лодка несет 154 КРМБ.

Кроме того, в составе ВМС США имеется 52 многоцелевые ПЛА: 3 типа «Си Вулф», 4 типа «Вирджиния» (всего планируется построить до 30 таких ПЛА) и 45 типа «Лос-Анджелес» (постепенно выводятся из состава ВМС). Все «Вирджинии» и 31 «Лос-Анжделес» имеют по 12 специальных шахт для КРМБ, т.е. суммарно они несут 420 КР. Кроме того, все 52 ПЛА имеют возможность запускать КР и через обычные торпедные аппараты, т.е. количество КРМБ на них может быть еще выше.С учетом4 вышеупомянутых ПЛА типа «Огайо», число КРМБ на ПЛА США составляет 1036 в специальных ПУ и неопределенное количество как часть штатного боезапаса ПЛА (торпед и ракет, запускаемых через торпедные аппараты).

Наконец, 22 крейсера типа «Тайкондерога» и 52 эсминца типа «Орли Берк» оснащены системой «Иджис» с установками вертикального пуска (УВП) Мк41. В каждой ячейке такой УВП может находиться либо КР «Томагавк», либо зенитная ракета (ЗУР) большой дальности «Стандарт», либо 4 ЗУР малой дальности «Си Спарроу», либо противолодочная ракета «Асрок». Сегодня 74 крейсера и эсминца с «Иджисом» суммарно имеют на борту 7478 ячеек УВП, предполагается построить еще 9 «Орли Берков», тогда это число возрастет до 8342. Таким образом, КРМБ гораздо более многочисленны, чем КРВБ, хотя первые, в отличие от вторых не идут в зачет нового договора (об этом — ниже). Такая ситуация представляется в высшей степени странной потому, что эти ракеты почти одинаковы по своей конструкции (КРМБ лишь имеют дополнительный стартовый ускоритель).

Точное количество КРМБ, одновременно развернутых на многоцелевых ПЛА, крейсерах и эсминцах ВМС США, не может быть точно известно, однако с высокой долей уверенности можно предположить, что оно может составлять несколько тысяч, но не ниже 1 тысячи. В свою очередь, российский Военно-морской флот (ВМФ) имеет примерно 20 ПЛА пр. 971, 945 и 671РТМК, способных запускать КРМБ через торпедные аппараты. Общее число КРМБ на наших боеготовых ПЛА, видимо, не превышает 100, т.е. имеет место отставание от США по этому средству поражения, как минимум, на порядок. При этом российские КР (как морского, так и воздушного базирования) существуют только в ядерном снаряжении, поэтому не могут быть применены в обычных войнах.

При этом крылатые ракеты не обнаруживаются с помощью средств СПРН (системы предупреждения о ракетном нападении) и с очень большим трудом — с помощью средств РТВ ВВС и ПВО. Они могут быть обнаружены и поражены ЗРС С-300 и С-400, но количество первых в российских войсках быстро сокращается, а вторые, фактически, еще не поступили на вооружение. Кроме того, РЛС этих ЗРС не предназначены для работы в постоянном режиме и должны получать информацию о воздушном нападении от РЛС РТВ. Которые, как уже было сказано, не могут гарантировать эффективного обнаружения КР. Кроме того, само по себе сокращение количества ЗРС автоматически снижает возможности системы ПВО по отражению удара с помощью КР, поскольку даже при 100%-ной эффективности обнаружения и поражения невозможно поразить больше КР, чем имеется боеготовых ЗУР. При этом надо учитывать, что в реальных боевых условиях, когда ЗРС подвергаются интенсивному огневому и радиоэлектронному подавлению со стороны противника, 100%-ная эффективность недостижима. Соответственно, США уже сегодня очень близки к возможности просто «задавить массой» российскую ПВО. По этой причине принципиально ложным является тезис о том, что С-400 в несколько раз эффективнее С-300, поэтому ее якобы требуется гораздо меньше, чем было С-300. На самом деле, снижение количества боеготовых ЗРС ниже определенного уровня означает, что противовоздушная оборона страны не осуществляется, независимо от эффективности имеющихся систем. Учитывая такие дополнительные факторы, как уязвимость позиций ЗРС для действий диверсионных групп противника, а также отсутствие на позициях запасных ЗУР и средств перезарядки ПУ, в случае массированного удара российскую систему ПВО в ее нынешнем виде ожидает почти мгновенный коллапс без нанесения противнику хоть сколько-нибудь заметного ущерба.

Американские КР «Томагавк» являются весьма удобным оружием, отличающимся относительной дешевизной, обеспечивающим высокую точность поражения целей на значительном удалении от места пуска (1200-2500 км и более) и гибкость применения (за счет возможности достаточно быстрой конвертации из ядерного варианта в обычный и обратно). В ходе боевых действий в Ираке, Афганистане и Югославии ВВС и ВМС США применяли КРВБ и КРМБ в массовом порядке с достаточно высокой эффективностью.

В условиях почти полной деградации системы ПВО Россия сегодня чрезвычайно уязвима для ударов КРМБ. Это относится и к стратегической авиации. Стратегические бомбардировщики ВВС РФ дислоцируются всего на двух аэродромах (в Саратовской и Амурской областях), являются крупноразмерными целями, очень уязвимыми от ударов с воздуха. Несколько КР с обычными боевыми частями (осколочно-фугасными или кассетными) могут вывести из строя все эти самолеты.

На надводных кораблях ВМФ РФ нет ничего, даже отдаленно напоминающего систему «Иджис». Существующий в единственном экземпляре атомный крейсер «Петр Великий» формально обладает огромной боевой мощью, тем не менее, он предназначен только для морского боя, причем и здесь его гибкость почти нулевая (его целями, фактически, могут быть только крупные надводные корабли). Остальные наши немногочисленные корабли океанской зоны, еще сохранившие способность выйти в море, обладают в этом плане нулевым потенциалом (если не рассматривать вариант стрельбы противокорабельными ракетами по наземным целям в непосредственной близости от побережья).

Еще один недостаток договора, на который указывают его критики — отсутствие ограничений на высокоточное оружие в обычном оснащении. Действительно, наличие в ВВС и ВМС США большого количества КР и другого высокоточного оружия, наводимого на цели с помощью ИСЗ в реальном масштабе времени, создает реальную угрозу нанесения по СЯС РФ обезоруживающего удара, причем, скорее всего, неядерного (по экологическим соображениям) либо микроядерного. Его успеху способствуют быстрое сокращение как собственно СЯС РФ, так и системы ПВО. По мере дальнейшей деградации наших СЯС и ПВО при одновременном увеличении количества высокоточного оружия в США вероятность нанесения такого удара будет нарастать.

Кроме того, в договоре нет ограничений на качественную гонку СНВ, т.е. на создание новых типов и видов ядерного и другого оружия (в частности, основанного на новых физических принципах), что в перспективе дает важные преимущества США, которые значительно превосходят Россию по уровню технологического развития. Примером такого нового оружия могут служить так называемые электромагнитные пушки. Так, например, в СМИ прошла информация о том, что 31 января 2008 года США провели огневые испытания новой сверхмощной электромагнитной пушки (Electromagnetic Rail Gun, EMRG), разработка которой ведется с 2005 года. Сообщалось, что пушка позволит ускорять боеприпасы до начальной скорости 7,5 Маха, после чего они продолжат полет по баллистической траектории. Такая начальная скорость обеспечит дальность стрельбы до 370-400 км, а возможно и больше. (Для сравнения — госграница России проходит примерно в 400 км от Москвы). Полетное время боеприпаса при стрельбе на 400 км может составлять до 6 минут. При этом оружие будет высокоточным — GPS-коррекция позволит обеспечить круговое вероятное отклонение, не превышающее 5 метров.

По мнению американских экспертов, использование электромагнитных пушек обладает целым рядом преимуществ: высокоточное поражение целей на оперативной и стратегической глубине, возможность быстрого перенесения огня, система позволяет снизить сопутствующий ущерб и обеспечить быстроту реагирования, да и стоимость выстрела значительно меньше стоимости альтернативных средств поражения соизмеримой дальности. Предполагается, что электромагнитные пушки могут поступить на вооружение после 2016 года.

Эффективность системы ПРО (в том числе, ее элементов в Восточной Европе) может вырасти в случае успеха ведущихся в США разработок противоракетных систем кинетического действия KEI для уничтожения МБР на всех участках траектории полета. При этом поражение цели будет обеспечиваться не взрывом, а кинетическим ударом (цель от попадания в нее летящего на большой скорости перехватчика должна не просто разрушиться, а испариться). Ракета-перехватчик состоит из трех ступеней, работающих на твердом топливе, ее длина − 11,8 м, диаметр − 1 м. Максимальная характеристическая скорость (порядка 10 километров в секунду) позволит проводить перехват МКР, ГЧ (ББ) в течение первых пяти минут после старта. Заданные габариты и характеристики комплекса должны обеспечивать его перевозку по воздуху на военно-транспортном самолете С-17 и развертывание в любом районе земного шара в течение 24 часов. На первом этапе в период с 2010 по 2012 годы планируется создание и развертывание мобильной системы KEI. На будущее рассматриваются варианты стационарного, шахтного базирования перехватчиков KEI, которые возможно придут на смену имеющимся средствам ПРО. Не исключено также размещение этих ракет на перспективных надводных кораблях ВМС США.

Наконец, уязвимым местом договора являются правила засчета ядерных боеголовок.

Во-первых, в договоре засчитываются только развернутые боеголовки, благодаря чему Пентагон сможет передать ядерные боезаряды на хранение, а при необходимости быстро восстановить ядерный арсенал США. Это создает проблему так называемого «возвратного потенциала», который не охвачен процедурами контроля другой Стороны. По некоторым оценкам он может составить до 3 тыс. неучтенных боеголовок, которые США смогут заново развернуть за 6 месяцев. Для России такое положение, в силу особенностей хранения ядерных боеголовок, более чувствительно, чем для США.

Во-вторых, в новом договоре есть положение, по которому бомбардировщики считаются носителями одного боезаряда – вне зависимости от того, сколько таких зарядов хранится на базах, и сколько зарядов они реально могут нести на борту. В этом положении заложена навязанная нам американцами еще в конце 80-х годов логика концепции ядерного сдерживания, согласно которой «низкоскоростные» бомбардировщики меньше дестабилизируют обстановку, потому что руководитель нападающей страны может отменить свое решение о нанесении удара после их взлета, а у подвергающейся нападению страны будет больше времени для предупреждения о готовящейся атаке. Поэтому уже в Договоре СНВ-1 бомбардировщикам сделали щедрые «скидки». Новые бомбардировщики В-1 и В-2 стали засчитывать как одну единицу вооружений, хотя они могут нести до 20 ядерных зарядов. Что касается более старых В-52, то у них учитывалась лишь половина настоящей боевой нагрузки, и каждый самолет считали как 10 боеголовок. В новом договоре СНВ все бомбардировщики считаются как одна ядерная боеголовка. Федерация американских ученых пришла к выводу, что из подсчета будут исключены 450 американских и 860 российских боезарядов. Однако, поскольку в целом по тяжелым бомбардировщикам у американцев серьезные преимущества (наши  ТБ уже почти выработали свой ресурс), такое положение дел в конечном счете выгоднее им.

В-третьих,  в отличие от первоначального соглашения по СНВ, в новом договоре не будет считаться максимальное число боеголовок на каждой ракете. Это позволит Вашингтону проводить сокращения, демонтируя головные части и отправляя их на хранение, в то время как ракеты останутся в своих шахтах. Это значит, что Соединенные Штаты смогут быстро восстановить свой потенциал и количественно превзойти российский арсенал, имеющий ракеты с гораздо меньшим запасом дополнительных боеголовок.

Таким образом, предусмотренные в договоре правила засчета создают возможности для его «флангового обхода» по многим направлениям.

Главные проблемы — впереди

Важно обратить внимание и на то, что с подписанием договора проблемы с его вступлением в силу и его восприятием в мире в целом отнюдь не закончились. Для ратификации договора в США требуется, чтобы за это проголосовали 67 сенаторов из 100, а у демократов сейчас только 58. 15 декабря 2009 г. 41 сенатор, то есть, все республиканцы и один независимый депутат, направили Обаме письмо, заявив, что поддержат договор СНВ только в том случае, если администрация запланирует и полностью профинансирует работы по модернизации устаревающего ядерного арсенала США. Ключевые консервативные сенаторы и сегодня не поддерживают новый договор и требуют гарантий того, что соглашение это не будет ограничивать систему противоракетной обороны, режим проверок и работы по модернизации ядерного оружия.
Заявление о том, что Москва выйдет из договора, если ПРО будет угрожать российским ядерным силам, по их мнению, также могут помешать развитию американской системы ПРО.

В ноябре этого года в США пройдут промежуточные выборы в конгресс. С большой долей вероятности можно предположить, что демократы их проиграют, а республиканцы получат еще несколько мест в Сенате. Положение демократов может улучшиться лишь в том случае, если Б.Обама начнет стремительно набирать былую популярность. Однако это маловероятно, поскольку безработица в США остается высокой, положение дел в американской экономике по-прежнему сложное, американцы проваливаются и в Ираке, и в Афганистане. Поэтому, если договор не будет в ближайшее время внесен на рассмотрение Сената, голосование по его ратификации состоится только в следующем году, и он, скорее всего, не будет ратифицирован.

Еще одна проблема — перспективы дальнейшего сокращения ядерного оружия. Администрация Б.Обамы заявила, что на следующем этапе переговорного процесса она хочет обсудить вопросы тактического ядерного оружия (ТЯО). В арсенале США имеется, по разным данным, — 1200 единиц такого оружия, из них 500 — в состоянии боеготовности. 200 из последних — в Европе. У России, по неофициальным данным (официальных мы привычно не предоставляем), таких боезарядов — 5400. 2000 — в состоянии боеготовности. Большая часть из них — в Европе. Нетрудно предположить, во что выльются такие «разоруженческие» переговоры. Будет обнаружен «тактический ядерный разрыв» в пользу России, посыпятся обвинения в ее адрес в устаревшем мышлении в лучшем случае, в агрессивности — в худшем. И такие обвинения уже появились, как и требования односторонних сокращений до равных уровней или до нуля. Или пропорциональных — скажем вдвое. Россия сокращает тысячу. Американцы — сто. Но зато американцы сохранят хоть сотню боезарядов, им заведомо в Европе в военном отношении не нужных. России же значительная часть этих боеприпасов, видимо, нужна. И для политически реалистического сдерживания внеевропейских угроз. И для психологической компенсации численного превосходства обычных сил НАТО в Европе. Тем более что НАТО один раз уже показало, как она может обходиться с беззащитными — отбомбив Югославию. А затем США с частью союзников напали на Ирак. Доказав, что без их сдерживания даже самые миролюбивые и оборонительные союзы демократий могут деградировать в агрессивные.

Если формальные переговоры о сокращении ТЯО начнутся, будет открыт еще один «ящик Пандоры», из которого предсказуемо полезут новые угрозы, пусть и фиктивные. Российские представители заявят о необходимости включения в такие переговоры КРМБ, более многочисленные неядерные силы НАТО, а также вопрос об ограничении Систем ПРО. Они потребуют полного вывода американского ядерного оружия из Европы, а союзники США по альянсу будут настаивать на том, чтобы оставить его в качестве символа решимости США защищать европейские страны. Все это осложнит и без того запутанную ситуацию, оживит призраки прошлого.

И, наконец, проблема ядерного нераспространения. Вся эта спешка с новым договором по СНВ была связана с желанием РФ и США укрепить режим нераспространения. Ведь в мае 20010 г. состоится обзорная конференция по Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО). Если РФ и США не продемонстрировали бы, что выполняют свои обязательства по сокращению ядерных арсеналов (VI статья ДНЯО), это могло вызвать большие осложнения. Здесь надо учитывать ситуацию вокруг ядерных программ Ирана, Северной Кореи, Индии, Пакистана и Израиля. Без нового Договора о СНВ режим контроля над вооружениями мог бы полностью развалиться уже в этом году.

Новый договор по СНВ, возможно, притормозит на некоторое время процесс распространения ядерного оружия, но, скорее всего, не решит эту проблему в стратегическом плане. Смехотворно рассчитывать на то, что Россия и США всерьез будут стремиться к безъядерному миру. В свете сказанного о ТЯО, сомнительно, что переговоры о ядерном разоружении будут продолжены. Дальнейшие сокращения ядерных вооружений будут осуществляться в лучшем случае путем параллельных односторонних шагов, а возможно и вообще без взаимных согласований, т. е. по мере прежде всего технической и экономической целесообразности, которую каждая из сторон будет определять самостоятельно, без каких бы то ни было консультаций с другой.

Кроме того, несмотря на серьезное улучшение международной обстановки и сведение к минимуму вероятности возникновения крупных войн и военных конфликтов между ведущими державами, кардинального уменьшения роли ядерного оружия (ЯО) в мировой политике пока не наблюдается. (Эта тенденция может измениться не ранее, чем через 15–20 лет, но если распространение ЯО пойдет по нарастающей, весьма вероятным может оказаться повышение его роли в новом «ядерном веке»). Напротив, беспрецедентные по масштабам террористические акты и меняющиеся приоритеты угроз ведут к опасному снижению порога применения ядерного оружия, росту вероятности его применения и возможной неконтролируемой эскалации. Этому же способствует дальнейшее распространение ОМУ и средств его доставки.

Считается, что одна из основных причин кризиса режима нераспространения заключается в фактическом нарушении официальными членами «ядерного клуба» (США, СССР/Россией, Великобританией, Францией, Китаем) статьи VI ДНЯО, в соответствии с которой ядерные государства обязаны «вести переговоры об эффективных мерах по прекращению гонки ядерных вооружений в ближайшем будущем и ядерному разоружению, а также о договоре о всеобщем и полном разоружении под строгим и эффективным международным контролем».

Другой очевидной причиной кризиса режима нераспространения считается отсутствие до сих пор согласованных и принятых т. наз. негативных гарантий безопасности для неядерных стран–участниц ДНЯО со стороны государств-официальных членов «ядерного клуба». Некое подобие таких гарантий существует только в виде весьма нечетких отдельных заявлений представителей государств–постоянных членов СБ ООН в 1995 г., которые, вслед за Россией, сделали США, а затем Великобритания, Франция и Китай. Предложения о заключении Конвенции, юридически закрепляющей полномасштабные гарантии безопасности неядерным государствам–участникам ДНЯО, не получили своего развития. Поддержали эти предложения только Россия и Великобритания.

Однако, на наш взгляд, эти причины являются далеко не самыми главными, которые стоят за кризисом нераспространения ядерного оружия. Не менее существенный вклад в этот кризис вносит отсутствие консолидированной политики постоянных членов СБ ООН по отношению к фактическим и потенциальным странам–нарушителям режима ядерного нераспространения, в том числе к принятию действенных политических, дипломатических и экономических санкций к Ирану, руководство которого искусно играет на противоречиях между ведущими странами мира и по существу игнорирует резолюции СБ ООН.

Похоже, что мы «сползаем» в новый ядерный век, причем потенциально более опасный, чем первый. В «первом» ядерном веке нестабильная ситуация сохранялась с конца 1940-х до начала 1960-х годов. После этого, несмотря на растущие арсеналы, ситуация была стабильной, поскольку между СССР и США эффективно действовала система взаимного ядерного сдерживания. Сейчас может сложиться гораздо менее устойчивая ситуация многостороннего ядерного сдерживания. При этом страны, которые могут приобрести ЯО, не будут иметь того опыта — политического, исторического, военного, технологического, наконец, морального, который приобрели старые ядерные державы, получившие ЯО в середине прошлого века, а значит и необходимой степени зрелости и ответственности. Соответственно возрастет общая нервозность и военно-политическая нестабильность. Некоторые государства будут испытывать соблазн нанести упреждающие удары, Соединенные Штаты получат еще один аргумент в пользу накапливания средств для создания глобальной космической ПРО. Другие страны, в том числе и Россия, окажутся перед необходимостью создания региональных ПРО. В этой сфере может начаться даже новая гонка вооружений.

В годы холодной войны в «ядерный клуб» вступали не столько для того, чтобы «сдерживать» СССР или США (Китай, например, не мог всерьез рассчитывать на сдерживание Соединенных Штатов, а Франция — Советского Союза), сколько из соображений престижа, для повышения своего веса на международной арене (а в Европе еще и для того, чтобы не дать США оторваться от европейской безопасности: западноевропейские ядерные силы теоретически были призваны играть роль «бикфордова шнура», связывающего американский и европейский ядерные силы, усиливая тем самым потенциал сдерживания в этом регионе).

Сегодня ситуация иная. ЯО нужно многим странам не только для престижа, но и как единственное средство отстаивания национального суверенитета, цивилизационного выбора, (т. е. собственной идентичности). Примеры «околоядерной» Северной Кореи и неядерного Ирака у всех на виду. В первом случае США предпочли дипломатические средства урегулирования, во втором — использовали военную силу. Неудивительно, что многие страны уже сделали соответствующие выводы и идут в этом вопросе по пути КНДР. Самый яркий пример последнего времени — Иран. И если можно с осторожным оптимизмом прогнозировать благоприятный исход шестисторонних переговоров по решению северокорейской ядерной проблемы, то иранский ядерный кризис постоянно разгорается, и на сегодняшний день перспективы его разрешения практически не просматриваются. Более того, можно с большой долей вероятности прогнозировать, что Иран, вопреки всем усилиям международного сообщества, де-факто станет ядерной державой или обеспечит себе «пятиминутную готовность» создания ядерного оружия, которая обеспечит ему возможность для политического шантажа.

Если наиболее развитые державы мира (входящие в «Группу восьми» плюс 3–4 страны) не примут экстренных мер (а, похоже, они этого не сделают, по крайней мере, в ближайшие 5–7 лет), дальнейшая эрозия режима нераспространения неизбежна. В этот период вполне вероятно расширение «ядерного клуба» (сегодня в дополнение к пятерке «ветеранов» де-факто в него входят также Израиль, Индия, Пакистан и КНДР): почти наверняка — за счет Ирана и, возможно, Южной Кореи и Японии. В этом случае еще целый ряд стран, прежде всего на Большом Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, могут объявить о ядерных программах — хотя бы в целях политического шантажа мирового сообщества. Распространению ЯО, вполне вероятно, будет способствовать новый этап развития атомной энергетики, если не будет модернизирован режим МАГАТЭ. Если не ужесточить многосторонний режим контроля за ракетными технологиями (РКРТ), произойдет дальнейшее распространение ракет и ракетного оружия, причем новые ядерные державы станут обладателями ракет средней дальности, потенциально способных поражать объекты на территории РФ. Помимо всего прочего, это поставит нас перед вопросом о создании региональной ПРО. Это — возможная перспектива 10-12 лет.

Что делать России?

В политико-дипломатическом плане после ратификации заключенного договора было бы крайне желательно вовлечь американское руководство в более широкий политико-стратегический диалог, чем сокращение ТЯО. В этих целях можно было бы предложить начать совместный поиск путей минимизации рисков, исходящих из объективно существующей ситуации взаимного ядерного сдерживания («выход за пределы сдерживания»).

В случае, если США будут готовы к серьезным консультациям по стратегической стабильности (что при администрации Б.Обамы все же вероятно), целесообразно вести дело к достижению следующих договоренностей:

• обеспечению необратимости сокращений СНВ;
• фиксации положений об ограниченности будущей ПРО, о которой говорит американская сторона, путем установления предельного согласованного количества боеголовок, которое будет способна перехватить такая ПРО;
• запрету на развертывание систем космического базирования;
• обеспечению транспарентности и усиленного режима мер доверия в области стратегических вооружений.

Если, однако, американцы будут не готовы к новым договоренностям, у России, по всей вероятности, не останется иного выбора, кроме как продолжать самостоятельную ядерную политику. Это не противоречит, как говорилось выше, положениям нового договора и логически вытекает из прекращения действия Договора по ПРО и бездействия ДВЗЯИ. В любом случае России имеет смысл самостоятельно определять количественный и качественный состав своих ядерных сил, сделав традиционный упор на наземные МБР, прежде всего с разделяющимися головными частями индивидуального наведения (РГЧ ИН), что обеспечит ей возможность гарантированного сохранения потенциала ядерного сдерживания США и других государств при любом варианте развития военно-политической обстановки. Экономические возможности для этого, как показывают оценки, у нас имеются.

В любом случае в складывающейся ситуации — как на краткосрочную, так и на более долгосрочную перспективу (по крайней мере, в течение 20–25 лет) — у России не остается иного выбора, кроме как оставаться мощной ядерной державой. Кроме того, следует взвесить целесообразность возобновления работ по средствам, обеспечивающим эффективное противодействие американской ПРО, включая различные способы как ее преодоления, так и сдерживания ее развития. В их числе — настильные траектории, маневрирующие боеголовки, сокращение разгонного участка баллистической траектории ракет и др.

Под прикрытием ядерного щита необходимо активизировать модернизацию Вооруженных Сил, адекватных рискам, вызовам и угрозам XXI века. Необходимо ускорить создание научно-технического задела по ключевым направлениям развития средств вооруженной борьбы с привлечением лучших интеллектуальных сил. При этом одной из серьезнейших угроз национальной безопасности является не только сам факт технологического отставания России от наиболее развитых стран, но и перспектива появления технологических неожиданностей, к которым она может оказаться не готова. В связи с этим прогнозирование (в том числе и форсайтинг) должно стать одним из важнейших компонентов государственной политики. Другим элементом такой политики должна стать организация прикладного применения высоких технологий, успешно используемых как в бизнесе, так и в военной сфере.