Глава пятнадцатая. Восток в современной мировой экономической и политической системе

Диверсификация экономического роста и выход азиатских стран на первые места по объему экономики

За последние четверть века произошло восстановление Азии как основного мирового экономического центра. Здесь находится подавляющее большинство стран, которые показывали устойчивые темпы роста, превышавшие среднемировые. За этот период основной прирост мирового ВВП был достигнут именно благодаря азиатским государствам. Происходит восстановление ситуации двухсотлетней давности. В 1820 г. на долю США, Западной Европы, Канады и Австралии приходилось 25% общемирового национального продукта, а на долю Азии — 58%. В 1950 г. цифры были обратными: на Запад приходилось 56% мирового дохода, а на Азию — 19%. Уже в 1992 г. доля Азии составила 33%, а Запада — 45%, а в начале века их доли почти сравнялись. В соответствии с прогнозами Гарвардского университета, к 2025 г. на Азию придется 55-60% общемирового валового национального продукта, а на Запад — 20-30%.

График 1. Доля Запада и Азии в мировой экономике (в процентах) Источник: A.Maddison. Monitoring the World Economy, 1820-1992. Paris, Organization for Economic Cooperation and Development, 1995, pp. 226-227; В. А. Мельянцев. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история и современность. М.: «Московскийуниверситет», 1996; S. Radelet and J. Sachs. Asia’s Reemergence. — “Foreign Affairs”, vol. 76, N 6, Nov. — Dec. 1997, p. 46; A. Maddison. The World Economy. A Millennial Perspective. Paris, Development Centre of the Organization for Economic Co-operation and Development, 2001, http://www.cia.gov/cia/publications/factbook/geos/

Диверсификация экономического роста ведет к сокращению удельного веса развитых стран, в том числе США, в мировом производстве. За полвека доля Соединенных Штатов в мировом ВВП упала почти в полтора раза. Она сократилась даже за 90-е годы, хотя это был период крайне медленного роста в Западной Европе, стагнации в Японии и необычайно резкого падения производства в Восточной Европе, тогда как для Соединенных Штатов десятилетие было в целом благоприятным. Сейчас доля США в мировой экономике не превышает показателей, достигнутых перед первой мировой войной (немногим более 20%). Азиатские страны вышли в лидеры мирового производства, заняв места со второго по четвертое. Сейчас по размерам ВВП по паритету покупательной способности Китай обогнал Японию и вышел на второе место в мире (по данным аналитиков ЦРУ, 7,04 трлн. долларов в 2007 г.^[1] и 7,8 трлн. долларов в 2008 г., темп роста — 9,8%). Индия вышла на четвертое место (почти 3 трлн. долларов в 2007 г., 3,37 трлн. долларов в 2008 г., темп роста – 6,6%), обогнав Италию, Великобританию и Германию. К группе лидеров подтягиваются Южная Корея (1,2 трлн. долларов в 2007 г.,  1,28 трлн. долларов в 2008 г.), а с некоторым лагом — Индонезия (846 млрд. долларов в 2007 г. и 916 млрд. долларов в 2008 г.; темп роста — 6,1%). В соответствии с прогнозами экспертов Гарвардского университета, до 2025 г. азиатские государства будут продолжать показывать самые высокие темпы роста во всем мире. По средним оценкам большинства исследователей, через 8-10 лет КНР по абсолютным цифрам ВВП догонит, а может быть, и превзойдет Соединенные Штаты, а Индия практически сравняется по этому показателю с Японией уже через 4-5 лет. По прогнозу инвестиционного банка GoldmanSachs, в 2050 г. ВВП Индии будет равен объему экономики США, а Китая — почти в 2 раза больше.

Подобная ситуация во многом связана с целенаправленной политикой развитых стран, организовавших вынос производства из зоны Запада в зону Востока, что было обусловлено целом рядом причин. Помимо экологических соображений (перенос на Восток «грязных» производств), огромную роль сыграла экономическая конъюнктура (вывод из развитой части мира трудоемких и энергоемких производств).

Большинство экспертов полагает, что динамика развития Китая и Индии, при некотором сокращении темпов роста, все равно будет достаточно позитивной даже по итогам 2009 г. Так, по мнению Дж. Сороса, высказанному на слушаниях в Сенате США в марте 2009 г., произошло восстановление экономики Китая уже в 2009 году, и она может послужить локомотивом для всей мировой экономики в целом. Самые низкие цифры, предсказанные для роста китайской экономики в 2009 г. — 5%. В Индии рассчитывают, что рост экономики в 2009 г. превысит 7%, т.е. будет больше, чем в 2008 г. Бесспорно, в этом случае азиатские гиганты окажут самое позитивное воздействие на другие страны Большой Восточной Азии. В развитых стран уже в 2008 г. наблюдался крайне незначительный рост (Франция и Великобритания — 0,7%, Германия и США — 1,3%) или даже падение ВВП (Япония — -0,4%, Ирландия — -1,7%), а в 2009 г. произошла рецессия в экономиках большинства этих государств.

Таким образом, мировой финансовый кризис привел к дальнейшему улучшению экономических показателей наиболее быстро развивающихся стран Востока, по сравнению с Западом.

Постиндустриальный и индустриальный пути развития

Политэкономические процессы представляются в целом гораздо более неоднозначными по сравнению с макроэкономическими. В течение последней четверти века на Западе стал появляться новый социально-экономический строй, пока не получивший единого названия (существуют термины «посткапиталистическое», «постэкономическое», «постиндустриальное» общество и т. д.). Не останавливаясь подробно на всех переменах (была осуществлена структурная перестройка экономики, опережающими темпами росла сервисизация и интернационализация экономики, повышалось значение инвестиций в «человеческий капитал», произошли диверсификация форм собственности, изменение формы и условий найма, отход от прибыли как главной и единственной мотивации производства), особо отметим, что возникло новое взаимодействие производства, науки и информатики. Здесь утверждается «экономика, основанная на знаниях», и в таких странах, как Япония и США, до 80 % национального богатства прирастает за счет НТП.

Становление наукоемкого производства в странах Запада потребовало иного, неизмеримо более высокого качества подготовки производственного персонала. В наиболее развитых странах затраты на подготовку квалифицированного работника ныне в 2 — 2,5 раза выше, чем на инвестиции в материально-вещественное оснащение одного рабочего места, а сама подготовка среднего работника занимает от 14,5 лет формального обучения (Япония) до 18,5 лет (США). В этих условиях у Востока появились конкурентные преимущества с точки зрения промышленного производства (невысокая стоимость рабочей силы), а  жители развитых стран, со столь высоким образовательным уровнем,  не желали заниматься относительно малоквалифицированным трудом.

Перед развитыми странами стоят одинаковые цели и задачи, вытекающие из их сходного места в мировой хозяйственной системе. В них обеспечен весьма высокий уровень развития инфраструктуры и сельского хозяйства, они заняли практически монополистическое положение в сфере информатики и высоких технологий. Общество развитых стран достигло небывалого уровня процветания. Одновременно здесь происходит сокращение физического производства, а упор сделан, помимо технологической области, на сфере услуг и развитии финансового капитала. Достаточно отметить, что движение краткосрочных капиталов через границу в десятки раз превышает всю мировую торговлю и в сотни раз — прямые иностранные инвестиции. Для сохранения благосостояния своего общества, для избежания внутренних потрясений Западу крайне необходимо полное открытие экономик переходных и развивающихся стран для движения финансов и товаров (при абсолютном отсутствии свободного рынка труда) — что во многом и объясняет торжественное шествие глобализации.

На Востоке (по крайней мере, на большей ее части) сейчас наблюдается процесс складывания индустриального способа. В прошлом во всем мире использовалась модель «догоняющего развития» и применялась на практике концепция «журавлиного клина». Развитые страны были заинтересованы в определенной модернизации стран Востока, и центр мировой системы постоянно испускал на периферию капиталистические импульсы. Основной проблемой, встающей сейчас перед зоной Востока, стала возможность переноса нового возникающего строя Запада. Учитывая кардинальную роль науки в процессе его образования, необходимо проведение анализа формирования системы современного научного знания в развивающихся обществах Востока, чтобы реально оценить перспективы будущего развития.

Проблема формирования системы современного научного знания в развивающихся обществах Востока весьма специфична, поскольку определяется особым отношением к знанию в регионе. Как правило, в системе традиционных ценностей науке отводилась второстепенная роль, хотя она и воспринималась подчас как престижное занятие по отношению другим видам профессиональной деятельности, что наложило свой отпечаток на процесс модернизации развивающегося общества. Бурное развитие Европы с середины XVIII в., во многом связанное с внедрением новой техники и европейской системы знаний, радикально сказывалось на восточных обществах. Достаточно отметить, что этот процесс привел к стадиальным изменениям в странах, сохранявших независимость (реальную или формальную) — Японии, Китае, Сиаме (Таиланде), Турции, Иране. Под влиянием растущего экономического, технического и военного превосходства европейских держав, возрастания их мощи азиатские страны для того, чтобы выжить, вынуждены были заимствовать новую технику, а для ее успешного использования менять законодательство и создавать соответствующие организационные структуры, а главное — готовить кадры, способные овладеть этой техникой. Но подготовка европейски образованных кадров, многочисленные заимствования вызвали раскол местных элит, что отчетливо проявилось в революциях Мэйдзи, Синьхайской, Младотурецкой, Гилянской. В известном смысле эти революции и их последствия можно рассматривать как сближение цивилизационных характеристик.

К концу Второй мировой войны, после которой в течение 15 лет произошел крах колониальной системы, европейское образование получило самое широкое распространение в наиболее передовых колониях. Особенно следует выделить территории, контролируемые Великобританией. Французские колониальные власти позднее начали распространение европейского образования. Голландцы и португальцы не желали появления «туземцев», образованных в европейском духе.

В результате с ликвидацией колониальной администрации в бывших английских и французских колониях на место иностранного чиновника приходит местная элита, воспитанная в европейском духе. Но в обстановке подъема национального самосознания она вынуждена устанавливать прямые и обратные связи с основной массой населения. Вследствие этого столь долго подавляемые и размываемые проявления автохтонной цивилизации начинают прорываться наверх, оказывать влияние на власть. Возвращение к традиционным цивилизационным нормам закреплялось не только в сознании, но и в официальной практике.

Если говорить о современной науке на Востоке, то она формируется под мощным воздействием Запада. Это относится, прежде всего, к использованию «западного» категориального и понятийного аппарата, к постановке проблем. Но в то же время для восточных стран характерно сохранение столь же мощного влияния традиционного знания и ценностей, что проявляется наиболее отчетливо в гуманитарной сфере. В результате можно выделить две несовпадающие системы знаний: ориентирующихся на традиционные подходы (гуманитарные науки) и пользующиеся современным научным аппаратом, характерным для европейской традиции (технические науки). Сочетание научных инноваций и традиционных смыслов придает специфичность развития науки, как системы знания. Таким образом, проблема развития науки обращается в сугубо методологическую проблему.

Ситуация различна в разных регионах. На Ближнем Востоке и в Западной Африке достаточно высок охват молодежи обучением в высшей школе (по данному показателю регион уступает в развивающемся мире только Латинской Америке), однако международные исследования показывают весьма значительные недостатки в преподавании точных и естественных дисциплин в арабских университетах. Более того, страны регионе показывают результаты ниже среднемировых уже на уровне базового образования. Так, Кувейт, занимающий очень высокое место по душевому доходу и расходам на образование, всегда считался примером для остальных арабских государств. Однако кувейтские школьники традиционно занимают последние места на мировых олимпиадах по математике и естественным дисциплинам. Большой проблемой являются слабые связи с внешним миром. Так, во всех арабских странах количество переведенных за год работ составляет пятую часть числа переводов в Греции и одну двухсотую в Испании, в которой за год переводится работ столько же, сколько было переведено за всю историю арабских стран.

В арабских странах число ученых и инженеров, занятых в научно-исследовательской и опытно-конструкторской работе (половина из которых работала в Египте), почти в три раза уступает среднему мировому показателю. Однако эти цифры не выдерживают никакого сравнения с показателями Бразилии, Индии, Китая и Южной Кореи. Очень низок и индекс цитирования. Весьма невысокими следует признать и достижения арабских специалистов в технологической сфере. Расходы на научно-исследовательскую и опытно-конструкторскую работу в ВВП арабских стран значительно ниже среднемирового уровня.

В Тропической Африке ситуация сложилась еще более неудовлетворительная. Всего высшим образованием в Африке к югу от Сахары в целом охвачено 5,1% молодежи. При этом научные центры и университеты живут абсолютно обособленной жизнью, по существу не вступая во взаимоотношения с обществом и государством. На континенте очень слабо развита наука, особенно точные и естественные дисциплины. Общая статистика по Африке отсутствует, но показатели отдельных стран в отношении науки крайне низки. Можно предположить, что Ближний Восток и Африка в целом не имеют перспектив создания системы науки в обозримом будущем. Здесь не возникнет новых взаимоотношений между наукой и производством, а развитие будет продолжать базироваться на добыче сырья и промышленном производстве, не связанном с высокотехнологическими сферами.

Несколько иная ситуация существует на Среднем Востоке и в Центральной Азии. Правда, Афганистан является классической страной «серой зоны», которая не имеет внутренних способностей к развитию высоких технологий и науки. Положение в Иране и Турции в целом позитивно отличается от общей обстановки в исламском мире, но им также нечем похвастаться в сфере развития высоких технологий и науки. На них страны расходуют всего по 0,7% от ВВП. В Иране число полученных патентов на душу населения в 8 раз больше, чем в Турции, но и эта цифра чрезвычайно далека от показателей развитых стран. Что касается Центральной Азии, то бывшие советские республики очень деградировали за постбиполярный период в сфере науки и образования. Это связано как с массовой миграцией русскоязычного населения, так и с резким сокращением расходов на образование. Здесь еще сохранилось советское «наследие» и очень высока доля грамотного населения. Однако уже на уровне среднего образования заметны негативные перемены. Чрезвычайно высок охват молодежи обучением в высшей школе, но качество образования резко упало. В регионе очень низки расходы на научно-исследовательскую и опытно-конструкторскую работу, хотя от советского периода осталось довольно много научных работников. При этом недостаточное число ученых занято в сфере точных и естественных дисциплин, высоких технологий. Более того, высокие технологии вообще очень слабо распространены в регионе. Таким образом, перспективы стран Среднего Востока и Центральной Азии построить экономику, основанную на знаниях, лучше, чем в других государствах исламского мира, но тоже не представляются особенно радужными.

Другая ситуация характерна для стран Южной и Восточной Азии, которым свойственна качественно более высокая степень культурной динамики и научно-технической автономности. Безусловно, данные характеристики обеспечивают способность этих стран вырваться из порочного круга отсталости, осуществить анклавную экономическую модернизацию и не только осваивать импортные высокие технологии, но и самостоятельно развивать научные исследования, встать на новую ступень научно-технической революции, что дает дополнительные возможности для расширения воздействия на процессы, проходящие в афро-азиатском мире. Здесь существует реальное колоссальное уважение к науке и ученым. Большую роль сыграло государство в лице правящих кругов и социальных институтов (особенно в Восточной Азии, где оно традиционно гораздо сильнее, чем, например, в Южной Азии). Опыт целого ряда стран региона свидетельствует, что именно деятельность государства имела основополагающее значение при формировании новых структур, что позволило таким державам в сжатые исторические сроки перенять у высокоразвитых стран достижения научно-технической революции и завершить процессы индустриализации. Новые индустриальные страны Восточной Азии (Южная Корея, Сингапур, Тайвань) отличаются от развитых держав только количественными показателями, а не качественными, и это дает возможность надеяться, что в ближайшем будущем они перейдут в категорию высокоразвитых стран. Южная Корея, как и Япония, занимает лидирующее место в мире по такому показателю, как доля расходов на научно-исследовательскую и опытно-конструкторскую работу в ВВП страны, уступая только Израилю и скандинавским странам. Сходная ситуация и в Сингапуре. Япония и Южная Корея на порядок опережают большинство развитых стран по количеству патентов, полученных на 1 млн. человек. К сожалению, речь идет о сравнительно некрупных странах (особенно по азиатским масштабам). За исключением новых индустриальных экономик, в других странах Восточной Азии ситуация с образованием и научными исследованиями выглядит менее позитивной. Преобладающими тенденциями являются развитие образования, в том числе высшего, и недостаточное внимание к научно-исследовательской и опытно-конструкторской работе (в Мьянме, например, с ее 50-миллионным населением, насчитывается менее одной тысячи исследователей).

В Южной Азии положение с наукой и образованием в целом выглядит хуже, чем в Восточной Азии. С точки зрения базового образования Южная Азия уступает всем регионам мира. К концу 1990-х годов в регионе 50 миллионов детей никогда не посещали школу, а 60 миллионов ее не заканчивали. Около половины неграмотных в мире проживали в Южной Азии — около 400 миллионов человек, из которых 243 миллиона были женщинами. Однако элитарная модель цивилизационного развития в регионе ведет к тому, что положение несколько меняется на уровне высшего образования, которое явно качественнее, чем в арабском мире и Тропической Африке. Здесь достаточное количество студентов изучают точные и естественные науки (этот показатель выше, чем в отдельных развитых странах). В некоторых странах Южной Азии относительно высоки показатели научного развития. В целом, правда,  уровень развития образования и науки вряд ли позволит странам региона совершить прорыв в информационное общество.

Не менее сложные проблемы стоят перед азиатскими гигантами. В Индонезии, бывшей колонии Нидерландов, в колониальной период не только не развивалась наука, но и не было особых прорывов в сфере европейского образования. Ситуация мало изменилась и в настоящий момент, когда в стране, с населением в четверть миллиарда человек, очень слабо развита наука и технологическое производство.

Что касается Китая и Индии (мировых лидеров и по количеству населения, и по темпам экономического развития), то здесь проблемы лежат в другой плоскости. В азиатских гигантах наличествует широкий слой высококвалифицированных специалистов, что самым благоприятным образом сказывается на культурной динамике и научно-технической автономности азиатских гигантов.

В Китае особую роль играет государство, которое концентрирует усилия на конкретных задачах, а в последнее время развитие науки и техники признано важнейшей целью КНР. В соответствии с планом «трех шагов», предполагается, что вклад научно-технического прогресса в увеличении ВВП возрастет до 65% в 2010 г. и 80% в 2050 г. (по сравнению с 30% в конце 1990-х годов), а доля вложений предприятий в НИОКР составит 60% в 2010 г. и 80% в 2050 г. (по сравнению с 23% в конце 90-х годов). Считается, что к 2010 г. общий технологический уровень в индустрии высоких технологий приблизится к уровню развитых стран, а уже в 2003 г. доля продукции высокотехнологичных отраслей в валовой промышленной продукции Китая достигла 21,4% (в 1996 г. – 10,7%).

Если цивилизационную парадигму Китая можно схематично назвать этатистско-эгалитарной, то в Индии (в которой государство еще в древности было несопоставимо слабее, чем в Китае) основной путь развития — элитарный, что непосредственно связано с кастовым наследием. Кастовая замкнутость и эндогамия в течение тысячелетий способствовала тому, что, как правило, за человеком из варны брахманов стоят сотни поколений предков, занимавшихся интеллектуальным трудом. В результате Индия обладает колоссальным интеллектуальным потенциалом на верхнем этаже и высококвалифицированными специалистами мирового уровня. Одновременно у бывших неприкасаемых за несколько тысячелетий не было ни одного предка, который бы имел какое-либо образование и профессионально занимался умственной деятельностью. Более того, характер их физического труда, орудия и предметы труда были однотипны и примитивны. Именно поэтому Индия заметно проигрывает многим азиатским странам по качеству массовой квалифицированной рабочей силы.

Как раз в сфере образования наглядно видны отличия индийской и китайской цивилизаций: заметно существенное превосходство Китая в плане базового образования, а Индия не уступает в плане высшего образования. Более того, до конца прошлого века она значительно превосходила Китай, но тот совершил колоссальный скачок в новом веке. В 2006 г. в Китае только в университеты приняли 5,4 млн. студентов (в 5 раз больше по сравнению с показателем 1998 года  — 1,08 млн. чел.), а всего их число (включая тех, кто учится в высших профессионально-технических институтах) составило 25 млн. человек. Аспирантов насчитывалось более 1,1 млн. человек. В 2006 г. было выдано 34 тыс. дипломов о присвоении ученой степени (в 1996 г. — 5 тысяч). По этому показателю КНР уступила только Соединенным Штатам.

В техническом плане и Китай, и Индия показали способность осваивать импортные высокие технологии и создавать свои. Индия добилась колоссального прорыва в сфере информационных технологий. Более того, азиатские гиганты продемонстрировали способности самостоятельно развивать научные исследования: автономное создание атомного оружия — наглядный тому пример.

Развитие науки в Индии началось после завоевания независимости. Первый премьер–министр страны Джавахарлал Неру был твердо убежден, что именно наука может позволить Индии решить колоссальные социально-экономические проблемы, доставшиеся как «наследие» британской колониальной власти. Концентрация усилий правительства на развитии науки, наряду с высоким уровнем культурной динамики, позволили Индии уже вскоре занять достаточно достойное место в мире. В 1964 г. страна вышла на девятое место в мире в области физики, уступая только США, СССР, Великобритании, Японии, Франции, Германии, Нидерландам и Италии. В работе создавшего индекс научного цитирования Юджина Гарфилда, относящейся к 1973 г., Индия, с точки зрения научной продуктивности, вышла на восьмое место, уступая США, Великобритании, СССР, ФРГ, Франции, Японии и Канаде, а вклад страны в науку был такой же, как у всего остального развивающегося мира.

С середины 1980-х годов в научно-технологической сфере упор был перенесен с науки на технологию. В результате Индия добилась значительных успехов в развитии высокотехнологических сфер. Так, экспорт программного обеспечения составил 480 млн. долларов в 1995 г., 4,2 млрд. долларов в 2002 г., 12, 4 — в 2003-2004 фин. году, 17,7 — в 2004-2005 фин. году, 23,4 — в 2005-2006 фин. году и 31,3 млрд. долларов в 2006-2007 фин. году. По этому показателю Индия занимает второе место в мире после США. По прогнозам, с 2009 г. валовой экспорт составит 50 млрд. долларов ежегодно, а доля программного обеспечения в общем экспорте Индии будет равна 35%. Однако место Индии в мировой науке понизилось. В 1995 г. страна оказалась на тринадцатом месте, которое она сохранила в 2006 г. Подобное положение характерно не для всех научных дисциплин. Так, согласно исследованию, проведенному в 2004 г., Индия продолжает занимать восьмое место в сфере развития физики. Впереди нее расположились США, Китай, Япония, Германия, Франция, Великобритания и Россия.

До начала «культурной революции» в Китае наука в стране развивалась достаточно успешно. Достаточно отметить, что в середине 60- годов ХХ века в стране насчитывалось 1400 наименований научных журналов (в Индии — менее 500). Все они были закрыты после 1966 г. После прекращения маоистских экспериментов постепенно началось бурное развитие науки в КНР. В 1980 г.  западные библиографические источники упомянули лишь 924 работ китайских авторов. Сейчас по научному рейтингу Китай занимает пятое место в мире, после США, Японии, Германии и Великобритании.

Однако в целом азиатские гиганты значительно уступают развитым странам и России в сфере фундаментальных исследований. Так, в Китае области международного передового уровня составляют 5%, а хорошо работающие (по международному признанию) области — 20%. При этом китайские власти и не ставят задачу изменить положение.

Колоссальным препятствием для азиатских гигантов в деле создания нового общества является объективная социально-экономическая ситуация в этих странах. Наличие огромного массива неквалифицированного (а в Индии и неграмотного) населения не позволяет им применять многие модели развитых стран. Так, нет особого смысла во внедрении новых ресурсосберегающих технологий (крайне низкая стоимость ручного труда, необходимость обеспечивать работой население и т. д.); не случайно большинство технологических достижений носит «экспорториентированный» характер. Концентрация внимания на киках-то конкретных сферах позволяет азиатским гигантам добиваться впечатляющих успехов, но обеспечить всестороннее равномерное развитие в сферах науки и высоких технологий им не удастся в обозримом времени.

Таким образом, перспективы развития Юга (в целом) по траектории, намеченной Западом, представляется маловероятным. Перенос элементов нового строя в зону Юга практически невозможен, так как для их врастания требуется высокий уровень развития, тем более что этот процесс может происходить только комплексно. Азиатским гигантам не удастся этого добиться по внутренним объективным причинам в обозримом будущем, а подавляющему большинству развивающихся стран свойственен низкий уровень культурной динамики. Более того, ныне Западу выгодно «подмораживание» экономических и социально-экономических процессов на Юге, и с центра на периферию не исходят импульсы для развития по пути Запада. Иными словами, стадиальный разрыв между новым строем и капитализмом на периферии может сохраняться более длительное время, чем между капитализмом и докапитализмом. Вполне возможно, что на новом этапе развития будет невозможно использовать модели «догоняющего развития» и применять на практике концепцию «журавлиного клина». При этом в условиях стадиального разрыва, социально-экономический строй развивающихся стран отличается все большим национальным своеобразием.

Разновекторность социально-экономического развития стран Востока

Зона Востока отличается очень большой гетерогенностью. Отдельное место занимает Япония, которую исследователи, как правило, относят к Западу. При этом трудно не заметить колоссальные отличия японской модели от западной в плане организации и политической, и экономической, и социальной жизни. Не случайно, можно постоянно встретить подобные утверждения: «Мы не можем обнаружить гражданского общества в Японии..., японское население не  оказывает никакого воздействия на политические процессы..., это — не настоящая демократия..., у них нет свободного рынка».

Большой рывок совершили и новые индустриальные экономики Восточной Азии, которые отстают от Запада только в количественном плане. Эти государства совершили прорыв в условиях существования авторитарных режимов, с существенными элементами тоталитаризма. Тайвань, где за полвека доход на душу населения увеличился более чем в 120 раз, не только полностью отверг «коммунистическую»  систему, но и отказался от большинства основных элементов западной демократии. Цивилизационные особенности в организации производства и управлении обществом, а также в структурировании последнего, все нагляднее проявляются в таких странах, как, например, Южная Корея, Индонезия и Таиланд.

Сверхкрупные государства — Индия и Китай — стали превращаться в отдельную подсистему мирового хозяйства. Они обладают собственными закономерностями развития. В этих странах возникает новое соотношение форм собственности, включающее государственную, смешанную государственно-частную, кооперативную, частную и форму, которую условно можно назвать кланово-конфессиональной. Отсутствие доминирующей или быстро растущей формы собственности определяет определенную автономность государства, относительную независимость его от различных сил. К тому же, здесь требуется сильное государство, координирующее взаимодействие укладов, поддерживающее национальное предпринимательство, связывающее воедино огромную экономику и миллиардное население и довольно широко использующее административные методы. Другая особенность этих стран — сравнительно невысокое вовлечение в международное разделение труда: по самым различным подсчетам, основной прирост производства в этих странах обусловлен внутренним спросом. Следует также отметить особое внимание к проблемам распределения и внешнюю политику, направленную на превращение из региональных держав в мировые. Наконец, в Китае и Индии в последние годы наблюдаются высокие темпы развития сельской экономики, в которой быстро растут промышленность, инфраструктура и сфера услуг. Поэтому темпы роста городского населения в них оказываются ниже, чем в других развивающихся странах. У этих стран сохраняются и идеологические отличия: в их конституциях отмечается ориентация на построение социализма. Возможно, что эти существенные отличия вытекают из особых закономерностей развития сверхкрупных экономик, до сих пор мало изученных экономистами

По таким параметрам, как уровень производительности, темпы естественного прироста населения, уровень грамотности и доходов, азиатские гиганты немногим отличаются от других стран Юга. Однако огромные масштабы ВВП, высокие темпы роста, наличие прослойки, хотя и узкой, высококвалифицированных кадров отличают их от основной массы Юга.

В Азии существует также много достаточно благополучных развивающихся стран, которые благодаря стабильной политической обстановке, выгодному географическому положению, наличию дешевой рабочей силы, больших запасов сырья или редких его видов смогли успешно включиться в международное разделение труда. Особняком стоит группа арабских стран-нефтеэкспортеров, сосредоточенных главным образом в районе Персидского залива, которые смогли обеспечить за счет перераспределения нефтяной ренты повышение душевого дохода до уровня, сопоставимого с развитыми странами.

На Юге появилась и «серая зона», за которую основные мировые центры (в первую очередь, США) не желают (либо не могут) брать никакой ответственности, и где не действуют общие закономерности развития системы ^[2]. Происходит как бы сужение мировой системы путем выталкивания из нее мало приоритетных государств (в которых, кстати, проживает около шестой части всего человечества).  Попытки вмешательства (как в Сомали) долгое время заканчивались неудачей, поскольку в новой глобальной ситуации никто не готов к существенным финансовым затратам и гибели своих граждан ради прекращения гражданских войн в странах, не занимающих высокого места в приоритетах внешней политики ведущих государств. Мировое сообщество устранялось от какого-либо воздействия на внутриполитические события в этой «серой зоне». После 11 сентября ситуация некоторым образом изменилась, и США были вынуждены ввести войска в Афганистан. Но это пока принесло очень мало дивидендов. Безусловно, «серая зона» расположена, прежде всего, в Африке, но и ряд азиатских стран вошли в нее.

Таким образом, на Юге сейчас наблюдается процесс складывания индустриального способа. Окончательное становление постиндустриального мира может произойти лишь при наличии индустриальной периферии, а поддержание тесного и углубляющегося взаимодействия между ними возможно только на основе глобализации. Отсюда и резкий рост заинтересованности Запада в «индустриальных» государствах зоны Востока (Восточная и Южная Азия, Латинская Америка), которые уже превратились в мировой город (Запад стал «офисом и лабораторией»). При этом если раньше, в течение двух веков, Запад стремился к установлению своего всеобъемлющего господства во всех районах земного шара, то в последнее время ему все менее интересна «серая зона».

Политические последствия распада биполярной системы

Крушение социалистического лагеря резко изменило конфигурацию мировой системы. Она приобрела формально монополярный характер, имея во главе одного лидера — США. Но эта монополярность приобретает особый характер: с одной стороны, система, которой пытается управлять мировой лидер, очень велика (около 200 стран). Из теории больших систем известно, что такой множественностью управлять из одного центра практически невозможно. Поэтому мировой лидер пытается использовать в этих целях международные экономические организации. Однако они, так или иначе, испытывают влияние и других стран и, к тому же, имеют собственные интересы: т.е. не могут полностью служить только лидеру. В данных условиях тот может контролировать преимущественно внешнеэкономические операции стран — членов системы. Внутриэкономические же и внутриполитические процессы оказываются слабо либо вообще не контролируемыми. Отсюда и вытекает упор на глобализацию, которая, ослабляя национальное государство, дает огромные преимущества наиболее развитым странам и их корпорациям. Против стран, которые не могут контролироваться, возобновляется применение насилия. С другой стороны, формирование монополярной системы сопровождается сокращением относительной мощи лидера по всем показателям - экономическим (доля в мировом ВВП), военным (обладание атомным оружием и ракетной техникой), политическим (регионализация).

Единство целей и задач Запада порождает и сходную внешнеполитическую стратегию. В сохранении своего доминирования в мире заинтересованы все без исключения развитые страны. Осознание этого произошло, видимо, лишь в последнее время. Можно предположить, что совместные военные действия Запада в 1999 г. в Югославии, Ираке и Индонезии объясняются именно стремлением сохранить свое лидирующее положение любыми методами. Три указанных страны, заметим, представляют регионы (Восточная Европа, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия), которые могли бы бросить вызов господству Запада. Крайне важно и то, что эти страны представляют цивилизации, во многом противоположные западной: православную и мусульманскую. Более того, трудно отказаться от впечатления, что военные акции против Югославии и Индонезии были в определенной степени направлены и против конфуцианской цивилизации (бомбардировка китайского посольства в Белграде, наличие большого массива этнических китайцев в Индонезии). Начался новый этап внешней политики Запада: развитые страны стали использовать все методы, включая силовые, для обеспечения своего доминирования.

Подобное положение не ведет к имманентно присущему единству Запада. Стремление Соединенных Штатов к мировому гегемонизму, их отказ от учета интересов своих ближайших союзников провоцируют рост недовольства других развитых держав. Развал биполярной системы нарушил дисциплину западного мира, что объясняется  во многом исчезновением мощнейшего и опаснейшего врага — системы социализма, наличие которой и объясняло неоспоримое лидерство США в западном блоке в течение почти полувека. Многие крупнейшие страны Европы стали отходить от безоглядной поддержки Соединенных Штатов, которые и раньше сталкивались с некоторой оппозицией, как только пытались занять особо жесткую линию в отношении стран, зачисленных в разряд «стратегических противников» (Куба, Иран, Ирак, Ливия, Северная Корея и т. д.). Даже военная операция в Афганистане, не говоря уже об Ираке, вызывала все большие оговорки у традиционных партнеров США.

Однако в целом, при некотором нарастании различий между странами Запада, между ее основными центрами — США и Западной Европой, они в высшей степени заинтересованы в сохранении своего господствующего положения в системе международных экономических и политических отношений, и значительно сильнее, чем когда-либо. Это стало основным фактором, воспрепятствовавшим реализации многочисленных прогнозов, сделанных в начале 90-х годов прошлого века, о том, что конфликт между основными центрами Запада станет главным  в мировой системе ^[3].

Потеря организованного характера противостояния развивающихся стран развитым государствам

Напротив, если в прошлом долгое время неуклонно возрастало организованное противостояние Юга сильному экономически, технологически и социально Западу, то с конца 1980-х гг. оно ослабевало, а главное — исчезал его организованный характер. Основными факторами, объясняющими это обстоятельство с экономической точки зрения, являются постоянное втягивание большинства стран Юга в новое международное разделение труда и их отмечавшаяся усиливающаяся дифференциация. В политической сфере главными причинами стали крах социалистической системы и биполярного устройства мира, развал Советского Союза. Юг потерял возможность играть на промежуточном положении между Западом и Востоком и использовать противоречия между двумя системами, что в прошлом приносило ему существенную выгоду. В результате организации развивающихся стран (Движение неприсоединения, группа 77 и др.) утратили свое значение, так как в монополярном мире их деятельность оказалась бесполезной.

Характерны перемены в политике азиатских гигантов. Если в 1970-1980-е годы крупнейшие государства Юга пытались добиться упрочения своего положения в мировой экономике путем совместных действий с другими странами, то в изменившихся условиях они предпочитают действовать в индивидуальном качестве. Так, значительно ослабло стремление Индии укреплять свой авторитет среди развивающихся стран. Первоначально Дели прилагал усилия хотя бы для сохранения позиций Движения неприсоединения, бывшего одним из краеугольных камней внешней политики страны. Но постепенно Дели осознал, что усиление позиций в зоне Юга недостаточно для вхождения в «высшую мировую лигу», а резко обострившаяся дифференциация среди развивающихся стран препятствует организации какого-либо единого политического или экономического образования. Фактически сейчас Индия потеряла былой статус выразителя интересов освободившихся стран. Крайне осторожные позиции стала занимать и КНР.

В радикальной ломке международных экономических отношений не заинтересованы и «благополучные» азиатские страны. Помимо того, что их развитие может происходить лишь на основе тесных связей с иностранными партнерами, следует учитывать еще одно обстоятельство. Элита данных государств прочно входит в «золотой миллиард» (а вот низы западного общества в него не входят) и теснейшим образом связана с Западом.

В подобных коренных изменениях заинтересованы преимущественно страны, попавшие в «серую зону». Однако они (как и их лидеры) не пользуются международным авторитетом и не в состоянии сплотить Юг. Поведение стран-аутсайдеров и отсутствие возможности воздействовать на них (как и отмечавшееся относительное ослабление позиций Соединенных Штатов в мировой экономике) объясняет постоянное применение насилия. Этому способствует  и то обстоятельство, что в целом мировой лидер (США) не может оказывать определяющего влияния на процессы экономического развития Азии не только в отношении стран «серой зоны», мало вовлеченных в интернационализацию производства. В отношении крупнейших стран это связано с огромными масштабами их экономики и высокими темпами роста, обусловленными опорой на внутренние факторы развития.

Распространение ядерных технологий в ареале стран Азии

Большие проблемы для мирового лидера создает расползание ядерного оружия. В биполярный период «пороговые страны» явно опасались превращения в мини-ядерные державы, поскольку это явно не отвечало интересам обеих сверхдержав. Пожалуй, вопрос о ядерных программах был наиболее серьезным расхождением между последними и их союзниками из числа «пороговых стран». Безусловно, США в отношении Израиля и Пакистана и СССР в отношении Индии предпочитали использовать дипломатические ка­налы, но их давление было весьма серьезным. В 1990-е годы «пороговые страны», не уверенные в прочности своих международных позиций (ЮАР, Украина, Белоруссия, Казахстан), отказались от притязаний на обладание ядерным статусом, но зато другие открыто продемонстрировали свои амбиции: де-факто ядерными державами стали Индия и Пакистан. Особые опасения вызывает наличие ядерных средств в Пакистане, одном из главных покровителей исламского экстремизма, где уже четверть века произносятся слова, что пакистанское ядерное оружие — «мусульманское» оружие. Полвека происходит непрерывный процесс исламизации Пакистана. Основная власть в стране принадлежит армии. Если в 1950-е годы офицерский корпус был, пожалуй, наиболее вестернизированным слоем, то с конца 1970-х годов исламисты постоянно усиливали свои позиции в армии, и сейчас основная часть вооруженных сил - убежденные фундаменталисты. Любая фанатичная организация Пакистана, практически наверняка имеющая своих людей среди тех, кто имеет отношение к ядерному потенциалу Пакистана, может получить доступ к ядерному оружию.

Очень остро стоит проблема военных ядерных программ в Иране и Западной Корее. Правда, в настоящий момент нет доказательств проведения в Иране военной программы (по данным ЦРУ, иранское правительство отказалось от планов создания ядерного оружия). Обогащение урана в этой стране, вероятно, осуществляется в мирных целях (для военной программы необходимо обогащение урана до 90%, а для мирной — 10-15%), что разрешено всеми международными соглашениями. Западная Корея уже испытала плутониевую бомбу (хотя и не очень удачно). Испытывая мощнейшее давление со стороны международного сообщества (включая КНР и Россию), Пхеньян, было, отказался от военной ядерной программы, но невыполнение США своих обязательств регулярно подталкивает северокорейские власти к продолжению ядерного шантажа.

Само стремление к обзаведению ядерным оружием имеет чрезвычайно серьезные последствия: это не только угроза региональной безопасности, но и подстегивание ядерных амбиций других «пороговых стран», что ведет к подрыву системы безопасности во всем мире.

Процессы регионализации (формирование региональных держав и укрепление региональной интеграции) на Востоке

На положение США в мировой системе противоречивое, но в целом негативное воздействие оказывают процессы регионализации. Под этим термином понимаются два различных явления — возрождение региональных держав и формирование региональных интеграционных группировок. Параллельное существование двух процессов — явление достаточно противоречивое. С одной стороны, региональные державы заинтересованы в придании формального статуса своим отношениям с сопредельными государствами. С другой стороны, наличие региональных отношений первого типа может препятствовать перерастанию их во второй тип, так как это способно нарушить характер отношений в системе ведущая держава – подчиненные (зависимые) государства, что и происходило в биполярный период. Ныне эти процессы могут не противоречить друг другу. В становлении региональной державы, помимо политических, определенное значение, видимо, имеют и другие факторы — экономические, культурные и даже конфессиональные.

Среди региональных держав особо следует выделить крупнейшие полупериферийные страны — Китай и Индию. Они трансформируются в особые подсистемы, чье формирование, как представляется, было ускорено развалом мирового социализма: в жестко контролируемом мире этот процесс встретился бы с гораздо большими препятствиями. В ближайшем будущем они могут стать соперниками США в борьбе за лидерство. История повторяется — соперники появляются на периферии. Но сможет ли кто-либо из них стать лидером, зависит от взаимодействия очень многих факторов.

При обосновании цивилизационных претензий Китая и Индия на лидерство нельзя не отметить расовый фактор, на который постоянно обращают внимание, прежде всего, в Индии (противостояние «белых», с одной стороны, и «желтых», «черных» и «коричневых», с другой). Гегемония «белых» цивилизаций и культур не могла не вызвать у других сильного стремления к реваншу, а именно сейчас начинают появляться и первые возможности. Важную роль здесь играет и то обстоятельство, что общая история и единство задач, проистекающее из исторического развития и неравноправного положения в международном разделении труда, безусловно, цементируют узы стран Юга. Все это приводит к тому, что другие крупнейшие державы зоны Юга (Бразилия, Индонезия и т. д.) с геополитической и психологической точки зрения скорее склонны к сотрудничеству с Китаем и Индией, чем с Западом. Прежняя модель участия в мирохозяйственном разделении труда препятствует пока образованию подобной коалиции, но по мере экономического роста лидеров Юга подобные препятствия будут постепенно сниматься.

Для США потенциально опасными являются и другие факторы: а) азиатские гиганты принадлежат к иной экономической системе, а, значит, они отнюдь не в восторге от правил игры, навязанных развитыми странами; б) независимый внешнеполитический курс всегда являлся главной целью Китая и Индии, и подчинение кому-либо никак не вписывается в их планы. Гегемония Запада отвергается этими странами по политическим, экономическим и цивилизационным причинам.

В последнее время азиатские гиганты принимают самое активное участие в процессе регионализации. Индии, например, в какой-то степени удалось даже приостановить негативные центробежные тенденции, возникшие в Южной Азии. В 1985 году была создана Ассоциация регионального сотрудниче­ства стран Южной Азии (СААРК). До сих пор ее деятельность принесла относительно мало реальных результатов, в том числе, в экономической области. Однако сле­дует учесть, что это — первая региональная организация Южной Азии, находящаяся в самом начале пути.

СААРК пока отличается от дру­гих региональных ассоциаций отсутствием консенсуса по проблемам внерегиональных, внутрирегиональных и внутристрановых источников угрозы  безопасности. Весомое достижение этой структуры — создание механизма для проведения неформальных встреч и дискуссий лидеров стран. Стремление же развивать внутрирегиональные экономические связи нашло отражение в начавшемся обсуждении возможности создания в ближайшем будущем зоны свободной торговли в Южной Азии. Это позволит резко увеличить торговый оборот и взаимные инвестиции, которые и так возросли за 90-е годы.

Азия, в первую очередь, Восточная, является главным внешнеэкономическим приоритетом КНР. На нее приходится более половины внешней торговли Китая. Из этого региона поступает и львиная доля иностранных инвестиций в экономику страны. За последнее время существенно вырос и уровень политических отношений Китая со странами Восточной Азии.

К числу региональных держав, помимо Индии и Китая, можно отнести Австралию и в какой-то степени Южную Африку. Возможности формирования региональных держав в Африке все-таки еще весьма ограничены. В конце ХХ века ряды региональных держав пополнились Россией и Бразилией. Представляется, что время для формирования региональных держав в Европе и Западной Америке уже ушло. Довольно трудно рассматривать и Японию в качестве региональной державы. Япония в 1990-е годы превратилась в главного мирового инвестора и твердо заняла первое место по оказанию экономической помощи (правда, с конца столетия проявилась тенденция к ее сокращению). Но страна не проявляет готовность к политической активизации. Пример Японии показывает неубедительность тезиса о том, что экономическая мощь обязательно трансформируется в геополитическую.

Региональные державы препятствуют реализации планов Вашингтона, особенно в военно-политической сфере. Так, если бы КНР не превратилась в подобный центр, вряд ли Белый дом так долго мирился с существованием такой «страны-изгоя» как Северная Корея.

Наличие региональной державы, как правило, ядра крупной цивилизации, способствует и нарастанию культурологического отчуждения. Региональный лидер в определенном аспекте также замыкает на себя внешнеэкономические потоки. Поэтому формирование региональных держав и регионализма налагает существенные ограничения на поведение мирового лидера.

Что касается региональных интеграционных группировок, то они представляют собой добровольное объединение ряда стран конкретного региона, основанное на международных соглашениях для достижения какой-либо общей провозглашенной цели, как правило, в сфере экономики. Вместе с тем устойчивость и стабильность группировки возрастает, если совпадают и политические цели стран, основывающих региональный союз. Имеющийся опыт показывает, что создание эффективного регионального объединения возможно лишь при относительном равенстве потенциалов, участвующих в нем государств (исключение составляет ЕС, где крупнейшие державы как бы уравновешивают/нейтрализуют друг друга). Это означает, что каждая из участниц данной организации отказывается от какой-либо части своего суверенитета в пользу наднациональной организации.

Существуют различия по степени влияния объединений на внешнеэкономические отношения. Такая региональная группировка, как ЕС (или в потенции АСЕАН и «Меркосур»), обладает огромной экономической мощью, позволяющей ей добиваться своих экономических и политических целей. Другой полюс представляет ГУАМ или одно из многочисленных африканских региональных объединений. Слабость каждого из входящих в нее государств, ограниченность экономических связей между ними, а также низкая экспортная квота всего объединения ослабляют их международные позиции. Поэтому за общим понятием регионализм могут скрываться самые различные процессы и явления, а, следовательно, от типа и характера регионализма зависит и его влияние на международные отношения.

Сама эффективность региональных экономических группировок нередко привлекает новых членов, тем самым, пространственно расширяя этот сегмент мирового хозяйства. Но большая выгодность, а зачастую и большая безопасность операций внутри объединения из-за ослабления внешней конкуренции и усиления переговорных позиций ведут к опережающему росту внутрирегиональных связей по сравнению с международными. По достижении определенного момента («критической массы») регионализация может начать сдерживать глобализацию, так как последняя может оказаться менее выгодной и более рискованной.

Возникновение региональных объединений также в целом накладывает определенные ограничения на мирового лидера. Во-первых, они достаточно крупны. Поэтому даже мировой лидер при определении своей политики вынужден так или иначе считаться с их позицией. Во-вторых, каждое такое объединение построено на компромиссных решениях своих членов. Поэтому любая серьезная подвижка в политике способна нарушить этот компромисс. Вследствие этого интеграционные объединения вынуждены при любых переговорах занимать более жесткую позицию, чем отдельная суверенная страна. В-третьих, интеграционная группировка коллективно защищает своих членов от иностранной конкуренции. Это стимулирует взаимные экономические связи. В результате законы мирового рынка действуют на членов интеграционной группировки косвенно. При таких условиях держава-лидер с трудом может использовать экономические методы для воздействия на соответствующее объединение. Применение же других методов ограничено двумя выше отмеченными обстоятельствами.

Глобализация и регионализация являются взаимосвязанными и в то же время противоречащими друг другу тенденциями, поскольку все страны являются как объектами, так и субъектами глобализации и регионализации. Как известно, процессы глобализации вызываются, прежде всего, неограниченной конкуренцией и требуют от экономических субъектов повышения эффективности всех видов операций (именно поэтому она ущемляет интересы менее развитых стран). Действия же в рамках регионализации в большей мере отвечают интересам индивидуальных стран, не только экономическим, но и политическим, социальным, культурным и т.п. За каждым процессом стоят довольно мощные силы, обладающие большим экономическим и политическим потенциалом.

Представляется, что экономические и политические факторы определяют регионализацию как ведущую тенденцию мирового развития, и весьма вероятен переход мировой системы к именно многополярному и многоцивилизационному миру, с усилением интеграции внутри регионов и проявлением противоречий между регионами — культурными, экономическими, политическими и иными. Существует достаточно фактов, чтобы рассматривать регионализацию не как промежуточный этап на пути глобализации, а как конечную цель, т. е. она может стать препятствие на пути дальнейшего развития глобализации.

Таким образом, в конце ХХ века конфигурация мировой системы приобрела формально монополярный характер. Мировой лидер в этой ситуации, используя всевозможные средства, может влиять на поведение других стран. Однако он вынужден действовать в весьма противоречивой обстановке. С одной стороны, в пользу укрепления его позиций действуют сближение и переплетение интересов ведущих развитых стран, выявившееся после распада СССР, а также развертывающаяся глобализация, ослабляющая роль национального государства. С другой стороны, становление и опережающее развитие регионализации ограничивают влияние мирового лидера, вызывая повышение конфликтности. В этом же направлении действует расширение «серой» зоны — пространства постоянно увеличивающегося числа наименее развитых стран, где законы западного общества не действуют. Поэтому мировой лидер может воздействовать главным образом силовыми методами.

Нарастание культурно-цивилизационных особенностей на современном этапе

В направлении ограничения глобализации действуют и культурно-цивилизационные параметры. Создание многополярного и многоцивилизационного мира, по-видимому, является основным магистральным путем современного общества. Бесспорно, в мире существует и тенденция к созданию сложной системы межгосударственных отношений, построенной на общности экономических и политических интересов, а равно и на осознании заинтересованности в снижении остроты «общечеловеческих» проблем (экология, демография, «третий мир», предстоящая нехватка продовольствия и сырьевых ресурсов), но она проявляется, скорее, в виде деклараций о намерениях.

Ранее в основе цивилизационных различий и межцивилизационных противоречий лежали не столько экономические, сколько социально-религиозно-культурные факторы. Тем не менее, именно экономические факторы сыграли существенную роль в нынешнем изменении глобальной обстановки. Накануне Второй мировой войны все страны Азии и Африки, включая Японию, неимоверно отставали от Запада по всем экономическим и социальным параметрам. Это отставание и осознание своей «второсортности» обусловливали, с одной стороны, приниженное состояние других автохтонных цивилизаций по отношению к европейской, а с другой, - безграничные заимствования, безотносительно к тому, соответствовали ли они местным условиям.

В послевоенные десятилетия положение довольно существенно изменилось. Успехи в экономическом развитии, наряду с рядом политических событий (корейская, вьетнамская, афганская и др. войны), изменили отношение афро-азиатских народов к европейской цивилизации. В экономическом плане они продемонстрировали способность конкурировать на чужих рынках и поддерживать более высокие темпы роста, в том числе и душевого дохода. С военно-политической точки зрения превосходство европейской цивилизации оказалось далеко не бесспорным: в лучшем случае европейско-американским силам удалось сохранить лицо. В техническом плане они показали способность не только осваивать импортные высокие технологии, но и самостоятельно развивать научные исследования: самостоятельное создание атомного оружия в Китае, Индии и в Пакистане — наглядный тому пример.

В данных условиях прежняя приниженность и преклонение перед европейцами исчезли. Более того, в общественном мнении наиболее продвинувшихся стран существует убеждение, что в недалеком будущем они смогут догнать и даже превзойти США и Европу.

В конце века Восток переживает настоящий религиозный Ренессанс. На Юге резко усилилось влияние религии на государство и правительство. До середины 1950-х годов колониальные власти, состоявшие в преобладающей мере из граждан метрополии, в лучшем случае нейтрально относились к местным религиям, а в худшем — дискриминировали их, поощряя насаждение христианства. Поэтому местные религии сохранялись, так сказать, на бытовом уровне. С провозглашением политического суверенитета правительственные органы стали формироваться из местных граждан, обладавших тем же религиозным сознанием, что и прочие жители данной страны. Более того, под влиянием национализма, растущей массы обнищавших и маргиналов религия стала приобретать воинствующий характер, особенно в исламском мире.

Новые теории развития зоны Юга

В восточной политологии появились новые концепты на основе противопоставления «индивидуалистического» Запада ­«коллективистскому» Югу. Особое звучание получили идеи «азиатских ценностей», чье быстрое распространение было связано, прежде всего, с давлением западных стран после распада биполярной системы на развивающиеся государства в целях приведения их к наибольшему соответствию с западной моделью построения общества и экономики. Это встретило отторжение во многих благополучных странах Восточной Азии, которые были воодушевлены экономическими успехами и не желали распространения в регионе пороков, свойственных индивидуалистической западной парадигме: высокий уровень преступности, распространение наркотиков, резкий рост разводов, проблема бездомности, расовое напряжение в обществе.

Здесь начали активно прорабатывать концепцию «азиатских ценностей», в которые включают семью как оптимальную модель организации, сильную клановую систему, дисциплину и повиновение, уважение к старшим, приоритетное значение общественного согласия, сильное государство. Данная теория выполняла две весьма противоречивые задачи: 1) защитить ряд традиционных ценностей и объяснить их основополагающее значение для азиатских стран; 2) обосновать свой путь абсолютно необходимой модернизации, но четко показать ее неполное совпадение с вестернизацией. Таким образом, мы имеем дело с реальной попыткой синтеза восточных и западных норм. Как это  ни парадоксально, концепция выполняла в Сингапуре модернизирующую функцию, постепенно видоизменения менталитет населения в сторону сближения с западными нормами.

Впервые об азиатских ценностях заговорил первый премьер-министр Сингапура (1959-1990) Ли Куан Ю, который для объяснения огромных социально-экономических успехов некоторых стран Азии утверждал, что главным фактором столь быстрого роста в Азии был упор на подчинении авторитету группы, трудолюбии, семье, сбережениях и образовании. Интересно отметить, что, наряду с «отцом сингапурского экономического чуда», основными теоретиками данной концепции стали представители высшей бюрократии страны, получившие европейское образование – дипломат Томми Кох, бывший посол в США Чан Хенг Чи и бывший посол в ООН Кишор Махбубани.

Томми Кох перечислил 10 основных составляющих «азиатских ценностей»: избегание излишнего индивидуализма; поддержание крепкой семьи; преклонение перед образованием; бережливость и высокая норма сбережений; напряженная работа; коллективное взаимодействие в масштабах страны; достижение азиатского социального контракта; восприятие всех граждан как организаторов коллективного дела (членов коммуны); развитие всего, что морально благотворно; отсутствие абсолютной свободы прессы. Чан Хенг Чи отмечала, что от либеральной демократии азиатские ценности отличаются коммунитаризмом, уважением к власти, наличием доминирующей партии, сильным государством и централизованной, жестко иерархизированной бюрократией.

Концепция «азиатских ценностей» получила широкое распространение в Восточной Азии. Особую роль в продвижении данной теории сыграл премьер-министр Малайзии Махатхир Мохамад (1981-2003 гг.), способствовавший превращению Малайзию в современное государство с развитой экономикой, одно из самых передовых государств исламского мира. Его характеристика «азиатских ценностей» весьма близка к взглядам его сингапурских коллег: ориентация на коллективизм и семью; уважение к власти; иерархично выстроенное общество; патерналистское, нелиберальное и сильное государство.

Данная концепция обрела множество поклонников в Китайской Народной Республике, в том числе и на самом верху, которые неявно, но настойчиво, используют ее для оправдания специфики развития КНР в области демократии и соблюдения прав человека. При этом наблюдается стремление соединить традиционные принципы и социалистическую систему (конфуцианство оказывало существенное воздействие еще на первого лидера КНР Мао Цзэдуна).

Среди противников идеи азиатских ценностей в Восточной Азии следует упомянуть, в первую очередь, политических деятелей, ориентирующихся на западное сообщество — Далай-лама, бывший президент Тайваня Ли Дэнхуэй, лидер оппозиции Мьянмы Аун Сан Су Чи, бывший заместитель премьер-министра Малайзии Анвар Ибрагим и другие. Западные исследователи, как правило, отрицают значимость данной концепции.

Процессы отчуждения от западной цивилизации

На общем фоне возрождение цивилизационных ценностей, начавшееся после достижения политической независимости, в последние два десятилетия сменилось отчуждением от основ европейской цивилизации. Особенно оно ускорилось с началом исламской революции в Иране. Напомним о провозглашении приоритета исламских ценностей и создании исламских республик (Пакистан, Иран, Мавритания и др.), постепенном возрождении идей превосходства желтой расы в Японии с 1980-х годов. Эксперты отмечают рост политического индуизма и индусского коммунализма в Индии. Не случайно в республике у власти в 1998-2004 гг. находилась Бхаратия джаната парти (Индийская народная партия). Вряд ли в отношении нее можно полностью принять традиционный западный термин «партия индусских националистов», но она и не скрывает своих самых тесных связей с коммуналистской Семьей сангха (Раштрия сваямсевак сангх — Союз добровольных служителей нации,  Вишва хинду паришад — Всемирный совет индусов, Баджранг дал — Отряд сильных), откуда партия и вышла. Появилась ветвь воинствующего буддизма, первоначально в Шри Ланке, наконец, восстанавливаются традиционные культы в ряде африканских стран. Не менее важны и повседневные «мелочи» — отказ от использования некоторых европейских предметов, слушания музыки, просмотра кинофильмов и пр., наблюдающейся даже в образованных семьях азиатских стран.

Процесс возрождения традиционных ценностей и отчуждения от многих ценностей европейской цивилизации порожден рядом разнородных причин. К ним относятся: существование значительных масс населения в системе традиционных отношений и проживающих ниже черты бедности, особенно в крупных странах, попытки части элиты достичь своих политических целей за счет запугивания образом внешнего врага, эйфория от первых несомненных успехов, размывание абсолютного превосходства европейской цивилизации и пр. Однако, возникнув, эти процессы начинают самовоспроизводиться. Поэтому представляется, что нарастание отчужденности в социально-психологической и религиозно-культурной сферах сохранится на достаточно длительное время. В свою очередь, эти расходящиеся цивилизационные особенности оказывают влияние на формирование механизма развития, методы и формы его деятельности и т. п. В результате возникают не только разнотипные национально-производственные структуры, но и закрепляются цивилизационные отличия.

Представляется, что крайне усилившаяся взаимозависимость мира касается, прежде всего, экономических и политических реалий. Эндогенные процессы, особенно в культурно-цивилизационной сфере, отличаются все большим своеобразием. Часто обращается внимание на поверхностные факторы. Действительно, мода и вкусовые привычки молодежи едины почти во всем мире. Европейский деловой стиль характерен для бизнесменов любой национальности. Практически нет стран, где не проводились бы выборы в законодательные органы, внешне соответствующие западным демократическим принципам. Однако на глубинном уровне в очень многих регионах нет сходства по существу с тем, что принято считать едиными базовыми нормами западной демократии.

Наступление европейской техники, науки, образования и массовой (американизированной) культуры в настоящий момент не ведет к созданию одноцивилизационного мира, а напротив, вызывает на Юге своеобразную реакцию отторжения. Данное отторжение может принять форму исламского фундаментализма, африканского негритюда, воинствующего индуизма и прочее. Даже в Японии происходит оживление традиционных религиозно-культурных представлений.

Наибольшее отторжение европейских норм и ценностей  характерно для исламского общества. Исламский мир, представляет собой настоящий суперрегион. «Мусульманская дуга» тянется от Северо-запада Африки до Юго-востока Азии, проходя и по территории России. В социально-экономическом плане здесь заметна огромная дифференциация. Помимо стран-нефтеэкспортеров и государств, вошедших в число достаточно благополучных стран (среди них существуют потенциальные региональные лидеры, как, скажем, Индонезия и Иран), существуют многие мусульманские государства, находящиеся в тяжелом положении. Несмотря на внешнюю помощь, экономический рост здесь не поспевает за ростом населения. Когда не происходит развития экономики и она стагнирует или деградирует, то вместо формирования новых цивилизационных общностей переживают ренессанс старые культурные пласты, и культурные, религиозные и цивилизационные аспекты становятся ведущими в общественной жизни.

Единство исламского мира проявляется не в экономической, а, скорее, в политической и, особенно — в культурной сфере. Исламское общество, в отличие от западного, отдает предпочтение не личным интересам индивида, а «коллективистскому» развитию (одно из значений ислама, по-арабски, - «покорность»). Не случайно было бы трудно привести пример успешной демократизации мусульманской страны по западному образцу. Очень многие эксперты в качестве такого образца часто называют Турцию, что вряд ли представляется убедительным. Модель развития Турции, находящейся в тесном цивилизационном контакте с Европой в течение столетий, тесно связанной с Западом экономическими и военно-политическими связями в течение 60 лет, стремящейся стать членом Европейского союза в течение 40 лет (в связи с чем специально задавались параметры, отвечающие требованиям Европы), по-прежнему серьезно отличается от западных норм (достаточно отметить постоянные вмешательства армии в гражданскую жизнь, во многом в последнее время связанные с ростом влияния исламистов).

Судя по событиям, происходящим в ряде афро-азиатских стран, в ближайшем будущем число теократических мусульманских государств может заметно возрасти. Во внутренней политике такие государства руководствуются традицией (устной или письменной). Во внешнюю политику они пытаются перенести исламские представления, далеко не всегда совпадающие с международно-ценностными.

Нарастание отчужденности между исламским миром и Западом представляется неизбежным. Одновременно исламский мир может попытаться использовать единственное оружие, которым он располагает в этом противостоянии: рост исламского экстремизма и радикализма. По-видимому, современный международный терроризм — лишь внешнее проявление культурного расхождения.

За последнее время международный терроризм превратился в одну из основных угроз глобальной, региональной и национальной безопасности. По всей видимости, это стало одним из негативных последствий проходящего процесса глобализации, прежде всего, в информационной сфере. Система современных коммуникаций позволяет устанавливать и углублять взаимосвязи террористических организаций, базирующихся в любых уголках земного шара; планировать совместные акции и координировать действия; добывать фактически всю необходимую информацию (от предложений о закупке оружия до инструкций о создании самодельных бомб); получать финансовые средства; вербовать новых сторонников и боевиков и т.д.

При анализе международного терроризма особо следует выделить пропагандистскую деятельность, которая является его важнейшей составляющей. Главной задачей террористов являются не осуществление самих террористических актов (этот метод и механизм), а запугивание населения, принуждение его к неадекватной реакции и давлению на правящие структуры, чтобы те осуществили выгодные террористам шаги. Так, недавние террористические акты в Испании, осуществленные исламистами, привели к смене правящей партии и объявлению новым правительством о выводе испанских войск из Ирака. Средства массовой информации (прежде всего, телевидение) являются основным проводником идей террористов, поскольку именно через них последние и осуществляют нужное им психологическое воздействие на население.

Террористическая деятельность вышла за пределы национального государства. Многие политики и эксперты пытаются утверждать, что международного терроризма не существует, и он якобы основан на национальном принципе. Однако в этом случае очень сложно ответить на вопросы, каким образом уйгурские боевики из Синьцзяна сражались в Чечне, а чеченские бандиты — в Афганистане, каким образом синхронизированы действия исламистских террористов — от Индонезии до Марокко, и т.д.? Сейчас же можно говорить о едином исламистском террористическом фронте, который имеет общие базы и тренировочные лагеря, полностью координирует свою деятельность, придерживается единой тактики и стратегии.

Сейчас мы являемся свидетелями двух основных тенденций. Во-первых, политический терроризм (свойственный, в первую очередь, Европе) и национальный терроризм (борьба за самоопределение — Западная Ирландия, Курдистан, Пенджаб и т.д.) стали иметь меньшее значение. На первый план вышел религиозный терроризм. К сожалению, в рамках всех мировых религий, как и многих национальных, появились свои террористические организации. Наибольшее звучание приобрел, естественно, исламистский терроризм.

Этно-конфессиональные конфликты на Востоке

Одним из главных новых вызовов в постбиполярном мире стала проблема национального и религиозного взаимодействия/отторжения. Этно-конфессиональные конфликты называются в качестве основополагающих угроз в доктринах национальной безопасности различных стран, в стратегических концепциях различных военно-политических и экономических организаций. Этнические и конфессиональные конфликты на Востоке объясняются  социально-экономическими, культурно-цивилизационными и историческими факторами. Именно политика европейских колонизаторов, которые в целях укрепления своего положения проводили традиционный курс «разделяй и властвуй», предоставляли привилегии то одним этно-конфессиональным группам, то другим, противопоставляя их друг другу, вела к резкому росту напряженности. Нередко меньшинства занимали более привилегированное положение в государственном аппарате и экономике, что вызывало недовольство большинства населения.

Этнические и конфессиональные конфликты в Азии часто не совпадают друг с другом, и можно говорить о них раздельно. Этнический фактор играет очень большую роль на Востоке, но религиозные противоречия в целом еще более значимы.

Религиозный ревайвализм, тесно связанный с ростом радикализма и экстремизма, наглядно проявляется в буддистском ареале. Данное обстоятельство особо четко показывает глобальные измерения этого феномена, поскольку буддизм традиционно воспринимается как самая мирная и миролюбивая религия. Вместе с тем в Южной Азии, например, буддистская сангха (единое сообщество монахов) становится воинствующей при столкновении с представителями других религий.

Так, в Бутане на рубеже 1980-90-х годов под давлением буддистской общины были приняты законы (признание только языка дзонг-ке, требования носить традиционную бу­танскую одежду, прически и соблюдать буддийские обычаи и риту­алы, ограничения на въезд граждан Индии), которые привели к волнениям среди лиц непальского происхождения (индуистов) и их столкновениям с армией. Власти обвиняют оппозицию (то есть треть своего населения) в «терроризме», но те полагают, что проводится политика «бутанизации» и идет целенаправленное выдавливание лиц, отличных в религиозном плане. Сейчас в специальных лагерях в Непале и Индии проживают более 130 тыс. беженцев из Бутана. Интересно отметить, что в страну категорически запрещен ввоз любой небуддистской литературы (в том числе и индуистской).

В Шри Ланке некоторые буддистские священнослужители-фанатики стали по существу инициаторами антитамильских погромов в июле 1983 г. Именно после этого конфликт между сингалами и тамилами перерос в гражданскую войну, к 2005 г. унесшую жизни более 70 тыс. чел. В настоящий момент значительная часть буддистской сангхи в Шри Ланке ставят знак равенства между этносом и конфессией, низводя буддизм до уровня национальной религии. Любопытно, что в подавляющем большинстве индийские северяне сейчас поддерживают в Шри Ланке тамилов (индуистов), выходцев с дравидского юга Индии, а не сингалов (буддистов), выходцев с «арийского» севера.

Индийскому обществу после завоевания независимости удалось прийти к достаточному единству взглядов на главные внутриполитические и внешнеполитические макропроблемы. Национальное согласие в Индии — не только свод правил политического общения, но и неотъемлемая часть национальной традиции и культуры. Однако именно конфессиональный фактор не дает возможности полагать, что в Индии выработана исключительно продуктивная модель национального согласия. Мусульманская община Индии — огромный пласт общества — во многом вытолкнута из этого национального согласия, и в отношении ее крайне слабо реализуются основные принципы политического компромисса. Есть сомнения в полной включенности в политическую элиту страны мусульманских верхов. В Индии постоянно происходят межобщинные столкновения (наиболее крупномасштабные события за последнее время произошли в штате Гуджарат весной 2002 г.). В некоторых местностях страны происходят и преследования христиан.

Реализация лозунга хиндутвы, то есть установления индусского образа жизни для всех, может вызвать стремление к единообразию, а именно плюрализм является основой Индийской цивилизации. Его подрыв, как минимум, может повлечь за собой серьезнейшие политические последствия, а худший сценарий будет означать начало распада государства.

Еще более рьяно отстаивают свои религиозные принципы мусульманские государства Южной Азии. В Мальдивской республике, в которой на туризм приходится треть ВВП, в знак солидарности с палестинцами отказывают в выдаче виз гражданам Израиля. В Бангладеш ислам играет значительно меньшую роль, чем в большинстве мусульманских стран. Однако дискриминация индусского населения нередко принимает такие формы, что происходит массовая миграция в Индию (следует, безусловно, учитывать и социально-экономические факторы). Она достигает таких масштабов, что Индия то начинает сооружение непроходимых участков на четырехтысячекилометровой границе с Бангладеш, то объявляет о намерении начать ее минирование.

Религия играет особую роль в Пакистане (не случайно реформация ислама носила в Индии коммуналистский ха­рактер задолго до завоевания независимости), который пытается всячески сохранить национальную индивидуаль­ность перед лицом Индии, доминирующей в Южной Азии (в том чис­ле и в культурной сфере). Вот что об этом сказал пакистанский ученый Вахиз-уз-Заман: «Если арабы, турки, иранцы откажутся от ислама, арабы все равно останутся арабами, турки — турками, иранцы — иранцами. Но что останется от нас, если мы откажемся от ислама?». Теория двух наций основоположника Пакистана М. А. Джинны противопоставляется, таким образом, концепции единой нации М. Ганди. Правда, следует отметить конфессиональные различия — между суннитами и шиитами — в Пакистане.

Усиление исламистского радикализма и экстремизма в Пакистане имеет самые негативные последствия и для внутреннего развития Индии, тем более что, по исламскому канону, иудеи и христиане имеют статус «покровительствуемых», а индуисты как представители политеис­тической религии должны перейти в ислам или быть уничтожены.  Рост политического ислама в Пакистане оказывает прямое воздействие, с одной стороны, на мусульманское население страны, а с другой — на индуистские шовинистические силы и приводит к укреплению политического индуизма уже в самой Индии.

Религиозные противоречия особенно негативно влияют на индийско-пакистанские отношения. Более того, в этой сфере отличия между двумя странами су­ществуют в наиболее опасной форме: определенная степень культурно-цивилизационного сходства при наличии различных религий. В условиях глобальной тенденции к усилению религиозного ревайвализма противоречия между Индией и Пакистаном могут лишь углуб­ляться.

В целом, религиозный фактор более значим и в Восточной Азии. Мусульмано-христианские столкновения в Индонезии и на Филиппинах, рост политического ислама в Юго-Восточной Азии, определенная дискриминация христианского меньшинства в Северо-Восточной Азии и Индокитае в настоящий момент являются более важными факторами, чем этническая напряженность, которая, безусловно, также существует в регионе. В этом плане несколько отличается Китай, в котором очень остро стоит проблема этнических меньшинств, чьи национальные районы занимают 60% территории страны.

На Ближнем и особенно Среднем Востоке ситуация складывается весьма своеобразная. Религиозный ревайвализм именно в этом регионе создает одну из основных угроз глобальной безопасности. При этом на уровне национального государства превалируют этнические конфликты (противостояние пуштунов с таджиками, узбеками и туркменами в Афганистане; курдская проблема, прежде всего в Турции и Ираке; начинающаяся конфронтация арабов с приезжими из Индии, Пакистана, Филиппин и т.д. в нефтедобывающих странах Персидского залива; берберский вопрос в Магрибе). Интересно отметить, что наиболее острые формы противостояния характерны для стран, ранее входивших в Османскую империю, в которой практически отсутствовала национальная дискриминация и не наблюдалось стремления к стиранию этнических различий.

Этнические конфликты превалируют и в Африке, где, правда, существует турбулентная зона по разделу Западной и Тропической Африки. Здесь открыто проявляются религиозные противоречия между арабизированным и африканским населением.

В Африке в постбиполярный период важную роль продолжают играть межгосударственные конфликты, основанные на этно-конфессиональных противоречиях. В других частях мира значение конфликтов подобного типа в межгосударственных отношениях снизилось. Следует, правда, выделить уже отмечавшиеся индийско-пакистанские противоречия, конфликты на постсоциалистическом пространстве и палестино-израильский «узел».

Что касается конфликтов на постсоциалистическом пространстве, то их можно условно также «записать» в специфический вариант гражданской войны, поскольку речь идет о бывшей единой территории. Кавказ и Центральная Азия стали геополитическими регионами после распада социалистической формы государственности, объединявшей этносы, на протяжении длительного исторического периода находившиеся в весьма сложных отношениях друг с другом. Этот распад привел к тому, что исторические противоречия между этносами и бывшими советскими республиками или их субрегионами стали проявляться в открытой форме. Здесь до сих пор не завершились процессы образования наций современного типа и становление их государственности.

Произвольно проведенные в советское время границы между республиками привели к тому, что естественные границы расселения народов были рассечены административными, получившими статус государственных. Объединенными в государства оказались национальные, религиозные и культурные общности, весьма далекие друг от друга. Потенциально это создает ситуацию всеобщего регионального конфликта, связанного с возможностью пересмотра существующих границ.

Экологические и демографические проблемы

Не менее острым вызовом является экосистемный кризис. По данным международного доклада «Оценка экосистем тысячелетия» (2005 г.), земная цивилизация уже перешагнула «пределы роста». Наиболее пострадали засушливые территории (90 % приходится на долю развивающихся стран), составляющие 41 процент поверхности суши. Сейчас здесь проживает 2 млрд. человек. Таким образом, «перекрещиваются» экологические и демографические проблемы. Наиболее быстро растет рождаемость как раз в самых бедных регионах мира (в Африке в 1970 г. проживало 5% населения земли, в начале века — 12%, а по прогнозам к 2025 г. — 20% численности — в условиях, когда из 31 страны с наименьшим индексом развития человеческого потенциала — 29 — это африканские страны). В результате резко возрастает «нагрузка на землю», происходит истощение почв и других невозобновляемых ресурсов, обезлесение. 15 из 24 экосистем, отвечающих за жизнь на Земле, серьезным образом деградировали, и большинство из них расположено в развивающемся мире.

В развитых странах появилась новая дисциплина — экологическая этика (область исследований, предметом которой является выработка нравственных основ отношения к природе в процессе ее использования). Его наиболее радикальное направление предлагает человечеству отказаться от господства над природой. Это свидетельствует о том, что на Западе начинается осознание существования экосистемного кризиса в мире, а экологические проблемы могут быть окончательно сняты лишь в глобальном масштабе: в границах национальной территории, да и в рамках континента, их нельзя решить. За последнее время произошел перенос «грязных» производств (а также трудоемких и энергоемких) из США и Европы в развивающиеся страны на основе деятельности ТНК либо долгосрочной контрактации продукции местных предприятий. Но это не привело к решению экологических проблем в зоне развитых государств. В Европе резко улучшилось качество воды и почвы, но климатические катаклизмы случаются все чаще.

Индустриальный путь, по которому идут Китай и Индия, приводит к жесточайшему нарушению экологического баланса. До последнего времени основным первичным источником потребления энергии в Китае и Индии являлся уголь. Но рост потребления этого источника практически невозможен. Так, во время сжигания угля для производства электроэнергии образуется летучая зола. Азиатские гиганты занимают первые места в мире по этому показателю: ежегодно в КНР образуется более 120 млн. т летучей золы, а в Индии — 80-100 млн.т. В результате в двух странах идут кислотные дожди, вызывающие крайне негативные последствия. Более того, другие государства (Япония, Южная Корея, Филиппины) уже зафиксировали на своих территориях кислотные дожди из-за загрязнения окружающей среды, вызванного сжиганием угля в Китае. Именно угольная промышленность КНР и Индии вызывают особое опасение международной общественности. Китай занимает первое место в мире по выбросам (более 10,4 млн. тонн, более 25% от мировых выбросов), а Индия — третье, после США (более 2,5 млн. т; 6,3 % от мировых выбросов). Азиатские гиганты являются главными в мире загрязнителями почвы, воды и низших слоев атмосферы (США — верхних слоев атмосферы).

Интересно, что в азиатских странах экологические кризисы случались еще в древности. Вырубка лесов началась в Индии и Западном Китае еще в 3 тысячелетии до н.э. (данная причина и засоление почвы привели к гибели древнейшую индийскую цивилизацию Мохенджо-Даро и Хараппа, а Китай столкнулся с серьезными экологическими проблемами уже в 5 веке до н.э.).

Обращает на себя внимание негативное отношение всех трех стран к Киотскому протоколу. Западные политики и эксперты подвергают резкой критике политику азиатских гигантов в экосистемной сфере, отмечая, что быстрые экономические темпы развития азиатских гигантов — в условиях слабо развитых и мало применяемых ресурсосберегающих и природоохранительных технологий — ведут к новому раунду увеличения нагрузки на природу, что может привести к полной деградации окружающей среды. Они полагают, что, если потребление в азиатских гигантах приблизится к уровню развитых стран, то не выдержит мировая экосистема.

В свою очередь, в развивающихся государствах отмечают полное нежелание западного общества отказаться от своей экономической модели, основанной на консьюмеризме, т.е. на потребительстве и оценке потребительских благ как господствующих ценностей. Идеи экологической этики никак не реализуются на практике в развитых странах, тем более что активное «преобразование» природы и отсутствие связи человека и природы в единое целое имманентно присущи западному обществу.

Экосистемные проблемы в Азии пока ведут не столько к конфликтам между соседями, сколько к стремлению стран континента оказать содействие друг другу в экологической сфере, поскольку она не признает национальные границы. Такой же координации усилий требует и распространение эпидемий, которые регулярно вспыхивают в Азии.

Энергетические проблемы

Чрезвычайно быстрое экономическое развитие азиатских гигантов требует весьма существенного постоянного роста потребления энергии, поскольку лидеры развивающегося мира выбрали индустриальный путь развития. Экосистемные проблемы вынуждают отказываться от традиционного топлива (уголь) и особое внимание уделять нефтяной и газовой сфере. К тому же, доля нефти в мировом потреблении энергии достигла в начале века 39 %, а газа — 23 %. В ближайшем будущем доля газа, без сомнений, будет возрастать, а доля нефти может уменьшиться, но не существенно.

После угля нефть является основным первичным источником потребления энергии в Китае. В начале 2000-х годов на газ приходилось лишь 2,7 % потребления товарных энергоресурсов производственного назначения, но значение газа очень быстро увеличивается. С 1993 г. Китай превратился в импортера нефти, и его зависимость от поставок нефти из региона все больше усиливается. В 2007 г. КНР импортировала уже 3,2 млн. баррелей в день. По мнению Международного Энергетического агентства (Париж), к 2025 г. на Китай будет приходиться 9% мирового потребления нефти, справедлив, и через 20 лет КНР будет вынуждена импортировать 7,5 миллионов баррелей нефти в день. По этому же прогнозу, потребление газа в Китае составит 3,5 % мирового потребления газак 2025 г.

На Индию приходится 12,5% потребления энергии в АТР, а доля газа и нефти составляла 42% потребляемой страной энергии. По оценкам, к концу четверти века эта цифра может превысить 50%. По прогнозу Международного Энергетического Агентства, в 2025 г. ей понадобится потреблять 5,5 млн. баррелей нефти в день и 3,4 трлн. куб. футов газа. По оценкам индийского правительства, уже через 3 года стране придется импортировать 75% потребляемой в стране нефти. С начала века Индия начала импортировать и газ.

Нефть является главным источником энергии в Японии, которая импортирует более 95% от своих потребностей. По данным Международного Энергетического Агентства, Япония уменьшит потребление в относительном плане (по нефти — с 6,8% мирового потребления в 2005 г. до 5,8%), но в абсолютном — потребление будет по-прежнему очень велико. Всего, по прогнозу, средний ежегодный рост общего потребления энергии до 2025 г. составит в Индии 2,6%, Китае — 1,8%, Японии — 0,3%, а к 2030 г. Индия и Китай будут потреблять около 45% энергоресурсов мира.

У КНР есть определенные возможности нарастить добычу нефти и газа. У Индии таких возможностей меньше, а у Японии — нет никаких шансов. Но для всех стран зависимость от импорта будет возрастать, что подразумевает рост уязвимости от ценовых потрясений на мировом рынке и нестабильности поставок.

Более того, существует зависимость от одного региона мира — Ближнего Востока. На него приходится 76% общего импорта нефти странами Азиатско-Тихоокеанского региона. Япония на 88% обеспечивает свои потребности в нефти за счет стран Персидского залива. Зависимость в импорте газа намного меньше (22%), поскольку 51% газа ввозится из Индонезии и Малайзии. На Ближний Восток приходится три пятых импорта Китая и больше половины импорта Индии. Подобная ситуация требует диверсификации ввоза углеводородов, поскольку азиатские гиганты становятся чрезвычайно уязвимыми, особенно из-за роста нестабильности на Ближнем Востоке.

События, развернувшиеся после 11 сентября 2001 года, демонстрируют жесткий вариант развития мировой системы. Иракская война 2003 г. подтвердила, что реальная политика США не имеет никакого отношения к борьбе с международным терроризмом, а направлена на обеспечение своей полной гегемонии в мире. Очевидно, что главной целью США было стремление обеспечить контроль даже не над иракской нефтью (11% мировых запасов), а над всем Ближним Востоком. Это даст гигантские рычаги воздействия на индустриально развитые державы и наиболее быстро развивающиеся страны Азии.

В случае неспособности США и мирового сообщества сдержать экстремистские настроения в регионе террористические атаки исламистских сил поставят под угрозу маршруты транспортировки нефти и газа, что крайне болезненно скажется на азиатских странах, импортирующих углеводороды.

Если же США поставят под контроль Ближний Восток, это приведет к новой угрозе для азиатских гигантов: Соединенные Штаты будут полностью контролировать энергетическую безопасность в Азии, что даст им возможность вынуждать страны придерживаться того внешнеполитического и внутриполитического курса, который отвечает интересам Вашингтона.

Существует и третий сценарий в отношении Ближнего Востока: сохранение статус-кво. В результате начнется период неопределенности и периодически вспыхивающих спорадических конфликтов. Но в дальнейшем весьма вероятно, что события будут развиваться по первому или второму варианту.

Все три сценария требуют от азиатских гигантов настоятельно искать альтернативу региону, откуда импортируются углеводороды. Очень много внимания было уделено Центральной Азии. Оценки запасов нефти и газа в регионе, особенно в Каспийском море, крайне противоречивы. По всей видимости, внимание нужно обращать исключительно на разведанные доказанные запасы. Мировой уровень советской геологоразведки дает основание полагать, что наиболее рентабельные месторождения были известны к 1990-м годам, и открытые в постсоветский период запасы нефти находятся очень глубоко, что и не вызывало интереса в советский период. Новых грандиозных открытий сделано не было. Так что в перспективе никакого превращения бассейна Каспийского моря в «новый Персидский залив» не произойдет.

Подобное не означает, что можно игнорировать возможности региона по добыче углеводородов, но питать особые надежды не следует.Одновременно обращает на себя внимание тот факт, что углеводородные ресурсы России нередко недооцениваются. В то же время потенциал РФ несравненно превышает потенциал Центральной Азии. На 13% территории Земли, в стране, где проживает менее 3% населения мира, сосредоточено около 13% мировых разведанных запасов нефти и 34% запасов природного газа. Ежегодное производство первичных энергоресурсов в России составляет более 12% от мирового производства.

Запасы нефти и натурального газа в Восточной Сибири и Дальнем Востоке весьма велики. Именно их следует оценивать, в первую очередь, поскольку нефте- и газопроводы из этого региона в Китай, Японию и Южную Корею будут экономически значительно более выгодными, чем нефте- и газопроводы из Западной Сибири и Центральной Азии. Обращает на себя внимание постоянный рост доказанных запасов Восточной Сибири и Дальнем Востоке.

Для РФ также крайне важно диверсифицировать направления своего топливного экспорта. После расширения ЕС на его долю стало приходиться более 50% внешнеторгового оборота России, а основой российского экспорта являются именно энергоносители, преимущественно углеводороды. Европейский союз опасается зависимости от РФ в данном вопросе и постоянно ищет альтернативу российским товарам. Россия тоже должна искать новые маршруты нефте- и газопроводов — в восточном и южном направлениях, чтобы не оказаться заложницей Европы.

К сожалению, на пути развития сотрудничества РФ с азиатскими гигантами в энергетической сфере существуют многочисленные барьеры. Парадокс ситуации заключается в том, что углеводороды из Сибири вывозятся в Европу, а не в Азию, которая является, по крайней мере, не худшим партнером, чем Европа; западные инвесторы проявляют большую активность, чем азиатские; инфраструктура Восточной Сибири и Дальнего Востока неразвита, несмотря на огромный экономический потенциал.

Развитие кооперации с азиатскими государствами даст России возможность:

• развития крайне запущенной инфраструктуры Восточной Сибири и Дальнего Востока;
• повышения жизненного уровня населения;
• налаживания континентального сотрудничества;
• превращения российского макро-региона в реальные ворота в АТР;
• диверсификации направлений своего топливного экспорта.

Что касается азиатских государств, то подобное сотрудничество позволит им добиться:

• диверсификации импорта газа и нефти, что позволяет повысить энергетическую безопасность;
• обеспечения большей независимости от действий мирового лидера;
• получения надежного поставщика в долгосрочной перспективе;
• роста коммерческой выгоды;
• улучшения экологической обстановки;
• углубления региональной интеграции.

Вместе с тем существуют две тенденции в политике государств АТР. С одной стороны, есть силы, стремящиеся к созданию макро-региональной энергетической интеграции. С другой стороны, Соединенные Штаты подталкивают к созданию водораздела между импортерами и экспортерами углеводородов, и им удалось добиться определенных результатов. В декабре 2006 г. в Пекине состоялась первая встреча министров энергетики основных нефтепотребляющих стран (США, Китай, Япония, Индия и Южная Корея). Подобное разграничение импортеров и экспортеров негативно скажется на интеграционном развитии Азии. По-видимому, развитие ситуации в равной степени возможно по любому сценарию.

Одновременно в Азии наблюдается как конкуренция за доступ к энергоресурсам, так и стремление к совместным действиям. Китай, Япония и Индия часто воспринимают друг друга как соперников. Так, ответом Индии на проведение в Пекине в ноябре 2006 г. Форума сотрудничества «Китай-Африка», стала организация в ноябре 2007 г. в Дели первой индийско-африканской конференции по углеводородам. Индийские эксперты и журналисты не скрывают, что Индия крайне заинтересована в доступе к центральноазиатским ресурсам и своим главным конкурентом считает КНР (интересно, что Россию Индия рассматривает как перспективного партнера в Центральной Азии). Вместе с тем экономическая конкуренция не перерастает по этому направлению в политическую, и существует в целом осознание взаимных интересов. Началось сотрудничество тех же Китая и Индии по конкретным проектам в третьих государствах в энергетической сфере, а в январе 2006 г. было подписано специальное соглашение о сотрудничестве государственных компаний двух стран.  

^[1]В конце 2007 г. международные финансовые институты пересчитали ВВП развивающихся стран в сторону их существенного уменьшения (по итогам 2006 г. ВВП Китая был равен 9 трлн. долларов, а Индии — 4 трлн.). Без этого пересчета Индия бы уже стала третьей державой мира, а Большой Китай вплотную подошел бы к показателям США.

^[2]Отметим, что мировые средства массовой информации вообще не замечают международной войны в Конго (Заире), где в 1998-2001 гг. погибло более 2,5 млн. человек.

^[3]Можно, конечно, выделить и другие факторы. Во-первых, крупнейшие страны — члены Европейского союза оказались заняты решением собственных проблем. Слабеющая Британия вообще перестает быть субъектом мировой политики и попросту растворяется в тени своего могущественного союзника — США. Германия еще долгое время будет сосредоточена на собственных делах, так как полнокровная интеграция Восточной Германии оказалась крайне продолжительным и дорогостоящим процессом. У Франции выявилась очевидная недостаточность сил для проведения широкомасштабной политики за пределами Европы. Во-вторых, на протяжении большей части постбиполярного периода ЕС отличался более низкими темпами экономического роста, чем США. Намного большими оказывались и масштабы хронической безработицы по сравнению с американским уровнем. В-третьих, определенную роль играла и инерционность связей, сложившихся между США и Западной Европой за предшествующие полвека в экономической, политической и военных областях. Хотя эти связи и начали в 90-х годах по ряду направлений ослабевать, однако, как представляется, их прочность оказалась недооцененной. В-четвертых, в 90-е годы Западную и Центральную Европу «накрыла» левая волна. Консервативные партии Европы (безусловно, с определенными оговорками) являются более националистически настроенными. В случае отсутствия левой или социальной угрозы консервативные правительства Европы проводят более независимый курс, чем социал-демократические.